— Петр!
— Я здесь! — раздался голос снизу.
Зина завязала письмо в носовой платок, бросила его в окно и через минуту спросила:
— Нашел?
— Да! — ответил тот же голос.
— Смотри, в собственные руки!
— Будьте покойны: я сам отдам; только уж вы всё устройте.
— Я обещала, так исполню, — гордо произнесла Зина, и, закрыв окно, она запрыгала по комнате, произнеся выразительно: — Дождусь ли я завтрашнего дня?
И она у зеркала стала делать реверансы, то с самой серьезной миной, то с улыбкой. Долго билась Зина, чтоб увидеть свое лицо с потупленными глазами, повертывая в руках маленькое зеркало, — наконец с досадою бросила его, сняла бальное платье, надела ночной туалет и уселась за туалетный столик, окружив себя стклянками, коробочками и баночками.
Стук в доску сторожа в саду, казалось, испугал Зину; она поспешно убрала батарею баночек и, бросив на себя последний взгляд в зеркало, проговорила:
— Пожалуй, завтра глаза будут сонные.
И она легла в постель, но долго еще ворочалась, тревожимая неприятными ощущениями, которые испытала на бале; надевая свое новое платье, она ожидала, что произведет эффект, а на нее никто из гостей не обратил даже внимания. Миниатюрная Зина не могла произвести большого эффекта в бальном наряде, который требует прежде всего, чтоб женщина была высока ростом и с пышными плечами. Зина была лишена того и другого; рост ее особенно терял потому, что она вечно стояла подле Натальи Кирилловны, которая имела мужской рост.
И последней мыслью Зины в эту ночь было, что по ее положению в обществе ей должно отложить всякую надежду на удовольствия такого рода.
В комнате, убранной с некоторой роскошью, за карточным столом расположилась, сидя и стоя, довольно большая компания мужчин, судя по их туалету и разговору принадлежащих к людям богатым и светским. Между ними резко отличался один господин лет тридцати, замечательной красоты, которая невольно бросалась в глаза. Всё в его фигуре было гармония. Он, казалось, был главным лицом: острил, ставил огромные куши на карту, пил вино и говорил тонкие любезности хозяйке дома, которая также участвовала в игре. Она была уже не первой молодости, но сохранила еще весь блеск красоты. В ее выразительном лице поражала вас смелость взгляда, которая могла смутить всякого. Черты ее лица дышали необыкновенной силой воли. Голос ее то был резок, то вдруг смягчался; она говорила очень умно, — но что-то едкое преобладало в ее словах. Она, казалось, считала долгом каждому сказать что-нибудь обидное. Посреди этой компании обрисовывалась мрачная фигура очень пожилого человека, одетого бедно и небрежно. На его желтом лице было разлито какое-то тупое уныние. Он был из числа зрителей и жадно следил за хозяйкой, которая очень быстро тасовала и метала карты.
Лица играющих мало-помалу стали изменяться; куши увеличивались. Краска вспыхивала по временам на лице банкомета. Вдруг воцарилась тишина. Господин замечательной красоты горячился и увеличивал куши; наконец он поставил весьма значительный куш. Все не без трепета следили за выпадавшими картами, исключая самого понтера.
— Убита! — резко произнесла хозяйка, придвигая к себе деньги.
Глаза ее, казалось, сделались больше. Она, тасуя карты и смеясь, сказала, обращаясь к проигравшему:
— Ваш дебют нехорош у нас; будьте осторожнее!
— Я надеюсь, что ваши советы относятся к одним только картам! — весело отвечал проигравший.
— Я вас так давно не видала, что не решилась бы давать других.
— А в память нашего старого знакомства?
— Старость имеет слабую память, — отвечала язвительно хозяйка и, обратись к другим, прибавила:- Новая талия!
Пожилой и мрачный господин робко поставил свою карту и, запинаясь, сказал хозяйке…
— Вы позволите? я хочу попробовать…
— Ставьте, только не сорвите банка! — отвечала хозяйка, пристально взглянув на поставленные им деньги.
Некоторые засмеялись, другие только удостоили насмешливым взглядом пожилого господина, ничего не замечавшего, кроме падавших карт. Болезненный вздох вырвался у него из груди, когда его карта была убита. Он обратился тогда к молодому белокурому господину с наглым выражением лица и тихо, дрожащим голосом сказал:
— Дайте мне взаймы, хоть в память моих одолжений, сделанных вам в старину.
Белокурый господин дерзко отвечал:
— А кто за вас поручится, что вы заплатите мне?
