– А, заклинательница! – громко закричал он. – Вот так раз! Ждал одну, две пожаловали.
И он захохотал еще громче. Ленка повернулась к Вере. Ее глаза были тревожны.
– Ну, девицы, пойдемте ужинать, – сказал Горелов, – пока еще горячее не простыло.
И пошел в столовую, тяжело прихрамывая. Ленка шепнула Вере:
– Ему очень худо. В беседке обморок был.
Горелов шел по столовой, опустив голову, все медленнее и тяжелее. Наткнулся тучным животом на стол, так что дрогнули белые розы и уронили два-три лепестка, – Горелов точно очнулся. Поднял голову, прошел к дивану, сел. Смотрел хмуро, дышал тяжело, точно прошел дальнюю дорогу.
– Два прибора только, – сказал он.
Ленка подошла к нему.
– До свиданья, Иван Андреевич, я пойду. Вера меня выпустит.
Горелов посмотрел на нее, с усилием что-то соображая. Потом вдруг захохотал:
– Подойди, уйти успеешь, пока поужинай с нами. Вон там в буфете найдешь, возьми себе прибор, распоряжайся как дома. А ты, Вера, садись рядом со мною здесь на диване, ешь, пей и веселись. Сегодня твой день, твой праздник, все по-твоему сделано.
Ленка пошла к буфету. Горелов говорил:
– А инженер-то у меня каков! Видит, хозяин заскучал, так он ему для развлечения сейчас же милую девицу предоставил. Значит, пока еще Вера надумает, придет, а вот тебе для забавы другая. Ай да инженер! Ну, Вера, что ж не спрашиваешь, принес ли я обещанное?
– Что мне спрашивать! – отвечала Вера. – Сами скажете. Обещали, значит, сделаете, а мне беспокоиться нечего.
– Правильно говоришь, Вера! – закричал Горелов, хлопая ее по плечу. – Леночка, подставляй свой бокал. Эх, жаль, услужливого инженера нет, был бы тебе кавалером.
Вера сказала со злою усмешкою:
– Что ж, Иван Андреевич, может быть, у вас тут телефон есть, так господина Шубникова вызвать можно.
Горелов подумал, усмехнулся, сказал:
– А ну, Леночка, сходи к телефону. По коридору налево, третья дверь направо. Выключатель у двери слева. Телефон тут же, как войдешь, на стене под лампочкой. Одиннадцатый номер позови.
Усмехался хитро и лукаво, но почему-то Ленке было жутко видеть шутливую улыбку на лице, которое она недавно видела покрытое холодным потом.
110
Когда Ленка вышла, Горелов перестал улыбаться. Лицо его побледнело, он весь осунулся, тяжело привалился в угол дивана и говорил медленно, тяжело, точно каждое слово давалось ему с трудом:
– Слушай, Вера. Бумагу я принес. Вот она. Крепко сделано. По форме. У нотариуса в книгу вписана от слова до слова. И свидетели, и печати, и все, как следует.
Он долго шарил правою рукою в боковом кармане сюртука. Вытащил плотный конверт. Вынул оттуда документ, – сложенные вчетверо, сначала вдоль, потом поперек, два больших листа плотной синеватой бумаги, семь страниц исписаны, восьмая чистая. Оба листа сшиты внутренним швом, и концы ниток припечатаны внизу седьмой страницы двумя печатями, нотариуса Черноклеина и Горелова. Горелов осмотрел документ и развернутым отдал его Вере вместе с конвертом.
– Крепко, – повторил он. – Только ты прочти.
– Я верю, – тихо сказала Вера.
– Прочти, – настойчиво повторил Горелов. – Не в дурачки играем. Должна знать. Не совсем так написано, как сказала. На одну тебя. Иначе неудобно. Мне объяснили, – так крепче. Ну, когда в правах утвердишься, можешь им передать, тогда с тебя воли не снимут. Ну читай, читай.
Верины руки дрожали, когда она положила перед собою документ.
– Читай вслух, – сказал Горелов, – сумятица такая была сегодня, не вчитался толком. Не забыл ли кого.
Вера читала, Горелов слушал, кивая головою:
– Так, так! – говорил он после каждого пункта.
Обычное введение, – назначение душеприказчиком профессора Абакумова, – отказ Вере фабрик, капиталов, домов и земель в полную собственность за изъятиями, означенными ниже, – дом в Москве, дом в Сонохте, дом в усадьбе при фабрике с садами, огородами и службами при них в пожизненное владение Любови Николаевне, – ей же и Милочке пожизненное отчисление по десяти процентов с доходов от фабрик и во всяком случае не менее тридцати тысяч каждой, – отчисления на содержание домов и служащих при них во время пожизненного владения, – длинный ряд выдач родственникам, слугам, друзьям и учреждениям.
Во время чтения вернулась Ленка. Вера приостановилась. Горелов спросил:
– Ну, что инженер?
– Никто не отвечает, – сказала Ленка.
– Крепко спит, – сказал Горелов, смеясь. – Ну, Вера, читай дальше. А ты, Леночка, садись.
