уносились ручьем в глубь распадка.
А перед нами открылась широкая просека с накатанной дорогой.
Будто тайга распахнула душу!
Однако идти по дороге оказалось трудней, чем по тропе: нужно подстраиваться под общий шаг группы. Первая заповедь в походе – настрой дыхания. Это то же, что и молитва про себя – повтор безотчетных слов, равняющих пульс. Не знаешь молитв – подскажет дорога. Особенно в тех местах, где хотелось остановиться и замереть.
Прислонившись к безвестной березке, я писал карандашом в блокноте. Потом догонял туристов, но с таким чувством, что не дождался чего-то большего.
2
С запада небо затягивала легкая дымка.
А на востоке глаз режет чистейшее разделение синего неба и белоснежной горной гряды, будто они – полосы на флаге!
На фоне реющего полотна возвышались заиндевелые березы, чуть колышась широкими боярскими рукавами. Деревья светились изнутри лучами солнца, утучняя и без того дородные кроны.
Звон и перелет синиц осыпал с белых ветвей пушистые струйки инея. В теплом густом воздухе мелькали игольчатые снежные искры.
Мы идем быстро: ноябрьский день короток.
Голоса наши бодры, но отрывисты.
Белая пелена все больше накрывала небо, снег у подножия берез становился голубее. Возникало странное впечатление: разомлевшие тени на снегу – виделись мне, как вершины деревьев, а уходящие в небо толстые ветви – будто бы их сиреневые корни. Такой вот перевертыш.
Вдруг я спохватился: кажется, оставил дома ложку… Любимую походную! С ней ходил в горы много лет. Мучительно припоминаю, как собирал рюкзак утром, как в последний момент закипел чайник – нужно было залить термос. Кажется, не дошел я до ложки…
Забытая вещь – в походе самая нужная!
Конечно, в зимовье найдется лишняя ложка. Но у меня особая – деревянная, с зазубринами, потемневшая от времени и горячего бульона. Эту ложку любили повара на стоянках: мяли ею тушенку в котелке и пробовали по многу раз готовность каши. Пролежав неделями в глубине ящика для посуды, в ней оставался запах сухого пайка. Так что на крайний случай суп из этой ложки был бы вкуснее, чем из солдатского топора.
3
Впереди шуршал проводник. Новыми зелеными штанами! Надел их в вагоне перед высадкой, и видимо, задом наперед. Временами проводник совал руку к пояснице и незаметно, как ему казалось, подтягивал резинку. А по лицам туристов ползли улыбки, как подтаявший снег на рюкзаках.
Дорога шла на подъем.
По обочинам высились снежные наметы.
Длинные рыжие лучи переползали через сугробы и ложились нам под ноги, сбивая с шага.
Слепило ласковое солнце. Прикроешь глаза, и тайга расплывалась радужным блеском сквозь влажные ресницы!
Вот мы свернули в темный провал меж высоких осин. Золотисто-лакированный сумрак окутал бронзовые стволы. Яркий свет мгновенно исчез – рассыпался на неясные проблески меж заснеженных ветвей. И лишь временами пробивался к нам мутно-оранжевыми лучами.
Чем короче становились лучи, тем отчетливее превращались они в терпимое глазами пламя. Словно язык большой свечи. Во время движения стволы заслоняли этот огонь: тогда виден был свечной ореол – волнисто-алая рябь меж темных ветвей.
Походная привычка: запомнить изначальное состояние духа. И хранить, чтобы вспомнить в нужный момент. А он настанет, когда придем в избу и в холодном сумраке затеплится изломанная свечка, что лежит сейчас в рюкзаке. И кажется сейчас, что долгое время похода – до ночлега – пройдет незаметно от одной свечи до другой. Даже легче станет идти!
Образ свечи вызвал мысли о привале. Не вовремя. Я слышу бодрый голос проводника: впереди крутой подъем!
Одно радовало – вершину опаляло еще дневное солнце! И мы полезем вверх, чтобы остановить угасание дня.
Склон заляпан яркими пятнами, точнее – сверкающими вмятинами от просевшего снега.
На каменистых уступах блестели полоски льда от недавних дождей. Парил на солнце серый валежник, темнели снизу влажные подтеки. Тяжело покачивались широкие лапы пихт, под ними не было снега, нетронутой оставалась густая зеленая трава, и пахло мореными шишками.
У толстых веток под мышками колыхался седой мох.
Чтобы легче было идти, хватаюсь руками за гибкий кустарник, ощущая острый запах смородины. Черной! Веточки светло-коричневые, вертлявые, с розоватыми почками на концах. Смородиновый дух поднимается вместе с нами. Туристы переговаривались по цепочке, мол, хорошо бы сделать привал в таком душистом месте.
Но выше смородина пошла уже сплошь красная – без запаха.
Подъем оказался затяжным.
Мы почти не останавливались, лишь иногда переводили дыхание на каменных выступах. Согнувшись в поклоне, чтобы сдвинуть с плеч лямки рюкзака и уперев горячие ладони в свои колени.
Первый привал!
Туристы уселись на теплые рюкзаки, нагретые спинами. Достали термосы и бутерброды. Горы обступили нас гораздо выше, чем до подъема. И казались уже более неприветливыми.
Проводник капнул чай на новые штаны:
– Сейчас свалим в распадок и поднимемся по кромке гребня… Тут бы не упасть в соседний ручей!
Ему ответил второй наш инструктор, он был без шапки, с перламутровой сединой в густых волосах:
– Там должен быть черный утес. Мимо бы не прохлестнуть!..
– Да светло еще!
– Снегом-то припорошило, – пугал седой. – Можем и не узнать то место!
В походе человек должен быть прост в понимании: чего от него ждать в трудный момент. Выносливость – это второе. Важнее настрой духа. Мне показалось, что наши проводники не ищут легкого пути. Они вспоминали подробности прошлых маршрутов, и главное, не хотели в сегодняшнем пути повторения!
Туристы это почувствовали:
– А когда в избу-то придем?
– В лучшем случае, – задумался проводник в зеленых штанах, – к ночи!
– А в худшем? – спрашиваю я.
– К утру, – ответил седой романтик. Говорят, что он большой любитель плутать при луне.
От этих слов разыгрался аппетит. Мы пьем чай и тянем время. Потому что знаем: до избы много дорог – и длиннее, и короче.
Не торопиться нам советует даже вода в ручье, она весело журчит перед снежным затором. Ныряет под тонкий ледок и разливается в большую лужу. Зеленовато-коричневый слой опавших листьев покоится на дне, будто старая чайная заварка. От воды идет терпкий запах бадана.
Тайга кажется еще такой милой и почти домашней.
Проводники тихо переговаривались, минуя туристов. А мы запоминаем их отдельные слова: тот хребет, наверно, заметен. Большая грива будет непролазна! Эта коварная гривка не поддастся, но хуже спуститься по скалистой гребенке! Они хитрят, конечно, а мы улавливаем неуверенность в их голосах.
Самое тяжелое в походе – груз в душе. Поэтому в начале пути все хотят быть веселыми и бодрыми. Я тоже смеялся, наверно, над собой, скрывая в душе тревогу: пошел – терпи!
4