— Тише, ради бога, тише, — пугливо шептал старик, бросая тревожные взгляды на хозяйку.
— Если хозяйка дома ручается, то я готов!
— Не надо!.. — тоскливо воскликнул пожилой мужчина.
Но белокурый господин, смеясь, громко сказал:
— Вы платите за него нынче и карточные долги?
— Нет, я только плачу за его квартиру и стол, — отвечала хозяйка.
На желтом лице пожилого мужчины как бы вспыхнула краска. Он бросил злобный взгляд вокруг себя и, сев вдали от стола, повесил голову на грудь. Поза его была так полна тоски, что невольно возбуждала участие. Гости продолжали играть, когда красивый господин окликнул пожилого человека и сказал:
— Что же вы не принимаете участия в игре?
— Я… у меня нет денег, — мрачно ответил пожилой мужчина.
— Господа! я отвечаю за какой бы то ни было его проигрыш. Идите сюда: ставьте карту.
— Что такое? нет! я не позволю! — сказала хозяйка.
— Отчего? разве вам не всё равно — проигрывать мне, другим или ему?
— Я имею свои причины! — насмешливо объявила хозяйка дома.
В это время вошедший лакей сказал ей что-то на ухо; она, окончив талию, передала карты другому и вышла из комнаты.
Пожилой мужчина радостно кинулся к столу и поставил карту.
Хозяйка скоро возвратилась и, отозвав красивого господина к окну, молча отдала ему записку; он прочел в ней следующее:
«О вашем приезде знают. Я боюсь неприятностей для вас. Поспешите увидеть вашу родственницу: она от ожидания слегла в постель и очень сердита на вас».
— Это что за добрый гений завелся у тетушки? — улыбаясь, сказал господин.
— Я знаю его, — отвечала хозяйка.
— Это каким образом?
— Я видела эту девушку, когда она была ребенком. Первое время вашего отъезда я старалась узнать, где вы и как живете, — и через горничных виделась с этой девочкой, которая всё знала.
— А, так вы разведывали обо мне? это мне лестно! — кланяясь, перебил ее господин.
— Да, только мое присматриванье имело не такую причину, о какой вы думаете: я хотела знать, что мне оставалось делать.
— Ну и вы решились меня забыть?
— Настолько, насколько вы меня забыли.
— Таинственная записка доказывает, как я вас забыл. Целый день сижу у вас. А кто принес записку?
— Ваш Петр; он сказал мне, что ему отдала какая-то девушка.
— Боже! сколько таинственности из пустяков!
— Однако эти пустяки устроили ваш отъезд и иного доставили мне неприятностей и слез.
— Не забудьте, сколько тому лет прошло! и неужели вы теперь стали бы плакать?
— О нет, ручаюсь вам, я способна теперь только других заставлять плакать.
— Сколько в вас перемен! Вы для меня совершенно новое лицо.
— Если я изменилась в хорошую сторону, то вы можете гордиться: я считаю вас моим наставником.
Разговор был прерван гостями, приглашавшими их продолжать игру.
Наталья Кирилловна еще спала, а уже в доме ее происходила страшная суета по случаю приезда Тавровского. После долгих объятий племянника с теткой последняя подала сигнал приживалкам, чтоб они в свою очередь поздоровались с приезжим.
С писком, со слезами кинулись на племянника приживалки, стараясь непременно поцеловать его руку, которую он прятал.
— Ах, наша радость! солнце! благодетель, красавец, картинка! драгоценный! — такими восклицаниями осыпали его приживалки.
Ольга Петровна, подергивая ушами, сделала красноречивое приветствие, сохраняя всю важность главной приживалки в доме.
Наталья Кирилловна обратилась к своей любимице и строго сказала:
— Зина, а ты что не здороваешься? поди поцелуй руку у Павла Сергеича. Ты узнал? — прибавила она, обращаясь к племяннику: — Это ведь дочь твоего дядьки.
Зина побледнела и, выступив немного, сделала почтительный реверанс.
— Я руку приказываю тебе поцеловать ему! Что ж ты? — грозно заметила Наталья Кирилловна.
— Тетушка! — с упреком воскликнул Павел Сергеич, и, взяв дрожащую руку Зины, он поцеловал ее.
Зина вся вспыхнула; приживалки зашептались. Наталья Кирилловна обиделась и сказала племяннику:
— Что это? ты целуешь у ней руки!
— Так позвольте, я поцелую ее, как целовал ребенком.
И Павел Сергеич нагнулся поцеловать Зину, которая уклонилась и, сделав реверанс, лукаво улыбнулась.
