представляю себе, как усмехается в усы Антонио, а Грейам Белл приглашает его на кружку пива. Оба — великие ученые, да, сеньор. Но Антонио пришел к финишу первым. Вот так — все очень просто. Он первым изобрел телефон и опоздал с признанием своего изобретения. Справедливость порой едет на велосипеде, но лучше поздно, чем никогда. Разве не так?
Мне, конечно же, захотелось разделить ведро холодной воды, которое вылилось мне на голову после обнаружения неизданного документа. Леонардо изумился, увидев меня у себя на работе, но мой визит так его обрадовал, что он пригласил меня на чашечку кофе, а потом мы сели посидеть на Пласа-де-Армас. Когда я показала ему статью, он спросил, известно ли мне, что Барбара — кубинка. Сам он узнал об этом от своего друга-журналиста. «Деваха нас всех обвела вокруг пальца», — изрек он. Я кивнула, а он забрал у меня из рук бумагу. Закончив чтение, он глубоко вздохнул и закурил сигарету. «В любом случае я напишу этот роман, — заявил он, — с документом Маргариты или без него». Для меня это прозвучало логично, самое важное — чтобы он его написал. Еще я сказала, что он может отксерить эту статью и что я буду делиться с ним всей информацией, которая до меня дойдет. Леонардо взглянул на меня поверх очков с комичной гримасой. «А как поживает Анхелито?» — спросил он, улыбаясь. Я ответила, что хорошо, и поняла, что нам практически уже нечего сказать друг другу. Тот разговор стал последним. Издали я видела его еще один раз в 1999 году, когда открывали мемориальную доску Меуччи на стене Большого театра Гаваны в ознаменование 150-летия его первых экспериментов. Там же я видела, в первый и последний раз в жизни, Базилио Катания, человека, воплотившего в жизнь мечту Эвклида. Знаю, что позже Леонардо кое-что публиковал, но до сих пор мне не приходилось слышать о его романе, посвященном Меуччи.
Эвклид, узнав о неопубликованном документе, найденном в Нью-Йорке, поднял шум до небес. «Да это ж настоящая трагедия, — изрек он, — нас опередили! Но мы все еще можем кое-что предпринять». Он написал очень серьезное письмо Маргарите в надежде смягчить это каменное сердце, упирая на то, что его дочь не сможет так с ним поступить: он слишком долго ждет этой бумаги. Я слушала, как он говорит, расхаживая из угла в угол по комнате, как делал на своих лекциях, и он мне нравился таким, а с другой стороны — мне было его жаль, ведь как ни крути, мы уже ничего не могли сделать. Ничего. Эта история уже завершилась, а мой любимый профессор отказывается это признать — он упрям, как настоящий ученый. И он по-прежнему такой: упрямый и ученый, по-прежнему ухаживает за матерью, совсем уже древней старушкой, по-прежнему гуляет с собакой, которая заняла место Этсетера, и даже больше, чем прежде, привязан к своим научным книгам. Чичи, ставший уже писателем и даже успевший опубликоваться за границей, по-прежнему помогает отцу. Да и Барбара время от времени посылает ему деньги и подарки. Эвклид по-прежнему пребывает в уверенности, что она итальянка, и у меня нет ни малейшего желания его в этом разубеждать. Зачем? Анхель же, как только я показала ему статью, первое, что сделал, — отпустил некое двусмысленное замечание о моей переписке с Барбарой, но едва увидел заголовок статьи, тут же улегся на диван ее читать. А я краешком глаза следила за ним. Закончив, он отбросил бумагу со словами, что уже давно об этом и думать забыл. «Пивка хочешь?» — поинтересовался он, поднимаясь. К тому времени у него уже начал отрастать животик благодаря пиву, которое он стал позволять себе в избытке, благодаря деньгам, которые присылала ему мать. Дайани смогла разыскать ее в Соединенных Штатах.
В конечном счете Лео оказался прав в тот раз, когда сказал, что я женщина умная и непременно заскучаю рядом с Анхелем, если тот чего-нибудь не предпримет, чтобы этому воспрепятствовать. Анхель ничего и не предпринял, он просто не препятствовал своему брюху расти и пристрастился смотреть фильмы на DVD, поскольку видеомагнитофон к тому времени уже сломался и даже видеокассеты с его любимой незнакомкой были отправлены в самый дальний ящик. Наша супружеская идиллия медленно подгнивала, и в конце концов мой ангел наскучил мне. Да, именно так. К счастью для нас обоих, два года назад он выиграл грин-кард. Ты, полагаю, знаешь об этой лотерее, в которой разыгрываются въездные визы в Штаты. И теперь он живет в Майами. Время от времени мне звонит, пьяный и терзаемый ностальгией, и уверяет, что вернется, но, честно говоря, я от всей души надеюсь, что он этого не сделает. Мне уже пришлось выдержать неслабые споры с его отцом по поводу квартиры. Ясное дело, папаша не желает мириться с тем, что дом в Ведадо достанется не ему, но тут он промахнулся: у меня есть поддержка Анхеля, поскольку квартира эта досталась ему от бабушки со стороны матери, и, если Анхелито отсутствует, значит, она моя.
И в ней я и живу. Несколько лет назад я ушла из Технологического. Теперь я даю частные уроки математики, а еще сдаю одну комнату, однако все положенные налоги я плачу. Понятно? Барбара присылает ко мне разных итальянцев, так я и перебиваюсь. А еще у меня есть жених, иногда он у меня ночует, но только иногда, а то я знаю, какими они бывают: начинается с оставленной в ванной зубной щетки, а потом и оглянуться не успеешь, как он у тебя уже живет. Нет уж, фигушки. Эта квартира — моя.
Ты уже выходил на балкон? Хотя я никогда никуда отсюда не уезжала, я знаю, что этот проспект нравится мне больше всех проспектов в мире — с его деревьями, его фонарями и его тенями. Он и в темноте прекрасен. Прекрасен всегда. Главная артерия этого города. По ночам мне нравится сидеть на балконе — дышать прохладой и мечтать. Я же говорила, что здесь мы все большие мечтатели. Много всего изменилось по сравнению с тем 1993 годом. И хотя мы до сих пор плаваем в этом подобии лимба, который никогда не кончается, но если выйдешь на балкон, то увидишь, что по Двадцать третьей улице проходит и прошлое, и настоящее, что теперь по нему проезжают редкие велосипеды, но есть и автомобили — и старые, и современные, и уже не так часто отключают электричество, и у нас даже появились мобильные телефоны. Да, без всякого
