Когда Курт ставил в клетку фарфоровую чашечку с соловьиным кормом, этот проворный молодец слетал с жердочки, несколькими быстрыми ударами клюва разгонял мелюзгу - тихих соловьев, бедовых мухоловок и задумчивых варакушек - и один съедал все. Жаден он был страш-но, ел много и во время еды так свирепо щелкал клювом, так бесцеремонно рылся в кормушке, что добрую половину корма разбрасывал по песку. Когда к нему боком подходила какая-нибудь птичка, он распускал крыло, загораживая кормушку, и, наметившись, щелкал ее по голове - и, наверное, больно, даже очень больно, потому что птица с криком отлетала прочь. Приходилось мелкую птицу кормить еще раз, когда нажрется этот жадный дьявол, но Курт смотрел на него с одобрением: из этой птицы, несомненно, мог выйти толк.
Вот за этим занятием и застал его Ганка. Он вошел и увидел клетку, горящую спиртовку, на которой только что варился соловьиный корм, Курта на корточках, ничего не понял и ошалело сказал:
- Извините.
Курт поднял голову и посмотрел на него.
- Извиняю, - сказал он недовольно.
Ему очень не нравился этот черный, щупленький и, наверное,очень юркий человечек в отутюженном костюме, хрустящей от свежести голубоватой рубашке и щегольском галстуке. Курт никогда не любил таких. Он верил: если с первого же взгляда внимание останавливалось не на самом человеке, а на том, что на нем наверчено, значит и человек был нехороший. Поэтому он очень вежливо спросил его:
- Я чем-нибудь могу быть вам полезен?
- Мне бы надо было видеть садовника Курта, - сказал юркий человечек, невольно вглядываясь в клетку, где уже шла настоящая драка, такая, что даже перья летели.
- Сейчас, - Курт встал с колен, поднял клетку и закрыл ее простыней, потом дунул на спиртовку и отряхнул руки. - Вот я, к вашим услугам, сказал он очень любезным тоном и даже слегка поклонился. - Чем могу служить?
Ганка быстро посмотрел на него: выпуклый, но низкий лоб, черные, жесткие, цыганские волосы, беспокойно бегающие глаза, неприятная развязность и нагловатая вежливость, - нет, от этого человека не приходилось ждать ничего хорошего! О чем с ним вообще мог говорить профессор?
- Я ученик профессора, - нетерпеливо отрекомендовался он.
- Да? - выжидающе спросил Курт. - Ну и...
- Я узнал, что вчера он разговаривал с вами.
- Разговаривал! - не то подтвердил, не то спросил Курт, изучая его галстук. - Ну а почему это вас так интересует?
- Моя фамилия Ганка. Доктор Ганка.
- Да? - повторил Курт и неприятно улыбнулся.- Ну и что же?
- Что такое он велел вам передать мне?
- Вы очень беспокоитесь, доктор, - сказал Курт, не сводя с него глаз. - Откуда вы, например, взяли, что он велел что-то передать вам? Верно, профессор звал меня, но совершенно по другим делам: он мне отдал кое-какие хозяйственные распоряжения, о вас не было сказано ни слова. Мы говорили только о саде.
Ганка опустился на стул, тупо переспросил:
- О саде?
- Да, о саде, - Курт позволил себе улыбнуться и даже слегка пожал плечами. - Мы говорили о восстановлении оранжереи.
- Господин Курт, - вдруг взмолился Ганка, - какая тут, к черту, оранжерея. Зачем вы мне лжете? Станет профессор за несколько часов до смерти звать вас к себе, чтобы толковать с вами об оранжерее? Кого вы дурачите? Курт, Курт, прошу вас, - он схватил его за руку, - скажите мне правду, скажите правду! Если бы вы знали, как это мне важно!
- Ну, даю вам честное слово, - пробормотал Курт, отодвигаясь, - что я ровно ничего не знаю.
Но Ганка уже не слушал его. Он снова рухнул на стул и, зажимая руками виски, заговорил:
- Господи, как все это дико! Как это дико! Профессор умирает один, как медведь в своей берлоге, когда весь дом полон людьми, и перед смертью вызывает вас, совершенно незнакомого человека, когда... Нет, я сойду с ума! - Он закрыл руками лицо, и по щекам его потекли слезы.
Курт молча внимательно рассматривал его лицо и почти безволосую голову.
- Так что тогда? - спросил он с той же издевательской вежливостью. Вот вы говорите: "вызывает вас, совершенно незнакомого человека". Хорошо! Незнакомого! Ну а где же знакомые тогда были? Вот возьмем, например, вас! Вы, очевидно, считаете себя очень близким человеком к профессору? Так где же вы были все эти дни? Не мое, конечно, дело, но разрешите заметить, ваше присутствие было бы крайне желательно.
- Я был в тюрьме, - ответил Ганка и вдруг быстро вскинул голову. Курт, Курт, вы же все знаете, зачем вы притворяетесь? Он же назвал мою фамилию!
Курт смотрел на него с усмешечкой.
