Антоп Чехов - Полное собрание сочинений и писем в тридцати томах. Сочинения т 1-3

{01396}

- В три часа ночи приехали навеселе, стало быть, - докладывал Никифор дрожащим голосом. - Как обнаковенно... Ну, а теперь, господь их знает, от чего это, мечутся и стонут... Княгиня и Маруся ухватились друг за друга и побежали в спальную Егорушки. Егорушка, бледно-зеленый, растрепанный, сильно похудевший, лежал под тяжелым байковым одеялом, тяжело дышал, дрожал и метался. Голова и руки его ни на минуту не оставались в покое, двигались и вздрагивали. Из груди вырывались стоны. На усах висел маленький кусочек чего-то красного, по-видимому крови. Если бы Маруся нагнулась к его лицу, она увидела бы ранку на верхней губе и отсутствие двух зубов на верхней челюсти. От всего тела веяло жаром и спиртным запахом. Княгиня и Маруся пали на колени и зарыдали. - Это мы виноваты в его смерти! - сказала Маруся, хватая себя за голову. - Мы вчера огорчили его своими упреками, и... он не перенес этого! У него нежная душа! Мы виноваты, maman! И в сознании своей виновности они обе широко раскрыли глаза и, дрожа всем телом, прижались друг к другу. Так дрожат и жмутся друг к другу видящие, что над ними сейчас с шумом и страшным треском обвалится потолок и раздавит их под своею тяжестью. Повар догадался сбегать за доктором. Пришел доктор, Иван Адольфович, маленький человечек, весь состоящий из очень большой лысины, глупых свиньих глазок и круглого животика. Ему обрадовались, как отцу родному. Он понюхал воздух в спальной Егорушки, пощупал пульс, глубоко вздохнул и поморщился. - Вы не беспокойтесь, ваше сиятельство! - сказал он княгине умоляющим голосом. - Я не знай, но, по моему мнений, ваше сиятельство, я не нахожу, чтобы ваш сын был в большой, так сказать, опасности... Ничво! Марусе же он сказал совершенно другое: - Я не знай, княжна, но, по моему мнений... У всякого свое мнений, княжна. По моему мнений, его сиятельство... пфф!.. швах, как говорит немец... Но всё зависит... зависит, так сказать, от кризис.

{01397}

- Опасно? - тихо спросила Маруся. Иван Адольфович наморщил лоб и принялся доказывать, что у всякого свое мнение... Ему дали трехрублевку. Он поблагодарил, сконфузился, покашлял и улетучился. Придя в себя, княгиня и Маруся решили послать за знаменитостью. Дороги знаменитости, но... что ж делать? Жизнь близкого человека дороже денег. Повар побежал к Топоркову. Дома, разумеется, он его не застал. Пришлось оставить записку. Топорков не скоро отозвался на приглашение. Ждали его, с замиранием сердца, с тревогой, день, ждали всю ночь, утро... Хотели даже послать за другим доктором и порешили назвать Топоркова невежей, когда он приедет, назвать прямо в лицо, чтобы он не смел в другой раз заставлять других ожидать себя так долго. Обитатели дома князей Приклонских, несмотря на свое горе, были возмущены до глубины души. Наконец в два часа другого дня к подъезду подкатила коляска. Никифор стремительно засеменил к двери и через несколько секунд наипочтительнейше стаскивал с плеч своего племянника драповое пальто. Топорков кашлем дал знать о своем приходе и, никому не кланяясь, пошел в комнату больного. Прошел он через зал, гостиную и столовую, ни на кого не глядя, важно, по-генеральски, на весь дом скрипя своими сияющими сапогами. Его огромная фигура внушала уважение. Он был статен, важен, представителен и чертовски правилен, точно из слоновой кости выточен. Золотые очки и до крайности серьезное, неподвижное лицо дополняли его горделивую осанку. По происхождению он плебей, но плебейского в нем, кроме сильно развитой мускулатуры, почти ничего нет. Всё - барское и даже джентльменское. Лицо розовое, красивое и даже, если верить его пациенткам, очень красивое. Шея белая, как у женщины. Волосы мягки, как шёлк, и красивы, но, к сожалению, подстрижены. Занимайся Топорков своею наружностью, он не стриг бы этих волос, а дал бы им виться до самого воротника. Лицо красивое, но слишком сухое и слишком серьезное для того, чтобы казаться приятным. Оно, сухое, серьезное и неподвижное, ничего не выражало, кроме сильного утомления целодневным тяжелым трудом.

