пока в город не пришла государственная власть. В стычке с бандитами погибли студенты. Их как героев хоронил весь город на старом уже закрытом Покровском кладбище в центре Харбина, а потом перенесли за город…
Отец настаивал поставить матери памятник. Рядом с Успенским кладбищем находилась мастерская Урзова по изготовлению памятников. На тот момент Урзову не принадлежала, состарившись, он продал китайцам отлично поставленное дело. В мастерской Мария присмотрела скромный памятник в виде небольшой колонны с маленьким ангелом наверху. Склонившийся ангел бросал розу на могилу.
Рассказала отцу, он одобрил выбор. Но денег не хватало. Отец решил продать раритетную Библию, издания середины девятнадцатого века. Большого формата, с золотистыми застёжками, в кожаном футляре, картинками на всю страницу. Такой фолиант не почитаешь, держа в руках. Подростком Мария раскрывала её на столе, пододвигала мягкую табуреточку и, стоя на ней на коленях, разглядывала иллюстрации, читала.
Нашлась покупательница – баптистка.
«Видишь, как всё удачно, – передал отец деньги дочери, – будет маме памятник». Но деньги пошли на перезахоронение.
Отец умер через пять месяцев, после того как Мария перезахоронила мать, в Никольские морозы, 23 декабря. Лечиться не захотел. Порошки пить категорически отказывался: «Не хочу пылью рот забивать!» Мария сделает микстуру в капсулах. Отмахнётся: «Я эти медведки пить не буду!» Ночью началось кишечное кровотечение. Посадила на горшок. Полилось, как гвоздиком проткнули. И запах переваренной крови. Русских вокруг ни одного. Не к кому за помощью сунуться. Побежала к вокзалу, в железнодорожную больницу, туда, где работала когда-то на «скорой». Те два года всегда вспоминала с теплом. В «скорой» в основном были китайцы, работалось с ними легко, в удовольствие, ни интриг, ни склок. К ним и побежала. «Вóды папа кой сыла!» – выпалила с порога. «Мой папа скоро умрёт». В «скорой» застала трёх китайцев. Те сразу подхватились. «Мáнишку», так её перекрестили на свой манер, хорошо знали. Вынесли на одеяле отца из дома, носилки не проходили и повезли в больницу имени Казем-Бека. Там Мария попросила сделать переливание крови. Работала у них фармацевтом Никифорова. Как окажется много позже – она будет последней коренной русской харбинкой, кто умрёт в Харбине. А проживёт более девяноста лет.
Отец после переливания уснул, щеки порозовели. «Ниды папа хаала», – скажет китаец, что лежал на соседней кровати. «Твоему папе лучше». Марии и самой так показалось. И она – опытный медик, который прекрасно всё видел, – вдруг обрела надежду на чудо. Будто отец воскресал. В счастливом порыве бесцельно сбежала по лестнице на первый этаж, промчалась по коридору, снова взлетела на второй. «Папа будет жить! Папа будет жить!» Вошла в палату. Он открыл глаза, произнёс: «Доченька…» И кровь хлынула горлом…
Осталась Мария с голубем Гулькой.
Он жил у них пять лет. Мария отобрала у соседской кошки. Ещё бы секунда-другая и конец птахе. Принесла истерзанную птицу, приговаривая, как над больным ребёнком, посадила в корзинку и поставила её на сундук, что занимал целый угол. «Это не сундук, а вагон-товарняк», – смеялся отец. Товарняк не товарняк, но спать на нём можно было спокойно – ноги не свешивались. Гулька быстро превратился в ручного и домашнего. Собственно – выбора не было: летать после кошкиных зубов не мог. Гулька оказался хорошим собеседником, внимательно слушал, гуканьем поддерживал разговор. Когда по вечерам семья собиралась под абажуром, Гулька всегда участвовал в посиделках. А если вдруг и засыпал в своей корзине, стоило услышать «Гулька» – мама что-то про его дневные проделки начнёт рассказывать – сразу вскидывал голову и смотрел мутными, сонными глазами, дескать, что вы тут без меня обо мне судачите? За столом под абажуром каждый занимал своё место. Мама что-то шьёт, папа напротив неё садился, мог набойки набивать на башмаки, или ремонтировать сапоги, или что-то мастерить. Стул Марии стоял сбоку от отца, она наливала чай из самовара, рассказывала о рабочем дне или читала вслух. Это могла быть Библия или художественная книга.
Под столом лежал ещё один член семейства – чёрный шпиц Жучок. Смешной и добрый. Умер вслед за мамой. Ухитрился простудиться, схватить воспаление лёгких. Мария пыталась лечить… Но у него вдобавок ко всему оказался порок сердца, Мария сама обнаружила шумы в собачьем сердце. В один момент Жучок вконец ослаб, с трудом подошёл к Марии, долго смотрел на неё, потом заковылял в сторону отца и упал на полдороги… Гулька пережил хозяина дома на четыре месяца. Всё это время Мария не знала, как с ним поступить, она оформляла документы в Советский Союз. Взяла бы с собой любимца, да нельзя с ним через границу. И отдать некому. Соседка любила живность, но её кошка давно зарилась на голубя-инвалида… В тот вечер Мария не закрыла плотно входную дверь, и вдруг услышала возню на крыльце, выбежала. Гульку тащит за крыло кошка. Отобрала, но поздно – лёгкое было поранено острыми зубами.
«Это Вера с Никандром его забрали, – скажет соседка, – тебя освободить».
Отца отпели в Модягоу в Свято-Алексеевской церкви. В морозной дымке города церковь пламенела ярко-красным кирпичом колокольни и стен. Отпевал священник Николай Стариков. Мария просила батюшку поехать на кладбище – отказался, боясь застудить слабые лёгкие. Гроб везли на грузовике. К могиле шофёр проехать не смог, остановился метрах в ста. Мария вышла из кабины с большим букетом белых хризантем. Могилу китайцы выкопали, как она просила – край маминого гроба был виден, и гробы встали рядом. Это было желание отца. Китайцы взялись за лопаты, шофёр тут же принялся нетерпеливо сигналить: «Поехали». Ждать отказывался. На тридцатиградусном морозе хризантемы начали крошиться. Мария передала их китайцам, попросила всё сделать как надо, то и дело оглядываясь, пошла к машине.
Она не помнит – сама ли так удачно решила или кто надоумил: крест, что дала Раиса Аввакумовна, устанавливать на могилу не вертикально, а плашмя. Может, в мастерской Урзова посоветовали? Крест погрузили в раствор – бетон плюс мраморная крошка – так, чтобы он на три пальца выступал из памятника-плиты. Поперёк могилы в ногах и головах китайцы положили два бетонных бруса и на них установили памятник. «Хоросё будет, мадама!» – сказали рабочие.
Получилось «хоросё». Памятник нисколько не осел за без малого пятьдесят лет.
«Ровненько стоит», – рассказывал по телефону Витя Джу, приехав из Харбина.
Мария Никандровна пригласила земляков в гости через месяц после их возвращения из города детства и юности. Убелённые сединами бабушки и дедушки с воодушевлением рассказывали о свидании с родиной.
Принесли фотографии, в том числе и
