"...не найдусь ли я вынужденным прежде всего подвергнуть осмеянию самые причины, породившие те факты, которые возбуждают во мне смех или ужас? Вот эти-то причины и приводят меня в смущение.
Кто знает, быть может, известные порочные явления сделались таковыми лишь благодаря порочной обстановке, в которой они находятся? Быть может, если дать человеку возможность выговориться вполне, то ультиматум, который вертится у него на языке, окажется далеко не столь ужасным, как это представляется с первого взгляда?"
И, изображая обстановку, в которой происходят похождения провинциала, Салтыков объективно выводит на сцену "смущавшие" его причины - нестерпимое насилие над мыслью, полицейские преследования, вырождение либерализма, вынуждавшее молодежь искать других путей и других союзников.
В заключительной главе "Дневника провинциала" Салтыков находил, что нарисованная им картина неполна, поскольку в ней обойдены два вида людей и явлений - "один, к которому можно отнестись апологетически, но неудобно отнестись критически; другой - к которому можно сколько угодно относиться критически, но неудобно отнестись апологетически".
И если "неудобство" по отношению к первому виду, говоря словами Салтыкова - виду "торжествующих" или, как сказал Некрасов "ликующих, праздно болтающих, умывающих руки в крови", - сатирик все-таки в значительной мере преодолел, и его извинения перед читателем в данном случае носят характер некоторого лукавства, понятного им обоим, то о втором "неудобстве" он говорит со всей искренностью и горечью.
Но за вычетом этой вынужденной неполноты "рассказ о положении минуты и общих тонах современной русской жизни", как характеризует "Дневник провинциала" сам автор, обладает поразительной масштабностью и глубиной.
Подводя ему итоги, Салтыков вновь обращается, как во вступительных очерках к "Господам ташкентцам", к характеристике русского дворянства, олицетворяемого им теперь в образе Петра Ивановича Дракина.
Торжество Дракина в пору реакции, когда тот "поступает совсем-совсем так, как будто ничего нового не произошло, а напротив того, еще расширилась арена для его похождений", не мешает писателю видеть в нем "ветхого", отходящего в вечность человека", который потерял прежнюю прочную почву крепостного права и не способен "куда-нибудь приткнуться, где-нибудь сыграть деятельную роль", совершенно бессилен "относительно созидания новых ценностей".
На место Дракина "народился тип новый, деятельный" - "хищник", еще более откровенно, нагло и "организованно" преследующий те же корыстные интересы, что и его предшественник, "сохраняя смысл традиций", то есть действуя в рамках прежнего государственного строя.
Исторические итоги деятельности этого "нового ветхого человека", по мнению Салтыкова, обещают быть столь же безрадостными (и здесь звучит явная перекличка с финалом "Господ ташкентцев").
Уже в "Господах ташкентцах" очерки, которые непосредственно отображают "ташкентское дело" ("Ташкентцы-цивилизаторы" и "Они же"), - в некоторых отношениях кажутся эскизами отдельных линий "Дневника провинциала" и, в особенности, "Современной идиллии" (так же, как статья, вернее, очерк "Наши бури и непогоды").
В "Дневнике провинциала" сатирическое обозрение жизни тогдашних петербургских верхов, политических интриг и коммерческих махинаций влечет за собою трагикомическую феерию похождений самого рассказчика, выдержанную целиком в духе наступившего "спутанного" времени, когда, по выражению из "Господ ташкентцев", "самый горячечный бред не только сравнялся с действительностью, но даже был оттеснен последнею далеко на задний план".
В еще более заостренной форме обнажить это "безумие" жизни, эту "спутанность времени" намеревался Салтыков в задуманном им продолжении "Дневника провинциала" с весьма выразительным названием "В больнице для умалишенных". Почти все события, происходящие в лечебнице для умалишенных, судя по сохранившимся начальным главам, по существу развиваются согласно реально существующим нормам и законам современного сатирику общества. Так, отношения провинциала с Ваней Поцелуевым складываются в духе осмеиваемых Салтыковым и в других произведениях попыток "практиковать либерализм в самом капище антилиберализма". Суд сумасшедших, их поведение во время "бунтов" также имеют самые очевидные соответствия в тогдашней действительности.
Салтыкову описание сумасшедшего дома позволило еще раз воплотить свою излюбленную мысль о готовностях, кроющихся за "обыденною" действительностью: "...сумасшествие само по себе есть, по преимуществу, обнажение тех идеалов человека, которые он в нормальном состоянии не решается высказать!.."
