Навстречу правительственной реакции шла волна реакции общественной, вызванная «массовым политическим развращением населения <…> самодержавием»[59], страхом дворянско-буржуазных сил перед перспективой революции и разочарованием широких кругов интеллигенции в революционном народничестве. «Мания доносов распространяется во всех слоях общества»[60]; в высших сферах возникает тайная организация для искоренения «крамолы» — «Священная дружина» со своей сетью шпионов и провокаторов. Зенита влияния достигает M. H. Катков. Либеральная пресса («Голос», «Русская правда») смиренно просит «о помиловании»[61].
Идейный кризис, практика политических провокаций, с одной стороны, расцвет в пореформенные годы буржуазного преуспеяния и хищничества, с другой, повлекли за собой невиданный ранее рост преступности.
«Современная идиллия» содержит множество намеков на текущую историю России 1877–1883 гг. Прием раскрытия «политики в быте» (М Горький), может быть, нигде у Салтыкова не явлен столь ярко.
Преодолевая искусством эзоповского иносказания цензурные запреты, Салтыков сумел откликнуться на перемены и колебания правительственного курса (игра интриг и перемещений в «квартале»); сатирически отразить злободневные официальные документы, вроде «Инструкции полицейским урядникам», и действия администрации («оздоровительные проекты» в XIII гл.). Ему удалось запечатлеть политические процессы над революционерами («Злополучный пискарь, или Драма в Кашинском окружном суде»), сыскную самодеятельность «Священной дружины» («Клуб Взволнованных Лоботрясов» и его добровольные агенты). Охранительная пресса узнавала себя в гротескном облике газет «Краса Демидрона» и «Словесное Удобрение»; факты биографий реакционных генералов (М. Г. Черняева, Р. А. Фадеева, И. В. Гурко) насытили колоритными подробностями образ странствующего полководца Редеди.
Но при всем богатстве конкретного политического подтекста «Современная идиллия» не является столь непосредственным откликом на ход событий, как возникшие во время работы над нею «Письма к тетеньке» (см. т. 14 наст, изд.), хронологически и по материалу очень близкие к основным ее главам (XII–XXIX). Создание панорамы общественных сил и событий не было на сей раз целью писателя.
Главную особенность своего сатирического романа сам Салтыков усматривал в единстве идеи, которую герои воплощают всей своей судьбой. «Это вещь совершенно связная, проникнутая с начала до конца одной мыслию, которую проводят одни и те же «герои». Герои эти, под влиянием шкурного сохранения, пришли к убеждению, что только уголовная неблагонадежность может прикрыть и защитить человека от неблагонадежности политической, и согласно с этим поступают, то есть заводят подлые связи и совершают пошлые дела» (письмо к А. Н. Пыпину от 1 ноября 1883 г.). Глубокой «мыслью» романа является драма обмеления человеческой личности, угасания идей, оскудения жизни под игом реакции.
Сумрачный образ времени — в конечном счете — создается крупными штрихами, характеризующими действия власти и поведение общества в их основных приметах и проявлениях. Кроме того, сквозь черты современности всюду просвечивает история. В романе много исторических ассоциаций, параллелей, реминисценций, возникающих по разным поводам (прогулки героев по столице с ее памятными местами, генеалогия рода Гадюков-Очищенных, биография князя Рукосуй-Пошехонского, «счет» купца Парамонова). Можно сказать, что в «Современной идиллии» в сжатом виде воспроизведен взгляд Салтыкова на историю российской государственности, сложившийся у него еще с конца 60-х годов[62], — с характерным выбором эпох и фактов, демонстрирующих произвол и развращающую силу самодержавия, политическую беспринципность дворянского общества, забитость социальных низов.
В гротескных персонажах «Сказки о ретивом начальнике», в собирательных образах «исправников», «урядников», «гороховых пальто» и т. д., Салтыков раскрывает природу деспотической власти, которая превращает существование каждого «невинного обывателя» в «шутовскую трагедию» и «катастрофу». Особенно значительны здесь проходящие через основные главы текста сквозные образы вездесущего «горохового пальто», «невидимого» штаб-офицера. Они почти «нематериальны»: буквально растворяясь в воздухе и снова возникая из него, но всегда вовремя оказываясь на страже «основ», именно они символизируют в романе атмосферу политического сыска и доносительства реакционной эпохи.
Но герои обуздания — не главные лица в этом произведении Салтыкова, в отличие от «Помпадуров и помпадурш» и «Господ ташкентцев». Не «субъект», а «объект» реакции — общество находится здесь в фокусе изображения.
