- Так-таки полный одним отдыхом дом? А что в доме этом делают люди?
- Они отдыхают.
- Что сие значит?
Я убоялась новых вопросов о незнакомых ему предметах и потому, смешавшись, придумала:
- Помните, что вы обычно делали после обеда?
- Да, мы курили трубки, беседовали, гуляли. Ну а во все остальное время что делают здесь люди?
- Вот во все другое время - как после обеда.
Павел Сергеевич решительно не понимал. Кляня в душе неготовность говорить языком понятий его века, с трудом объяснила, что есть "дом отдыха", и неуклюже перевела разговор на интересующее меня.
- Позвольте мне, Павел Сергеевич, поделиться раздумьями своими?
- Сделайте милость!
- Мне все не верится, что не оставили вы своих мемуаров. Не хочу верить, что и басни после 40-х годов писать перестали. Товарищи и сибирские знакомцы с восторгом говорят о познаниях ваших - больших и глубоких, прекрасных умственных способностях и сокрушаются, что применить их помешала неволя, обстоятельства, бедность. Потому-де и не написали вы трудов теологических или философских, научных и литературных. Я понимаю - тут много правды. А согласиться с ней не могу.
- Отчего же?
- Не гневайтесь, Павел Сергеевич. Знаю ваше прямодушие и говорить буду не лукавя, хотя и нелицеприятно. Думалось, например, что природа дарит гениальность большему числу людей, чем принято думать. Однако не всякий готов осознать в себе этот дар. Душа ли не созрела, или воли недостает, а может, лукавит с собой человек или нет нравственного зова работать над природными своими задатками. И может, в конце только земного пути - вовсе не бесплодного - поймет человек, каким богатством не сумел распорядиться. И уж тут разглядит он самостное свое "я", не желавшее трудиться, которое давило, третировало и в конце концов уничтожило гений. Размышляя, поняла, что несправедлив такой упрек вам, Павел Сергеевич.
- Хотя и лестно, но "гений" - высоко для меня, - остановил он меня. Способности, талант, может, и были. Особенно к математике. Не уничтожал я их - напротив, развивал, делился с другими плодами трудов своих.
- Прошу вас, не гневайтесь! Знаю, как трудно было вам с больным братом. Но и он не главная причина, и не ваше нездоровье.
- Вы что ж, нашли причину?
- Умоляю, не гневайтесь! Мысль эта мелькнула и исчезла, потом снова явилась. И уже не могла я отогнать от себя греховную эту мысль. Может быть, повинна любовь ваша?
В темноте сверкнули его глаза, он предостерегающе поднял руку, но я продолжала бесстрашно:
- По письмам к Наталье Дмитриевне, Пущину, Оболенскому я поняла: во всякий свободный час летели вы в фонвизинский дом. Все помыслы, все силы души отдавали любимой. Думается, ремесленными трудами так много занимались, что могли думать в это время о ней. Вы были так ею переполнены, что на труды литературные и научные времени не оставалось.
Он вдруг тихо рассмеялся:
- Гневаться на вас нельзя. Вы ничего не поняли. Или никогда не любили.
Я не уступала:
- Любовь - созидательна. Она - стимул твор-чества. Наталья Дмитриевна же... - Я запнулась и не решилась сказать, что думалось. - Когда ещё не любили - в Чите, Петровском, в Верхоленске, Красноярске, до рокового 1838 года, - вы писали стихи, басни. О них мнение общее: они не уступали басенному классику Крылову. А как все восхищались вашим трактатом о происхождении человеческого слова! И Паскаля перевели блистательно. А когда полюбили - перестали заниматься творчеством.
- Да, да, вы понятия не имеете, что есть любовь! И не гневайтесь! поддразнил он меня.
Я смешалась и вдруг ощутила бесконечность дистанции, нас разделявшей. Не временной, нет. Духовной. Это чувство усилилось, когда он заговорил тихо, мягко, будто размышляя вслух:
- Вы давеча сказали: "любовь созидательна". Это несомненно. Но что созидает она - вот в чем вопрос. Басни, стихи, ученые труды - это может созидать всякий, даже чье сердце спокойно. Творит разум его, возлюбивший знание. Сердце тут лишь помощник. Вам не чужда сия мысль?
- Нет, нет!
- Но истинную любовь источает сердце, и оно же любовью созидается. Любовь - творец всего доброго, возвышенного, светлого. Она - творчество души.
- Но, простите мою прямоту, вы любили без взаимности! Страсть Натальи Дмитриевны скоро прошла, вы же любили её всю жизнь. Помните, на Руси осуждение на нелюбовь всегда считалось наказанием.
- Кто же сказал вам, что она не любила?
- Но ведь вышла замуж за Пущина?
