густая ночная тень. И на нее из окна Наденькиной комнаты падало желтое плоское пятно света.
В полдень почтальон принес газеты и открытку из районного комитета комсомола. Ирина Васильевна долго вертела в руках открытку, близоруко рассматривала и бормотала:
— Вызывают. Зачем же это ее вызывают? Стало быть, надо, коль вызывают, — и сунула. открытку под картонку отрывного календаря.
Через день поздно вечером ко мне в мезонин постучалась Наденька. Вошла она решительно, без тени смущения:
— У меня к вам просьба. Дайте слово, что выполните.
— Не знаю.
— Она вам по плечу. Даете слово?
— Бери.
— Подготовьте и прочтите лекцию в клубе центральной усадьбы колхоза на тему… — Она на минуту замялась и быстро договорила: — О любви и дружбе.
— Что?! — воскликнул я.
— О любви и дружбе, — повторила она. — А что вас смущает?
Не выдержав ее острого, пристального взгляда, я отвернулся.
— Значит, договорились?
— Что делать, — вздохнул я.
— Бай-бай, — она насмешливо помахала мне рукой и вышла.
«Да, здорово тебя там, голубушка, накачали», — подумал я.
К лекции я готовился добросовестно. И в то же время меня не покидала тревога за исход ее. Слишком свежи еще были в памяти недавние апалёвские события.
На лекцию пришла не только молодежь, но и пожилые, и даже старухи. Столь необычно повышенный интерес к рядовой лекции был не случаен. Все они явились открыто судить Наденьку. В зале клуба находился муж ее подруги, Леонтий Романыч Рябов. От одного присутствия этого прямого до тупости и непогрешимого до глупости человека веяло холодом. Он больше всех был возмущен поступком Наденьки и поклялся огнем выжечь в колхозе распутство.
Скучным, чужим голосом Наденька изложила причины, вызвавшие лекцию.
— Так, так, правильно. Давно пора, — сказал кто-то в зале, и посыпались ехидные смешки. Наденька гордо вскинула голову, переждала смех, спокойно сошла с трибуны и села на подоконник, скрестив на груди руки.
…Лекция кончилась, никто не встал и не вышел. Все продолжали сидеть и чего-то ждать. Тишина стояла гнетущая, только пощелкивали семечки.
— Позвольте мне сказать пару слов. — Леонтий встал, одернул пиджак. — Можно?
— Леонтий, не надо, — схватила его за рукав Зина. — Слышишь, не надо…
Леонтий отмахнулся от жены, как от мухи, и стал пробираться между рядами. У Наденьки презрительно сузились глаза.
Леонтий поднялся на сцену, но на трибуну не взошел, а встал рядом. Поджарый, темноволосый, с бугристым лбом и волевым подбородком, Леонтий слыл в колхозе как беспощадный говорун. Под любой случай он умел подвести «принципиальный» тезис. Его боялись все: и председатель, и секретарь парторганизации. Он усиленно лез в начальство. Колхозники его терпеть не могли и злорадно говорили: «Бодливой корове бог рог не дает».
Леонтий взъерошил волосы и выкинул руку:
— Товарищи, поблагодарим докладчика за теплый, идейный, содержательный доклад. — Он повернулся ко мне, поклонился и накрыл ладонью ладонь.
Громко и сухо захлопали в зале.
— Признавая глубокую эрудицию уважаемого нами товарища, — продолжал Леонтий, — нельзя не отметить и существенный пробел в докладе. — Сделав упор на слове «пробел», Леонтий широко развел руки. — Доклад сделан вообще, в отрыве от жизни, не увязан с событиями последних дней, с людьми той аудитории, для которой он предназначен. Я не упрекаю докладчика, — Леонтий, широко улыбаясь, еще раз поклонился мне, — я только попытаюсь восполнить этот пробел.
Леонтий круто повернулся, взошел на трибуну, вынул из кармана пачку листков и положил перед собой.
Долго и утомительно читал, он их. В зале щелкали семечки, хихикали. Около, зажав в кулак папиросу, курил, выпуская в рукав дым. Наденька смотрела в окно. Высокая, тонкая, как спица, труба колхозной водокачки охапками выбрасывала черный дым. Дым расползался по небу, мутнел, лохматился и таял, и вместе с ним мутнел и таял голос Леонтия.
Гулко, как камень, упали в зал слова «Надежда Кольцова». Леонтий выждал и мягким, вкрадчивым голосом продолжал:
— Кольцова — наша старейшая комсомолка, активная, в партию готовится вступить. А как она своим личным примером воспитывает молодежь? — Он опять выждал и резко ответил на свой вопрос: — Аморально… разлагающе.
— Кольцову не задевай, — грубо перебил его Около.
Леонтий поморщился:
— Товарищ Околошеев, не беспокойтесь. О вас я тоже скажу.
— А я не беспокоюсь. Только Кольцову не трожь. Слышишь, Рябов, не трожь. А то плохо будет, — с угрозой повторил Около.
Лицо у Леонтия окаменело. Он надменно поднял голову и выставил резко очерченный подбородок.
— Вы думаете, что говорите, Околошеев?
— Раньше не думал, а теперь решил… — ответил Около и, сильно ссутулясь, пошел к сцене.
Наденька вспыхнула, вскочила с подоконника, хотела что-то сказать и не смогла: горло перехватили слезы, и она, закрыв руками лицо, опять села на подоконник.
Около встал напротив трибуны и, сумрачно глядя в надменное лицо Леонтия, спросил:
— Ты думаешь, что в том сарае со мной была Кольцова? Ошибаешься, не она. А знаешь кто? Нагнись, я пошепчу на ушко, — Около поманил пальцем.
Леонтий невольно нагнулся, но тотчас же гордо выпрямился и процедил сквозь зубы:
— Хватит комедию ломать. Здесь не цирк.
Около повернулся лицом к народу и, указывая пальцем через плечо на Леонтия, насмешливо сказал:
— А был я в сарае с женой этого оратора.
Все онемели от удивления. Первым опомнился Аркадий Молотков:
— Вот так дуля! Нокаут, Леонтий! Считаю до десяти.
— Ложь! — завопил Леонтий, поднял кулаки и с грохотом опустил их на трибуну. — Ложь!
И в тот же миг вскочила Зина, крича и ругаясь, замахала руками:
— Остолоп переученный, пень большеротый! Как я тебя просила не выступать! Что же ты наделал, граммофон бездушный! — Она зарыдала, упала на стул и забилась, как подбитая птица.
Зал грохнул от хохота. Леонтий все еще стоял на трибуне, перебирая листки, мял их и машинально прятал в карман. Наденька сидела какая-то обмякшая, но глаза у нее лучились, и трудно было понять от чего: от слез или радости.
Незаметно легла на землю мягкая северная ночь. Было темно, когда мы возвращались домой. Наденька всю дорогу сокрушалась:
— Зачем он сказал! Зачем он сказал…
Мне это надоело, и я прикрикнул на нее:
— Не ной! Правильно сделал, что сказал.
Наденька заступила мне дорогу, схватила за лацканы пиджака и принялась трясти:
— «Правильно», «правильно»… Да что вы понимаете? Он же разбил семью.
— Помирятся.
— Думаешь, помирятся?
— А почему бы им не помириться?
— Если б они помирились!
— Любят — помирятся.
— Никого Зинка не любит и не любила.
— Зачем же она за него вышла?
— Годы. За кого-то выходить надо, — со вздохом ответила Наденька и поправила волосы. — А какую свадьбу мы справили им! Сколько я сил потратила! Зато свадьба была так