3
В «Современной идиллии» Глумов и Рассказчик — более «герои», чем в других произведениях Салтыкова («В среде умеренности и аккуратности», «Недоконченные беседы»), где им принадлежит скорее функциональная роль проводников определенного взгляда на вещи. Писатель связал с этими образами моральные проблемы, очень злободневные и общественно значительные. Они заключают, кроме того, заряд несомненной полемики с идейно-этическими построениями реакционной публицистики и философии.
Оба героя в сочетании воплощают самый широкий, массовый тип российского интеллигента — «среднего культурного человека», с характерной либеральной складкой («восторги по поводу упразднения крепостного права», «светлые надежды, возбужденные опубликованием новых судебных уставов» и т. д.). Они непричастны к политическому радикализму, но имеют потребность «свободно мыслить и выражать свои мысли по-человечески» и потому находятся в постоянном конфликте с властями, осуществляющими политический контроль. Автор одного из наиболее проницательных откликов на журнальную публикацию «Современной идиллии» — Г. Градовский отметил, что в романе «сатирически воспроизведено, как нынешние условия нашей жизни <…> отражаются на среднем русском человеке, на большинстве русского общества и народа»[63].
В сложное идейное целое, каким являются центральные образы романа, входит неотъемлемой частью разоблачение «измен и шатаний либерализма» (В. И. Ленин)[64]. Но было бы ошибкой отыскивать в сюжетной судьбе героев простое отражение истории политической капитуляции «либеральной партии» после 1 марта 1881 г. «Либерализм» в данном случае следует понимать скорее как «нормальную окраску убеждений» средней русской интеллигенции (по выражению Салтыкова). Ирония, сарказм писателя вызваны эфемерностью этого «свободолюбия» — чисто теоретического и ничем не подтверждаемого реально.
«Средний человек» — одна из основных типологических категорий салтыковской сатиры, наиболее точное определение ее объекта в 80-е годы[65]. «Средний человек» — посредствующее звено между носителем революционной мысли («высокоинтеллигентным человеком» в эзоповском словаре «Современной идиллии») и не пробужденной еще «мелкой сошкой» — массами. Перед фактом политической неразбуженности народных масс выход революционера из гибельной изоляции и приближение социальных перемен Салтыков, в известной мере, связывает с гражданской активизацией «среднего интеллигента». И обратно: по мысли писателя, исторический застой, торжество реакции («суматохи», «ябеды», как обозначено в романе) усугубляются и затягиваются, когда идейно деморализованный («заснувший», «очумевший») средний культурный слой не в состоянии быть для передового деятеля «тою материальною и нравственною поддержкою, которую дает общество и перед которою невольно задумывается самая нахальная беззастенчивость» (см. т. 9, стр. 162).
Глубокую тревогу Салтыкова вызывало то обстоятельство, что под флагом борьбы с политической «крамолой» карательная практика правительства направлялась на гораздо более широкий объект: «Уж не об динамите и цареубийстве идет речь, а о простом человеческом образе мыслей», — писал он Г. З. Елисееву 20 января 1883 г. «Усиленные меры» «наводили ужас» на общество в целом[66]. Реакционная «ябеда», утверждается в романе, «захватила в свои тиски <…> «среднего» человека и на нем <…> сосредоточила силу своих развращающих экспериментов».
Рассказчик и Глумов проходят все стадии убывающего свободомыслия, переживают «процесс мучительного оподления», чтобы в финале возмутиться и ощутить «тоску проснувшегося Стыда».
Первый этап их «отрицательной эволюции» — полное погружение в растительное существование. Философию пассивного пережидания трудного исторического момента Салтыков обозначил понятием «годить» («погодить»). Незадолго до начала работы над «Современной идиллией» он беседовал с Ф. M Достоевским «о трудности определить явление, назвать его настоящим словом»[67]. Такое «настоящее слово» для общественного тонуса реакционной эпохи было найдено им и сразу оценено современной критикой: «Глумов и Рассказчик возводят в принцип очень обыкновенную способность годить», но, «когда, например, мы «годим», то нам кажется, что это совершается вполне прилично и далеко не так глупо, не так смешно, как у щедринских героев»[68]. Салтыков блистательно реализовал в комическом действии сложившуюся у него еще с 60-х годов систему устойчивых значащих деталей, которые характеризуют быт людей, свободных от умственных интересов.