{01398}

Маруся пошла навстречу Топоркову и, ломая перед ним руки, начала просить. Ранее она никогда и ни у кого не просила. - Спасите его, доктор!- сказала она, поднимая на него свои большие глаза. - Умоляю вас! На вас вся надежда! Топорков обошел Марусю и направился к Егорушке. - Открыть вентиляции! - скомандовал он, войдя к больному. - Почему не открыты вентиляции? Дышать чем же? Княгиня, Маруся и Никифор бросились к окнам и печи. В окнах, в которые уже были вставлены двойные рамы, вентиляций не оказалось. Печь не топилась. - Вентиляций нет, - робко сказала княгиня. - Странно... Гм... Лечи вот при таких условиях! Я лечить не стану! И чуточку возвысив голос, Топорков прибавил: - Несите его в зал! Там не так душно. Позовите людей! Никифор бросился к кровати и стал у изголовья. Княгиня, краснея, что у нее, кроме Никифора, повара и полуслепой горничной, нет более прислуги, взялась за кровать. Маруся тоже взялась за кровать и потянула изо всех сил. Дряхлый старик и две слабые женщины с кряхтеньем подняли кровать и, не веря своим силам, спотыкаясь и боясь уронить, понесли. У княгини порвалось на плечах платье и что-то оторвалось в животе, у Маруси позеленело в глазах и страшно заболели руки, - так был тяжел Егорушка! А он, доктор медицины Топорков, важно шагал за кроватью и сердито морщился, что у него отнимают время на такие пустяки. И даже пальца не протянул, чтобы помочь дамам! Этакая скотина!.. Кровать поставили рядом с роялью. Топорков сбросил одеяло и, задавая княгине вопросы, принялся раздевать мечущегося Егорушку. Сорочка была сдернута в одну секунду. - Вы покороче, пожалуйста! Это к делу не относится! - отчеканивал Топорков, слушая княгиню. - Лишние могут уйти отсюда! Постучав молоточком по Егорушкиной груди, он перевернул больного на живот и опять постукал; с сопеньем выслушал (доктора всегда сопят, когда

{01399}

выслушивают) и констатировал неосложненную пьянственную горячку. - Не мешает надеть горячечную рубаху, - сказал он своим ровным, отчеканивающим каждое слово, голосом. Давши еще несколько советов, он написал рецепт и быстро пошел к двери. Когда он писал рецепт, он спросил, между прочим, фамилию Егорушки. - Князь Приклонский, - сказала княгиня. - Приклонский? - переспросил Топорков. "Как же скоро ты забыл фамилию своих бывших... помещиков!" - подумала княгиня. Слово "господ" княгиня не сумела подумать: фигура бывшего крепостного была слишком внушительна! В передней она подошла к нему и с замиранием сердца спросила: - Доктор, он не опасен? - Я думаю. - По вашему мнению, выздоровеет? - Полагаю, - ответил холодно доктор и, слегка кивнув головой, пошел вниз по лестнице к своим лошадям, таким же статным и важным, как и он сам. По уходе доктора княгиня и Маруся, впервые после суточного томления, свободно вздохнули. Знаменитость Топорков подал им надежду. - Как он внимателен, как мил! - сказала княгиня, в душе благословляя всех докторов на свете. Матери любят медицину и верят в нее, когда больны их дети! - Ва-а-ажный господин! - заметил Никифор, давно уже не видавший в барском доме никого, кроме забулдыг-кутил, товарищей Егорушки. Старикашке и не снилось, что этот важный господин был не кто иной, как тот самый запачканный Колька, которого ему не раз приходилось во время оно вытаскивать за ноги из-под водовозни и сечь. Княгиня скрывала от него, что его племянник доктор. Вечером, по заходе солнца, с изнемогшей от горя и усталости Марусей приключился вдруг сильный озноб; этот озноб свалил ее в постель. За ознобом последовали сильный жар и боль в боку. Всю ночь она пробредила и простонала:

{01400}

- Я умираю, maman! И Топоркову, приехавшему в десятом часу утра, пришлось лечить вместо одного двоих: князя Егорушку и Марусю. У Маруси нашел он воспаление легкого. В доме князей Приклонских запахло смертью. Она, невидимая, но страшная, замелькала у изголовья двух кроватей, грозя ежеминутно старухе-княгине отнять у нее ее детей. Княгиня обезумела с отчаяния. - Не знаю-с! - говорил ей Топорков. - Не могу я знать-с, я не пророк. Ясно будет через несколько дней. Говорил он эти слова сухо, холодно и резал ими несчастную старуху. Хоть бы одно слово надежды! К довершению ее несчастья, Топорков почти ничего не прописывал больным, а занимался одними только постукиваниями, выслушиваниями и выговорами за то, что воздух не чист, компресс поставлен не на месте и не вовремя. А все эти новомодные штуки считала старуха ни к чему не ведущими пустяками. День и ночь не переставая слонялась она от одной кровати к другой, забыв всё на свете, давая обеты и молясь. Горячку и воспаление легких считала она самыми смертельными болезнями, и, когда в мокроте Маруси показалась кровь, она вообразила, что у княжны "последний градус чахотки", и упала в обморок. Можете же вообразить себе ее радость, когда княжна на седьмой день болезни улыбнулась и сказала: - Я здорова. На седьмой день очнулся и Егорушка. Молясь, как на полубога, смеясь от счастья и плача, княгиня подошла к приехавшему Топоркову и сказала: - Я обязана вам, доктор, спасением моих детей! Благодарю! - Что-с? - Я обязана вам многим! Вы спасли моих детей! - А... Седьмые сутки! Я ожидал на пятые. Впрочем, всё равно. Давать этот порошок утром и вечером. Компресс продолжать. Это тяжелое одеяло можно заменить более легким. Сыну давайте кислое питье. Завтра вечером заеду. И знаменитость, кивнув головой, мерным, генеральским шагом зашагала к лестнице.