Монахи-поляки нам жаловались, что этот искони польский монастырь немцы онемечили, притесняют всех не немцев, и что необходимо скорее освободить Силезию от немцев и т. д.
Да, отголоски «бала сатаны» проникли и сюда, в души служителей самого Христа!..
В лагере Нейссе, так же как и в Гнаденфрее, организованы были разные курсы (агрономические, бухгалтерские, иностранных языков и т. п.) Особенно солидно поставлены были агрономические курсы. Организатором этих курсов был бывший директор таковых в России. Окончившим эти курсы в плену выдавались аттестаты. Плата за обучение была ничтожная.
Существовал здесь и музыкально-драматический кружок, ставивший в большом здании артиллерийского сарая солидные спектакли, концерты и киносеансы. Сарай вмещал до восьмисот человек. Помню чудный концерт большого хора пленных офицеров. Программа составлена была исключительно из русских песен: «Укажи мне такую обитель», «Вечерний звон» (с колоколами), «Вниз по матушке по Волге», «Гой ты Днепр ли мой широкий», «Нелюдимо наше море», «Из-за острова на стрежень» (Стенька Разин), «Не осенний мелкий дождичек», «По диким степям Забайкалья», «Турецкие гайтаны» (историческая песня пленных русских в Турции) и тому подобные песни, где безысходная тоска и душевная скорбь смешаны с самим дыханием русской природы, ее необозримых степей, дремучих лесов, гор, бурных морей и исполинских рек – песни грустные, что рвут сердце… Кто-то сказал: «Какую тяжкую историю должен был прожить русский народ, чтобы создать такие до слез печальные песни».
С каким воодушевлением и самоуслаждением хор пленных офицеров пел эти грустные песни, изливая в звуках и свою собственную тоску по родине, по свободе!
После грустных песен хор перешел к песням веселым, «залихватским»: «По улице мостовой», «Вдоль по улице молодчик идет», «Уж вы сени, мои сени», «Уморилася», «Во поле береза стояла» с припевом «Чувир мой чувир, чувир-навир, вир, вир, вир! Еще чудо-первочудо, чудо, родина моя!» и т. п., где слышится и бесшабашное веселье, чувствуется широкая русская натура, а crescendo, учащающийся ритм песни, переходящей в веселую пляску, невольно заставляет радостно забиться сердце и забыть все печальное на свете!
Вот почему понятен огромный успех современных народных великорусских, малороссийских и, особенно, казачьих хоров во всех странах света, где бы они ни пели, и где часто публика, не понимая русского языка, по самому напеву и ритму угадывает содержание и душу русской песни.
Перелом в военных действиях. Отступление немецких армий. Немцы просят мира. В Германии революция. Soldatenrat’ы. Лагерь Helholland. Голод, холод и насекомые.
Серенький, с утра дождливый день. Я лежу с книгой в руках в постели. Дождь непрерывно и монотонно стучит по плоской крыше нашего барака. На душе тоскливо. Все еще неизвестно, когда нас будут отправлять на родину, и я начинаю подозревать, что все это обман. Я вспоминаю недавнюю жизнь в Гнаденфрее: столько я там приобрел хороших друзей, так хорошо наладился там распорядок дня; мои спектакли, мои уроки, моя переписка с родными и друзьями…
С болью в душе сожалею о прервавшейся переписке с В. Н. Урванцевой. На мои письма наша любимая Вера уже не отзывалась! Где она? Что с ней? Жива ли она? Быть может, она погибла, как погибло тогда множество молодых юношей и девушек, расстрелянных и замученных в большевицких застенках. Печаль до боли сжимает мое сердце. Я так мечтал о встрече с этой девушкой…
Под звуки дождя мои мысли перенеслись на наш полк. Из последних писем от уфимцев мы знали, что полк продолжал храбро и победно сражаться за Родину, но что теперь с ним, после развала и демобилизации русской армии? Письма с фронта давно уже прекратились.
Важные военные и политические события в это время шли своей чередой.
В 1918 году, еще с марта месяца, немцы, собрав все свои силы, начали общее наступление. Ожесточенные, кровавые, почти непрерывные бои продолжались два месяца до половины июня, когда немцы убедились, что на этот раз пробить фронт противника им не удалось, а в это время французы начали упорно атаковать ослабевших немцев в разных направлениях, стараясь выяснить точное расположение их сил. В конце концов это им и удалось. Один английский отряд при глубокой разведке овладел такими секретными документами, что вся группировка немецких армий от Ламанша до Вердена, включая сюда и расположение немецких тяжелых батарей, стала союзникам известной. Тогда весь огонь французской, английской и бельгийской тяжелой артиллерии с дальних расстояний был сосредоточен по точно известным местам немецкого расположения; затем все армии Держав Согласия (кроме русской!) перешли в наступление и… немцы начали отступать, местами выкидывая белые флаги и сдаваясь целыми дивизиями. Немецкие армии продолжали отступать, далеко оставив за собою все свои громко титулованные линии: и «кайзера», и «кронпринца», и «фельдмаршала Гинденбурга»!
