только эти четверо и видели его с тех пор.
Мы назвали имена этих четверых. Капрал записал их в графу «Примечания».
— Итак, расскажите точно, что случилось в то утро.
Право Джима выступать в качестве главного спикера уже не вызывало сомнений.
— Ну, этим четверым пришлось встать раньше, чем всем остальным. Бомбардировки разрушили всю транспортную систему, поэтому они пешком прошли около восьми миль до стрельбища на другом конце города. Уже на подходе к стрельбищу они встретили Стива. Его вели четверо конвоиров с винтовками под командованием унтер-офицера.
— Он выглядел испуганным? — спросил полковник.
— Нет. Холл и трое парней, которые были с ним, говорили, что он был вполне спокоен на вид. Спросил их, куда они направляются. Они со смехом ответили, что им предстоит какая-то вшивая землекопная работенка, но они не знают, какая именно. В тот момент они и в самом деле этого еще не знали. Стив тоже рассмеялся и сказал, что, по слухам, война вот-вот закончится.
— Значит, он не знал, что должно было с ним случиться. Я правильно понял? — неожиданно, ко всеобщему удивлению, заинтересовался капрал.
— То ли не знал, то ли был исключительно храбрым человеком, — ответил Джим.
Позднее, снова рассуждая об этом, мы пришли к выводу, что Стив ничего не знал, но что он действительно был исключительно храбрым.
— Что еще рассказывали эти четверо? — спросил лейтенант.
— Да в общем-то ничего, только сказали, что его застрелили в спину и что у него на лице отпечаталось ужасное выражение, когда после расстрела охранники велели им оттащить тело к тому месту, где они уже вырыли яму. Похоронили его без гроба и вообще без ничего. На месте захоронения поставили табличку. На ней было написано его имя и причина расстрела. Один из четверых парней прочел молитву за упокой его души. Капеллана там не было.
— Еще что-нибудь?
— Ну, не думаю, что для вас это имеет большое значение, но, вероятно, заниматься этим делом будете не только вы, но и русские, потому что эти четверо вырыли не одну, а две могилы. Вторая предназначалась для какого-то русского, которого расстреляли раньше Стива. Говорили, что он стибрил коробок спичек из какого-то разбомбленного здания. Не знаю, правда это или нет.
— Каким судом судили Маллори?
— Трудно сказать, потому что никому из нас не довелось с ним поговорить. Но в то время мы жили с южноафриканцами, а их главный присутствовал на какой-то части суда и рассказывал, что все велось по-немецки и что Стив, у которого не было никакого адвоката, давая показания, несколько раз перекрестился, а в конце подписал бумагу, в которой говорилось, что он виновен в мародерстве. Стив ничего не понимал по-немецки, поэтому трудно сказать, соображал он, что делает, или нет.
— Значит, его законно судили и приговорили? — спросил полковник.
— Черт, думаю, да, — ответил Джим, начиная сердиться. — Но это не было честным судом, да к тому же, сэр, — ради бога! — все, что он сделал, это стащил банку фасоли, потому что был голоден.
Полковник, прицокивая языком, покачал головой.
— Вам было известно, что мародерство карается расстрелом?
Капрал кивнул, восхищенный подобной юридической мудростью.
Лейтенанта явно покоробило, но он смолчал.
— Да, — признали все мы, — но он был жутко голодным. Нам нужно было что-то есть… сэр.
— Возможно, — сказал полковник, подойдя к столу, и, ударив по нему кулаком, пояснил свою позицию: — Но вы знали, и Маллоти знал, что, если вас поймают на воровстве из подвалов, вас могут за это расстрелять. Маллоти, как я понимаю, взяли с поличным, судили, приговорили и расстреляли. Боюсь, это нельзя квалифицировать как военное преступление. — И он улыбнулся улыбкой мистера Чипса [18].
Джонс, Доннини и я одновременно встали.
— Это все, сэр? — спросил лейтенанта Джонс.
Лейтенант выглядел сконфуженным.
— Наверное, да.
— Вы можете нам еще понадобиться позднее для выяснения дополнительных фактов, необходимых для протокола, — добавил полковник. — Мы вас оповестим.
Выходя на яркий солнечный свет, мы еще слышали, как полковник объяснял лейтенанту и капралу:
— Видите ли, они все сделали точно в соответствии с законом, у них не было никаких сомнений, что парень виновен.
— А знаете что? — сказал Джонс.
— Нет, что? — ответил Джим.
— Хорошо, черт побери, что они в тот же день расстреляли русского.
— Да, — согласился Джим. — Потому что русские за своего вздернут всех фрицев в радиусе пятидесяти миль от этого стрельбища.
© Перевод. А. Комаринец, 2021
19 мая 1959 г. в письме однокашнику по колледжу Миллеру Харрису, который к тому времени уже успел опубликовать пару рассказов в «Харперз», Воннегут жаловался, что ему «никак не удается ввести в рассказ женщин». В интервью, данном в 1974 г. Джо Дэвиду Беллами и Джону Кейзи, Курт сказал: «Мне никогда не удавалось вывести в моих рассказах женщин; меня это не слишком расстраивает, но все же это немного странно. Возможно, все дело в том, что для меня написание книги сродни игре на сцене. Когда я пишу, я произношу реплики за разных персонажей. Мне неплохо удаются средние американцы и чопорные англичане, и вообще лучше всего в моих книгах получаются те персонажи, чьи роли мне легко играть. Будь мои книги поставлены в театре, я смог бы сыграть своих лучших героев, но женщина из меня неважнецкая».
Три года спустя в интервью для «Плейбоя» он, похоже, перестал строить догадки о причинах своей неспособности «вывести на сцену женщин» и просто принял ее как данность. Интервьюеру он объяснил это так: «Я стараюсь не пускать в мои рассказы большую любовь, потому что стоит всплыть этой теме, как говорить о чем-либо другом становится практически невозможно. Читатели уже не способны думать. Они теряют голову от любви. Если в рассказе влюбленный завоевывает возлюбленную, то — все, конец истории, пусть даже начнется Вторая мировая или небо почернеет от летающих тарелок».
Воннегута больше интересует развитие сюжета, а не эволюция персонажей — будь то мужчин или женщин, на которых этот сюжет строится. Сюжет в рассказах Воннегута — самая сильная его сторона. Заодно Воннегут рисует точный портрет жизни среднего класса, для которого он и писал в 1950-е годы, со всем его бытом, чаяниями и мечтами, при этом