- Вот теперь и подумайте, господин Ганка, что за чушь вы говорите! Я незнакомый человек, вы сами же так выразились, садовник, вообще черт знает что такое, ведь так?
- Ну, ну?
- Ну, так? И он меня вызывает затем, чтобы о чем-то поговорить со мной наедине, да еще о чем-то таком, что касается вас. Ну, скажите, похоже это на правду? Вот вы на его месте поступили бы так?
- Да,- сказал Ганка и опустил голову. - Но что же мне теперь делать, что делать?
- А за что вы были в тюрьме? - спросил Курт, подходя к клетке и дотрагиваясь до покрыва-ла. - Вы давно здесь?
Ганка опять смотрел на его улыбающееся лицо, на вздернутый нос, лоб, очень выпуклый, такого, как он считал, - не по Лафатеру ли? - никогда не бывает у умных людей, на маленькие, острые зубы, быстро переводил взгляд на тщательно расчесанные, сверкающие от какого-то масла волосы, и ему становилось все яснее и яснее, что ровно ничего существенного этот человек знать не может.
"Но зачем же все-таки вызывал его профессор?"
Курт смотрел теперь на Ганку серьезно, неподвижно, прямо и как будто что-то соображая.
- Сколько я тут? Да вот около двух недель, сударь. - Он еще немного подумал. - Да, да, около двух недель. - Он вдруг вздохнул. - Нехорошие тут дела творятся, очень нехорошие!
Ганка посмотрел на него, спросил: "Да, нехорошие?" - и вдруг почувствовал испарину и приступ тошноты. Он взглянул в лицо Курта, но только и увидел перед собой это курносое, глуповатое лицо, с выпуклым лбом и жирными волосами - все остальное бежало мимо него сплошным красочным потоком.
"Упаду, - понял он, хотел опять сесть и сейчас же подумал: - Только бы не на клетку". Потом у него заскрипело на зубах от противной кислоты, пол стал как-то боком, ноги вдруг подсеклись, и он тяжело сел на пол.
Он пришел в себя оттого, что ему прикладывали ко лбу тряпки с холодной водой, - он кашлянул, слепо провел рукой по голове и сбросил тряпку. Она, как дохлая лягушка, сочно шмякнулась на пол, и это привело его в себя окончательно. Он сел и бодро сказал Курту:
- У меня немного кружится голова, нет ли у вас воды?
Но Курта около него не было, он поискал его глазами и не нашел. За пестрой ширмой звенела посуда и лилась какая-то жидкость.
"Что он там делает?" - подумал Ганка и хотел было встать на ноги, но все предметы опять заструились перед ним, как вода, к горлу подкатывал круглый, скользящий шар, он сплюнул и повалился головой на подушку.
Курт вышел из-за ширмы, осторожно неся в руках большую кружку с дымящейся жидкостью, и поставил ее на стул.
- Голову поднять можете? - спросил он коротко.
- Ничего, ничего, - забормотал Ганка, - ничего, я сейчас...
Курт обхватил его руками за плечи, приподнял немного и поднес кружку к его губам.
Ганка хлебнул, обжег язык и замотал головой. Питье пахло мятой и какой-то распаренной травой, а через все это пробивался противный запах спирта. Когда он сделал первый глоток, то ему показалось, что он проглотил кусок динамита и вот-вот ему оторвет голову, но Курт держал кружку около его губ, и он невольно еще сделал глоток, а потом и еще один. Приятная теплота поползла по его телу, и сразу перестало тошнить.
- Ну, вот, - сказал Курт откуда-то издалека, - теперь хоть опять вы на себя стали похожи. Лежите только смирно и не двигайтесь, а то вас опять начнет тошнить. Долго вы там просидели, в тюрьме-то?
- Я? В тюрьме? - спросил Ганка. - Да нет, недолго, что-то очень недолго. Около двух недель. А вот видите, в это время... Да что ж я около вас,- снова всполошился он вдруг. - Мне надо же... - он завозился на подушке.
- Ну, вставайте, вставайте, - сказал Курт добродушно, - посмотрю я, как это у вас получится. Ну?!
Но Ганка лежал уже опять, закрыв глаза и тяжело дыша открытым ртом.
- Ну, так что же вы не встаете?.. То-то! Никуда вы и не встанете, никуда не пойдете, да и незачем вам, по правде сказать, ходить. Разве вы не понимаете, что в доме не до вас? А вот что мы лучше сделаем. Я сейчас лучше призову к нам Ланэ...
- Да, да, - забеспокоился Ганка, - Обязательно Ланэ! Мне самому нужно было бы сходить за ним, ведь это так неудобно, что вы пойдете от моего имени.
- Да лежите, лежите, - твердо сказал Курт,- сейчас он будет у вас.
Ланэ сидел около Ганки и плакал.
Платок его был уже мокрый, и он комочком положил его на колени.
Несколько раз он начинал было говорить, но, сказав два слова, махал рукой и шептал: "Нет, не могу, никак не могу", - и снова плакал. Наконец Ганке это надоело, и он сильно и грубо дернул его за рукав.
