Печатается по тексту второго, исправленного издания сборника «Прерванные рассказы Искандера», Лондон, 1857, стр. 155–203.
Повесть «Доктор Крупов», как и «Сорока-воровка», предназначалась для альманаха Белинского «Левиафан». Замысел повести встретил горячее одобрение критика. «Мысль „Записок медика”, – писал он Герцену 19 февраля 1846 г., - прекрасна, и я уверен, что ты мастерски воспользуешься ею» (В. Г. Белинский. Письма, т. III, стр. 102). Повесть к тому времени была уже закончена, и вскоре Белинский получил ее рукопись. «„Записки доктора Крупова” – превосходная вещь», – отозвался он в письме к Герцену от 20 марта 1846 г. (там же, стр. 104).
В «Современнике» повесть была напечатана с цензурными сокращениями (см. раздел «Другие редакции», стр. 277–299 настоящего тома), причем через цензуру она, вероятно, проходила дважды. Так, 8 октября 1846 г. Герцен писал жене, что «Записки д-ра Крупова» пропущены «с небольшими выпусками». Впоследствии, перед публикацией в журнале, повесть была подвергнута дополнительной цензуре, и Грановский, например, находил в «Современнике» уже «большие выпуски» (см. ЛН,т. 62, стр. 92). О «значительных пропусках, сделанных цензурой», говорит в примечании к повести в сборнике «Прерванные рассказы» и сам Герцен. Трудно сказать, располагал ли Герцен в Лондоне полным сводом цензурных изъятий, но несомненно, что напечатанный им в «Прерванных рассказах» текст в основном восходил к первоначальной редакции повести (об этом, в частности, говорит упоминание во вступлении Крупова о «сборнике», куда он посылает отрывок из своих записок).
В 1858 г. в парижском журнале «Revue Française» был напечатан французский перевод «Доктора Крупова», принадлежавший Аксенфельду и высоко оцененный Герценом. Этот перевод, сделанный с текста «Прерванных рассказов», Герцен перепечатал впоследствии в «Kolokol» (№№ 4 и 5 от 15 февраля и 1 марта 1868 г.), подвергнув его некоторой переработке, имевшей главным образом стилистический характер. В «пражской коллекции» (ЦГАОР) и «софийской коллекции» сохранилось одиннадцать страниц публикации повести в «Revue Française» с правкой Герцена, которые служили наборным оригиналом для «Kolokol». Желая сделать перевод более доступным для западноевропейского читателя 60-х годов, Герцен произвел в повести ряд купюр, изъяв кое-какие подробности русского крестьянского и помещичьего быта, идиоматические выражения, а также отдельные замечания о европейских делах, которые он счел неуместными в этом издании. К словам: «résidence» («резиденция») и «capitale» («столица») в «Kolokol» Герценом сделано следующее подстрочное примечание, отсутствующее в русском тексте: «Distinction que les slavophiles faisaient toujours – pour rehausser Moscou» <«Различие, которое славянофилы всегда делали, чтоб возвысить Москву»>[73].
В текст повести, напечатанный в сборнике «Прерванные рассказы Искандера» (1857), в настоящем томе внесены следующие исправления:
Стр. 239, строка 7: изложение, вместо: положение (по С и изд. 1854).
Стр. 248, строка 14: нельзя, брат, вместо: нельзя брать (по С).
Стр. 249, строка 19: никто не звал, вместо: никто не знал (по изд. 1854).
Повесть «Доктор Крупов» – яркое сатирическое произведение Герцена. Старый врач-материалист Крупов из многолетнего опыта своей лечебной практики, из общих наблюдений над жизнью людей делает заключение, что человечество больно безумием и его история – это «аутобиография сумасшедшего». По мысли Герцена, истоки «повального безумия» лежат в социальном строе, в общественном неравенстве людей. «Поврежденным» выглядит весь строй жизни, при котором люди, работающие «денно и нощно», «не выработывали ничего, а те, которые ничего не делали, беспрерывно выработывали, и очень много». В этом мире социальной несправедливости и лицемерия, убеждается Крупов, так называемые «сумасшедшие» – «в сущности и не глупее и не поврежденнее всех остальных, но только самобытнее, сосредоточеннее, независимее, оригинальнее, даже, можно сказать, гениальнее тех». Все, например, считают полоумным пономарева сына Левку, но Крупов показывает, сколько обаяния и непосредственности чувства в этом больном деревенском мальчике, каким преданным и самоотверженным выступает он в дружбе, как трогательно любит он природу.