"В больнице для умалишенных" Салтыков следовал традиции Герцена, автора повести "Доктор Крупов", герой которой также занимался "сравнительной психиатрией", устанавливая сходство так называемых нормальных людей военных, чиновников, офицеров и т. д. - с душевнобольными. Однако этот новый сатирический цикл не состоялся и работа над ним прекратилась в самом начале.
"Дневник провинциала" - произведение вполне завершенное, и оно явилось открытием такой формы сатирического романа, которая обладает значительной "емкостью" и полифонией изобразительных средств.
Диалоги провинциала с Прокопом, во многом предвещающие будущий сатирический дуэт "я" и Глумова, переосмысливание известных литературных персонажей (встреча провинциала на Международном статистическом конгрессе с Кирсановым, Рудиным, Берсеневым, Волоховым, Веретьевым), смелое введение литературной пародии (на статьи консервативных и либеральных публицистов) таков далеко не полный перечень художественных приемов, сделавших "Дневник" глубоко своеобразным произведением русской литературы.
Многие затронутые в нем мотивы и набросанные образы получили в дальнейшем блестящее развитие, в частности разоблачение выцветающего либерала, образ беспринципного служителя Фемиды. Будущий Балалайкин происходит по прямой линии от Хлестакова-сына из сна провинциала, а в знаменитой сцене приема Балалайкиным своих клиентов в бывшем помещении публичного дома ("Современная идиллия") проросло то сюжетное зерно, которое было заложено в мимолетной сценке "Дневника", где "купеческий сын" Беспортошный обращается с адвокатом Ненаедовым точно так же, как с "знаменитой девицей" Сюзеттой.
В письме к А. Ф. Писемскому, посвященном доказательству того, что "современную текущую жизнь... нельзя уложить в такой прочной и серьезной форме, как драма, даже трудно и в романе", И. А. Гончаров сделал характерную оговорку:
"Это возможно в простой хронике или, наконец, в таких блестящих, даровитых сатирах, как Салтыкова, не подчиняющихся никаким стеснениям формы и бьющих живым ключом злого, необыкновенного юмора и соответствующего ему сильного и оригинального языка" {И. А. Гончаров. Собр. соч. в 8-ми томах, т. 8. 1958, стр. 452.}.
Сделанное вскоре после появления "Дневника провинциала" по поводу пьесы Писемского, затрагивавшей тему буржуазного хищничества, это высказывание, вероятней всего, имеет в виду именно "Дневник".
"Дневник провинциала в Петербурге" явился переходом в творчестве Салтыкова от публицистических и сатирических циклов к новой форме романа, принципы которого он сформулировал в "Господах ташкентцах" и принял в его собственном творчестве вид сатирического романа-обозрения.
----
О возникновении замысла и начале работы над "Дневником провинциала в Петербурге" точных сведений не имеется. Но, по-видимому, именно к замыслу "Дневника" относятся следующие строки из письма Салтыкова к А. Н, Энгельгардту от 18 октября 1871 года в Батищево: "Рекомендую Вам свою статью "Самодовольная современность", помещенную в октябрьской книжке "Отечественных записок"... Это только вступление; затем будет применение изложенного в первой статье к нашей современности и статьи будут появляться от времени до времени". Заключительная фраза журнальной публикации первой главы цикла, не вошедшая в окончательный текст; "Но об этих похождениях - в следующий раз" {ОЗ, 1872, Э 1, стр. 134.}, - свидетельствует, что, публикуя первый очерк, Салтыков уже имел в виду его продолжение.
Главы "Дневника провинциала в Петербурге" появлялись в каждой книжке "Отечественных записок" за 1872 год, за исключением июльской и сентябрьской. Печатались они не в первом (художественном), а во втором (публицистическом) разделе "Современное обозрение" и были подписаны псевдонимом "M. M.". Салтыков в своей переписке называл эти главы "фельетонами".
Одновременно с последними журнальными публикациями в "Отечественных записках" готовилось первое отдельное издание произведения "Дневник провинциала в Петербурге". Сочинение М. Салтыкова (Щедрина), тип. В. Б. Пратц, СПб. 1873. Оно вышло в свет между 17 и 23 декабря 1872 года. В отдельном издании;, как это видно из следующей таблицы, была уточнена порядковая нумерация очерков. В журнальной публикации их нумерация началась со второго фельетона, главы VIII и IX были напечатаны без нумерации как одно целое, глава X обозначена как IX, а последняя глава не имела номера; слово "глава" отсутствовало, оно появилось только в посмертном издании (1889 года).