Дальше… историческая, печальная для немцев картина: подняв огромный белый флаг, делегаты немецкого главнокомандования приблизились к окопам противника.
Французы их арестовали и, посадив в вагоны, отправили к маршалу Фошу. Фош их три дня не принимал, продолжая своими армиями наступление.
Немцы просили перемирия. Французы соглашались говорить только о мире.
Наконец, 11 ноября 1918 года вагоны с немцами направлены на станцию Компьен и поставлены здесь вблизи вагонов союзного Генерального штаба.
Вышедший из вагона маршал Фош спросил приехавших немцев: «Просите мира?»
«Так, мы просим мира», – ответил старший немецкий генерал.
Только тогда начались долгие унизительные для немцев переговоры, окончившиеся через полгода еще более унизительным для Германии миром.
В настоящее время на том месте станции Компьен, где стояли тогда вагоны главноуполномоченных для переговоров бывших врагов, положена огромная мраморная доска, на ней вырезаны следующие знаменательные слова:
«Ici, le 11 novembre 1918, succomba le criminel orgueil de l’Empire allemand, vaincu par les peuples libres qu’il avait essayé d’asservir»[33].
В этот же день, именно в десять тридцать утра 11 ноября 1918 года, прозвучал недалеко от Вердена на территории Франции сигнал «отбой» войне.
Пока шли переговоры, революция в Германии продолжалась. Во всех гарнизонах внутри страны и в оккупированных немцами областях появились «Soldatenrat’ы», т. е. те же советские комитеты, что и в России.
В нашем лагере военнопленных Нейссе тоже появился такой Soldatenrat. Вместо коменданта-офицера назначен был какой-то солдат в очках, с длинными волосами, с красной повязкой на рукаве.
В это именно время допущен был в наш лагерь для лекции-митинга приехавший из России большевик-оратор. Но лекция его не состоялась, потому что как только показался этот «товарищ» в лагере, в сопровождении двух «немецких товарищей», офицеры попросили у Soldatenrat’а его удаления, и, что удивительно, немцы исполнили просьбу русских пленных офицеров!
Наконец, в начале октября, пришло распоряжение отправить первый эшелон пленных офицеров из нашего лагеря Neisse в Россию. На душе было нерадостно: почти накануне отъезда я получил второе письмо из Москвы; моя дочь Татьяна писала мне то же, что и жена, т. е. чтобы я ехал не в Москву, а в Вильну, и что они все скоро возвращаются домой (адрес нашей квартиры в Вильне). Между строк дочь сообщала, что началось преследование офицеров и даже убийства…
Помню туманное осеннее утро. Мы, попрощавшись с остающимися в Neisse-лагере, построились на плацу. Нам обменяли немецкие боны на русские «керенки», выдали на руки немецкие удостоверения личности, и мы группой, в сопровождении нескольких унтер-офицеров, отправились на вокзал Neisse. Здесь уже ожидал нас пассажирский поезд.
Поехали… Ну вот, думал я без особой радости, и конец плена! Но… судьба-насмешница и здесь подшутила над нами: нас опять повезли не на родину, а только… в другой лагерь!
Наш поезд остановился на какой-то глухой маленькой станции. Была лунная ночь. Выйдя из вагонов, мы шли верст пять-шесть пешком проселочной дорогой, таща на себе свои вещи: чемоданы, одеяла, подушки… Наконец нас остановили около каких-то огромных сараев, стоявших среди чистого ровного поля. Сараи были окружены рвами и проволочной сетью.
Это был знаменитый репрессивный лагерь Helholland. За какие преступления немцы по пути в Россию посадили нас еще в этот лагерь, не понимаю! Быть может, это было распоряжение новых революционных властей Германии еще раз дать нам, «буржуям», почувствовать «сладость» плена, или это было просто недоразумение среди того хао са, который начался тогда у немцев в административном аппарате… В Helholland’e нас заключили в огромный дощатый сарай с просвечивающей крышей вместо окон, с наступлением темноты даже не освещаемый внутри.