Признаки «безумия» Крупов последовательно показывает в жизни различных социальных слоев – чиновников, помещиков и др. На «повреждении» основаны отношения людей между собой, их семейный быт, свойственное им чинопочитание, принимавшее, как у помещика-скряги, патологические формы, и т. д. В сущности, утверждает Крупов, жизнь в городе ничем не отличалась от порядков в доме умалишенных.
М. Горький писал, что Герцен в «Докторе Крупове» «едко обрисовал крепостное право» (М. Горький. История русской литературы, стр. 183). Важно заметить при этом, что среди «повально поврежденных» у Герцена почти отсутствуют крепостные, хотя «болезнь» оказывает свое разлагающее влияние на людей из простого народа, вроде кухарки Матрены, и даже на детей. Народ выступает в повести жертвой этого всеобщего безумия, и именно в его среде зреет протест против несправедливого устройства жизни. Однако Герцен в 40-х годах еще не рассматривал революционное движение крестьянских масс как «средство лечения» крепостнических порядков. Его Крупов называет другие меры: «Во-первых, истина, во-вторых, точка зрения, в-третьих, я далеко не все сказал, а намекнул, означил, слегка указал только». Разумеется, цензурные условия принуждали Герцена быть предельно кратким и осторожным, но несомненно горячее убеждение писателя, что человечество неизбежно пойдет по пути прогресса, что передовое общественное движение (т. е. «истина», «точка зрения») «исцелит» эту жизнь, основанную на насилии и несправедливости. «Местами воздух становится чище, – говорит в заключение Крупов, – болезни душевные укрощаются».
Примеры, которые подтверждали бы его теорию, Крупов ищет и в истории человеческого общества, начиная с древнего мира. Он склонен отрицать закономерный и прогрессивный характер развития общества, призывает не выставлять «после придуманную разумность и необходимость всех народов и событий». Герцен уже в 40-х годах не стоял и не мог стоять на такой точке зрения, лишавшей его революционные устремления исторической перспективы. Но памфлетом Крупова в его нарочито заостренной, гротескной форме он решительно разоблачал реакционную фальсификацию исторического процесса, служившую обоснованием «разумности» общества, основанного на эксплуатации. Сатира Герцена направлена и против капиталистического строя на Западе: буржуазная Европа также обнаруживает «очень удовлетворительные симптомы» безумия – «и в ирландском вопросе, и в вопросе о пауперизме, и во многих других». (Эти строки отсутствовали в тексте «Современника»; по всей вероятности, они были дописаны Герценом при издании «Прерванных рассказов» на основе собственных впечатлений от жизни Западной Европы).
В пессимизме и скептических парадоксах Крупова безусловно отразились некоторые стороны мировоззрения самого Герцена. Однако Герцен шел дальше своего героя и никогда не терял веры в светлое будущее народа, в его освобождение от угнетения и произвола. Внутренняя полемика со своим героем-скептиком в вопросах исторического развития, начатая Герценом образом Крупова в романе «Кто виноват?» и в повести «Доктор Крупов», в разных вариациях проходит через ряд других беллетристических произведений писателя («Поврежденный», 1851, «Скуки ради», 1868–1869, «Aphorismata», «Доктор, умирающий и мертвые», 1869).
Повесть «Доктор Крупов» была исключительно тепло встречена как читателями, так и передовой русской критикой. В статье «Взгляд на русскую литературу 1847 года» Белинский писал о «превосходном рассказе» Искандера: «В нем автор ни одною чертою, ни одним словом не вышел из сферы своего таланта, и оттого здесь его талант в большей определенности, нежели в других его сочинениях. Мысль его та же, но она приняла здесь исключительно тон иронии, для одних очень веселой и забавной, для других грустной и мучительной, и только в изображении косого Левки – фигуры, которая бы сделала честь любому художнику, – автор говорит серьезно. По мысли и по выполнению, это решительно лучшее произведение прошлого года…» (В. Г. Белинский. Полн. собр. соч., т. XI, стр. 119).
«Крупов восхитителен», – писал Белинскому Тургенев 14/26 ноября 1847 г. (см. В. Г. Белинский. Письма, т. III, стр. 385), а Грановский назвал повесть Герцена «гениальной вещью»: «Давно я не испытывал такого наслаждения, какое он мне дал. Так шутил Вольтер во время оно, но в Крупове более теплоты и поэзии» (ЛН,т. 62, стр. 92).
«…от этой пьесы, – писал Грановский Герцену в другом письме (от 25 августа 1849 г.) – мне повеяло всем тобою. В Левке и в Крупове были знакомые, дорогие мне черты, хотя они и не похожи один на другого» (там же, стр. 96).