- Это земные дела, земная любовь. Я же говорю о любви в духе. Каждый человек, в чьем сердце любовь, становится маленьким солнцем для другого человека. Потому что любовь - это свет. И любящий свет из своей души переливает в душу другого - близкого ли, далекого - страждущую, мятущуюся, страдающую. Потому что способен он осознать страдания человеческие. А Наталья Дмитриевна имела такую душу - мятущуюся. Она нуждалась в утешении, поддержке, помощи в духе.
- Но сколько боли душевной приносила она вам не задумываясь! И разве история человечества не убеждает, как мало людей, для которых любовь творчество души?
- Верно. Но придет время, воспарит душа человека. Поймут люди: излучает свет только тот, кто по-настоящему служит свету. А сие значит: кто чист душою, правдив, добр, терпим и милосерден, для кого чужие страдания его страдания, ибо несет в душе своей Бога.
- Я помню - это в Евангелии от Иоанна: "Поступающий по правде идет к свету, дабы явны были дела его, потому что они в Боге сделаны". И когда прочитала, подумала: это о вас, Павел Сергеевич!
- Похвально, что Святое Писание вам ведомо. Но сколь до меня касается сия истина? В том же Евангелии от Иоанна сказано: "Не может человек ничего принимать на себя, если не будет дано ему с неба".
- Любовь к Наталье Дмитриевне дало вам небо?
- Несомненно. И не на самостную, эгоистическую потребность дало. Для созидания души!
- Ваши письма к ней - с 1838-го и до самых по-следних в 1862 году обнаруживают зрелость и прозорливость души вашей. Значит, это её душу вы созидали?!
- Много ли могут сообщить письма о внутреннем мире человека, особливо если за 30 лет в Сибири явилась привычка прятать мысли от официального глаза?
- Ни в одном из ваших писем - я разыскала их более двухсот - не обнаружила я слова "счастье".
- Счастье? Ну, этого слова не много найдете вы и в эпистолиях товарищей моих!
- Но у вас - ни одного! Спрашивать, были ли вы хоть несколько счастливы, неразумно?
- Отчего же? - Он задумался. - Наверно, всякое время разные предметы счастьем почитает. Но пока живут на земле люди, одинаковы будут эти предметы. Вера, любимое дело, долг - перед Отечеством, родом, детьми. Любовь, дружба, нравственные заповеди, жажда знаний, устремление к идеалу. Счастлив?.. А знаете ли что, пожалуй, я был счастлив! Конечно, арест, год одиночки в крепости, Сибирь, больной брат, его "рацейки" и буйство, бедность наша... Но помилуйте, несчастьем было бы проходить всю жизнь в свитских офицерах. Чины, почет, светское пустомелье, а потом, может быть, вздорная и капризная жена, похожие на неё дети - это закрыло бы мир и захлопнуло душу! Попросту жизнь - сон. Нет-нет. Я был счастлив! В святом деле довелось участвовать. А скольких замечательных людей я узнал, как рад их дружбе и любви ко мне! А сколькими знаниями обогатился - и тем помог другим. Хотя небольшой, но отдал долг своему народу: я лечил, помогал, советовал, спасал души слабых, заблудших, делился последним с беднейшими. Я узнал земную любовь к женщине и понял, что есть любовь вечная. Передо мною открылись духовные знания, моя душа жила полной и свободной жизнью. Ни на какую другую не променял бы я эту трудную, да, счастливую жизнь!
- А на первый мой вопрос вы так и не ответили, Павел Сергеевич!
- Почему не оставил меморий своих? На то много было причин. И те, что вы давеча обозначили, тоже верны. Однако это потеря для мира не большая. Товарищи мои много написали: и о деле нашем, и о сибирском житье, и философические труды их изрядны. Об литературных сочинениях и говорить нечего - один Александр Одоевский многих стоит. Чего же более надобно? А догадки ваши, что басен мною сочинено множество и от стихов не уклонялся, да и мемории писать намеревался - неплохи, неплохи. Но нет их - об чем же рассуждать?
- Простите, Павел Сергеевич, но если бы стали все так рассуждать, ни искусства, ни науки не было бы.
- Разве созидание, творчество венцом имеют непременно труды научные, литературные, музыкальные? Тогда бы половина образованного населения земли стала художниками, поэтами... Но право, каково было бы качество сих творений? Нет, мой друг. Создание изящных искусств я почитаю уделом и тяжким трудом очень немногих - действительно гениев. А задачей всех прочих людей на земле во все времена было жизнетворчество. Человек делает то дело, что выбрала его душа, - будь то служба Отечеству, земледелие, торговля, ремесла, служба общественная, государственная. Однако дело это ничего не стоит, оторвись человек от природы.