111
Наконец чтение окончено. Вера молча сложила бумагу и сунула ее за ворот платья.
– Слушай, Вера, – опять начал Горелов. – И ты, Ленка, слушай. Потом скажешь людям, что Горелов говорил своей наследнице. Сегодня мой сын…
Он тяжело перевел дыхание. Ленка тревожно встала.
– Ничего. Пройдет. Налей вина.
Отпил немного холодного шампанского, грузно привалился к столу, облокотился, положил голову на ладонь правой руки, сжатою в кулак левою рукою ударял по столу и говорил, тяжело останавливаясь на каждом слове:
– Мой сын, – мне в глаза, – и при чужих, – при жандарме, – в моем доме, – при моей жене, – при моей дочери, – посмел мне сказать: «Твоя любовница велела тебе меня ограбить и отдать все рабочим». Он лжет!
Горелов поднялся, весь багровый и дрожащий. Хриплым голосом он выкрикивал:
– Я ему сказал: «Проклятый, лжешь, и будь ты проклят отныне и до века. Не за блуд, нет, ты лжешь!»
Вера бросилась к нему.
– Иван Андреевич, милый, не волнуйтесь.
Горелов отстранил ее дрожащею рукою. Тяжело колеблясь, ухватясь за локотник дивана, он говорил рыдающим голосом:
– Стой, Вера, слушай. Никогда никого так не любил, как тебя, но что тебе дал, не за блуд даю, не за ласку краденую. Даю за то, что я люблю, я, Горелов. А ты какая ко мне пришла, такая и уйдешь, к жениху, уйдешь, без стыда в глаза ему глянешь.
Ленка отошла к окну и тихонько плакала. Горелов замолчал, тяжело опустился на диван и опять провалился в угол. Дрожащими руками он обшарил себя и не видел, что портсигар лежит перед ним на краю стола. Вера обеими руками схватилась за грудь, – никогда так больно не билось сердце. И не знала, что сказать, что сделать. Сказала:
– Иван Андреевич, вот портсигар.
Горелов поднял голову.
– Да? А я ищу в кармане. Спасибо, Вера.
Вера обошла вокруг стола, не спеша опустилась на колени и медленно поклонилась в ноги Горелову.
– Что ты, что ты, Вера! – испуганно бормотал Горелов, – тебе ли кланяться? Ты – царица и очаровательница. Встань.
Пытался подняться, но ослабевшие вдруг ноги не держали. Вера поднялась, – лицо в слезах, щеки стыдливо и радостно раскраснелись. Не вставая с колен, она говорила:
– Иван Андреевич, милый, как вам благодарна, сказать не могу. Чем заслужить, не знаю. Все сделаю, что скажете.
– Ну что, встань, – тихо говорил Горелов. – Я себя переломил, мне ничего не надо. Разве одно, – на прощание поцелуй меня, как сестра милая.
Вера встала, нагнулась к Горелову, и он потянулся к ней, но вдруг, испуганно протягивая руки, закричал:
– Нет, нет, не надо! Поцелуешь, – зверем стану.
Вера опустила голову и отошла. Горелов, весь поникнувший, тихо говорил:
– Так и уйду, ни разу тебя не поцеловавши.
Потом, делая над собою усилие, сказал притворно-весело:
– Ну, девушки, что приуныли? Вино еще есть, выпьем. Ключ у тебя, Вера? Когда уйдешь отсюда, брось его в Волгу. И мой ключ, как уходить буду, тебе отдам, – туда же его. Я себя переломил, больше мне сюда не ходить.
112
Послышался далекий шум.
– Что там? – спросил тревожно Горелов. – Леночка, открой окно.
Через открытое окно шум стал слышен яснее. Как будто у самого забора над оврагом кричали несколько человек. Слов было не разобрать. Только раз какой-то особенно звонкий выкрик донесся:
– Эй, хозяин!
Конец фразы потонул в гаме и смехе. Потом несколько сильных ударов по забору, не то дубиною, не то камнями, – брань, – хохот, – топот убегающих шагов, – треск ломаемых сучьев, – удаляющийся шум голосов.
Вера стояла у окна рядом с Ленкою. Побледневшая луна склонялась к западу. Ее тени умирали в неясных предсветах едва занимавшейся еще бледной зари.
Когда голоса стали смолкать, Ленка закрыла окно, и они обе вернулись к столу. Вера увидела, что на столе рядом с бокалом Горелова лежит револьвер. Она сказала:
– Иван Андреевич, зачем это? Сюда никто не попадет.
– А слышала шум? – хмуро спросил Горелов.
– Озорники мимо шли, – отвечала Вера. – Товарищи вас не тронут.
– Там не товарищи были, – бормотал Горелов, опуская голову на грудь.
И похоже было на то, что он бредит.
– А кто же? – спросила Вера.
– Черти. Или хулиганы. Николай да Шубников их наняли на меня напасть, пока, думают, я еще не успел завещание сделать. От них всего можно ждать.
