одинокая фигурка растаяла на утренней туманной улице.
Перевела Марина Шилина.
Светла Андреева
СТРАХ И РАДОСТЬ
За восемь лет практики через его руки прошли тысячи пациентов, чье отчаянье и надежды повыветрились из его памяти. Он забывал лица, имена тех, кого привели к нему недуги. Сознание удерживало детали только что сделанной операции инфарктника, ожоги пострадавшего на пожаре, переломанные конечности попавшего в катастрофу. И было странно, почему сегодня, на утреннем обходе, в его память врезалось лицо девушки в лучистом обрамлении рыжих волос. Он запомнил его сердцевидный овал, подчеркнутый четкой, отнюдь не мягкой линией подбородка. В минуты, отведенные на осмотр, он призывал всю свою профессиональную строгость, но, вслушиваясь в тревожные ритмы сердца, видел упругие девичьи груди без того красного операционного шва, которому еще предстояло возникнуть между ними.
Он видел посмуглевшую от загара кожу, сильные, здоровые мускулы. Он забыл, что могут быть такие больные…
— Необходима операция, — заметил доктор.
Пациентка, отвернувшись, молча застегивала пуговицы на пижаме. «Боится…» — отметил про себя доктор. Он позабыл, что такое страх, и теперь с любопытством разглядывал ее. Ничего особенного в веснушках на щеках, если бы не глаза, под пристальным и глубоким взглядом которых доктор встал и безо всякой надобности занялся поисками ручки в верхнем кармане пиджака, залитого синими чернилами. Дежурства в «Скорой помощи» сделали его немногословным и решительным. Ему было тридцать три года, и он не ожидал, что может произойти в его жизни что-то не похожее на то, что он не раз переживал, сидя на краешке кровати своих подопечных. И трудно было объяснить, почему он вдруг почувствовал в себе какое-то мальчишеское волнение.
Каждый день, сидя в своем кабинете, он ждет ее прихода. Среди его пациенток были, конечно, и красивые женщины, разумеется были, но его всецело поглощала первозадача — причина, следствие недуга. Он вслушивался в шумы клапанов, улавливал особенности миокарда. Так было и сегодня — девушка разделась, он слушал ее, постукивая по спине согнутым пальцем, и, как всегда, говорил: «дышите», «не дышите»: подтянув пояс своего халата, запретил, как ему казалось, с той же надлежащей врачу сдержанностью и строгостью, курить и пить, как не советовали ей пить и курить другие врачи.
В кардиологии он делал первые успехи, уважал мнение практиков, особенно доктора Пеневой — лечащего врача девушки. Он теперь боялся малейшего разногласия с ней, боялся, что она «отберет» у него новую пациентку. «Девушка сама старается попасть ко мне, не могу же я не считаться с этим», — оправдывал он себя, не сознаваясь в том, что каждое утро спешил в свой кабинет и ждал минуту, когда, усевшись в кожаные кресла, они начнут разговоры о книгах, о писателях, о санаторных приключениях.
Только теперь доктор Балев узнал, что больные прозвали сигареты «синкумар» (антикоагулянт), а водку — «кардиотоник», и ходят, невзирая на запрет, развлекаться на танцплощадки, на концерты.
Девушка говорила быстро, негромко, слова ее убаюкивающим дождем касались слуха доктора, привыкшего к размеренному писку мониторов в реанимационных палатах, ее смех уводил его от повседневности, заполненной историями болезни, рецептами, анализами…
Он не замечал проходящих мимо коллег, а потому не отвечал на их приветствия, погруженный всецело в мысли о девушке, о предстоящей встрече. Он не испытывал ни страха, ни радости, но, когда она приняла его приглашение «выкурить по сигарете», он несказанно воодушевился.
Они устроились на заднем дворе, где на столе вместо пепельницы стояла наполненная окурками стеклянная банка. В ветвях порхали воробьи, выстукивая клювами о сухие семена нежный шелест. Смахивая с ее волос летящую с веток шелуху, он впервые коснулся пальцами ее лица. И может быть, потому, что на нем не было белого халата, в руках стетоскопа и тонометра, он с удивлением открыл, что девушка красива и что имя Кристина, как ни одно другое, подходит ей. Ему захотелось дотронуться до нее, сидящей здесь, на скамейке, в неусловности белых стен, сверкающего глянца никелированных инструментов и темных пятен рентгеновских снимков. Ветер погасил зажженную спичку, и он опустил руку…
Сейчас в кожаном кресле его кабинета никто не сидит, доктор Балев отдыхает: он пытается не думать о веснушках, настраивается на строго рабочую волну, собирается заняться расшифровкой кардиограмм, но Кристина присутствует во всем, от чего бы он хотел отделить ее. Каждый день они молча проходят по коридору, тщетно стараясь не замечать друг друга. Он видел ее внизу, на скамейке при входе, с каким-то парнем, говорила о чем-то, смеялась, юноша обнимал ее за плечи.
Балев не мог скрыть раздражения, попросил ее немедленно подняться к нему. Ощущение стыда не покидало его. Он слушал сердце Кристины и думал: «Целовал ли ее этот парень?» «Нет!» — успокаивал он сам себя. Теперь уже все чаще и чаще он видел свою пациентку с тем ладно и крепко сбитым юношей. Это выводило из равновесия. Мысль о том, что они бывают всюду вместе, не давала покоя. Он нервно перелистывал страницы с записями кардиограмм, почерк его становился еще более неразборчивым, он ловил себя на том, что во всей суматохе рабочего дня не перестает поглядывать во двор, на скамейки, взгляд его ловил всполохи осеннего леса.
Кристины нигде нет. Он называл ее ветреной, глупой, давал себе слово, что выпишет ее за нарушение санаторного режима, и знал, что не сделает этого.
Во дворе остановилась машина «скорой помощи», кого-то вынесли на носилках, может быть, это новый его пациент, которого несут в «интенсивку», но это сейчас не интересовало его. В коридоре он едва не столкнулся с носилками. Он не ошибся — это тот самый парень. Взгляды их встретились, глаза юноши возбужденно блестели. Решительность, отчаяние, ненависть — что они выражали?.. Наклонившись, Балев услышал цокающий, как часы, искусственный клапан. «Они поссорились», — решил доктор. Он искренне пожалел парня.
Свою пациентку он нашел в палате, встряхнув ее за плечи, он увидел, как пламя волос коснулось ее веснушек.
— Он болен, он серьезно болен, прекрати игру с ним… Не увлекай его… Каждый бокал вина, каждая сигарета пагубны для него… Ему нельзя волноваться!..
Она посмотрела на него так, словно видит впервые. Отвела в сторону его руки и встала с кровати.
— Да…
— Что «да»?! — повысил голос Балев и спохватился, что не имеет на это права.
— Это все… — произнесла она.
Доктор Балев чувствовал себя так, словно и не было за его плечами восьмилетней упорной практики, словно не было тысяч пациентов, чьи лица и имена он не помнил, не помнил потому, что забыл
