двери в трофейный зал. Вдоль трех стен там стоят бордовые кожаные диваны, и они выбирают тот, что подальше от двери. Он садится, и она, широко раздвинув ноги, устраивается на нем. Они уже приняли решение, и оба продолжают чувствовать себя на краю пропасти. Но тут он не той стороной натягивает презерватив и, нервно хохотнув, снимает его, переворачивает и, раскатывая небрежными рывками, торопливо надевает вновь.
Теперь им обоим хочется лишь как можно дольше наслаждаться близостью. Но вот он уже стягивает презерватив, а она убеждается, что после них здесь не останется обертки. И им хочется поцеловаться на прощание, притом они понимают, что снаружи здания этого сделать уже не получится. А потом им обоим настает пора расходиться разными дорожками по общежитиям. Она цепляется за его руку, и он прижимает девушку к себе как можно крепче. И оба минуют границу тепла и холода, и каждому хочется тихонько сказать другому, что они все так же любимы, что, несмотря ни на что, они по-прежнему вместе, хотя обоим сейчас слишком неловко, чтобы смотреть друг на друга, и они слишком смущены, чтобы назвать друг друга по имени.
* * *
После разговора с Томми Бен отправился в столовую подкрепиться, потом вернулся к себе в комнату и нашел там Ахмеда, чистящего уши ватными палочками. С таким выражением лица, будто к чему-то напряженно прислушивался, он медленно крутил палочку между большим и указательным пальцами. И с этим человеком, с этим беззащитным человеком, чистящим себе уши, были сейчас теснейшим образом переплетены самые ранимые, самые потаенные уголки сущности Бена.
Отвернувшись от Ахмеда, Бен вспомнил о женщине по имени Марисоль, приходившей прибираться у них в доме, где он жил с родителями. Всякий раз, обнаруживая свои плавки бережно сложенными на аккуратно заправленной постели, он представлял, как Марисоль — со старательно выкрашенными волосами и чернотой между зубов — одна в его спальне занимается уборкой. Бен представлял, что она может думать о нем: маленький мальчишка, который бросает свои плавки на полу и которому предоставлена в доме целая комната. Можно сколь угодно рисовать в воображении такого человека, как Марисоль, — представлять, что она видела и что о тебе думала, — и легко позволять этому образу исчезнуть. А потом, когда возвращаешься в свою прибранную комнату, кажется, будто она сама собой сделалась опрятной и плавки, аккуратно сложенные, лежат на кровати, потому что иначе лежать и не могли.
Может быть, все это тоже должно точно так же исчезнуть? И плата за его обучение должна была по-любому прийти, потому что иначе никак быть не могло?
Однако теперь, каждое утро, когда Бен шел в школьную капеллу, он не мог заставить эти мысли исчезнуть из головы. Он заходил внутрь, не снимая с лица намотанного шарфа, проходил мимо кресла Эстона, в сотый, наверное, раз проходил мимо Марксона, мимо Деннета (Прайс неизменно сидел дальше, в другом конце нефа, и, к счастью, мимо Прайса ему идти не было надобности), мимо остальных преподавателей, со своих мест провожающих глазами учащихся. Как скоро распространится этот слух? И вновь Бен представлял этот нескончаемый перечень ярлыков в их головах: «Наркоман, жертва стресса, парнишка, за которого платит богатенький иностранец, анорексичка, самодовольный качок, шлюха»… Как скоро об этом узнают все остальные ученики? Это будет намного хуже, чем в случае, если бы он воспользовался предлагаемой школой помощью и все бы об этом узнали. И еще более унизительным позором будет, если о том, к чему Бену пришлось прибегнуть, узнает дядюшка Рассел.
* * *
В субботу с Великих озер на восток двинулся холодный атмосферный фронт. Ранним утром в воскресенье Ахмеда в комнате уже не было. В течение дня температура воздуха все понижалась, к заходу солнца опустившись аж до минус девяти. Выйдя вечером из столовой, Бен понял, что в своих брюках хаки и мембранной куртке с тонким свитерком слишком легко одет, а потому быстро зашаркал по заледеневшей тропинке к корпусу Хоули.
Услышав звук тихо скребущих по льду шин, Бен поднял голову и увидел, как на парковке перед спортзалом, чуть поодаль от заново покрывающегося ржавчиной Дракона, выбираются из такси Томми, Ахмед и Грэм. Они были тоже все легко одеты — в хаки или джинсы со свитером, — и у Грэма на плече висела чем-то тяжело нагруженная спортивная сумка.
Бен замедлил шаг. Компания огляделась и перешла двухполоску. Не желая, чтобы его заметили, Бен двинулся дальше по своей дорожке к Хоули. Троица шла очень быстро, заметно страдая от холода. Потом Бен краем глаза уловил какое-то движение сбоку. Повернувшись, он увидел, как из-за корпуса Пейдж вышел уже преклонных лет учитель истории и футбольный тренер мистер Туроу. Направлялся он явно к спортзалу. На дорожке, идущей мимо Дракона, он непременно должен был встретиться с Ахмедом, Томми и Грэмом. Он шел, глубоко засунув руки в карманы своей замшевой куртки и надвинув на лоб черно-красную клетчатую охотничью шапочку с козырьком.
Бен следил, как компания ребят и мистер Туроу все быстрее приближаются друг к другу. Он даже представлял, как это произойдет. Грэм поскользнется на льду в своих кроссовках и упадет, одна из бутылок в его сумке с характерным звуком стукнется об асфальт, и мистер Туроу попросит показать ее содержимое. И обнаружит там не только алкоголь. Всех троих возьмут с поличным, Ахмед за компанию покинет школу, и его, Бена, тоже здесь не станет.
Бен понял, что ему, наверное, следует прибавить шагу, сделать вид, будто он тоже торопится в спортзал, и перехватить мистера Туроу. Он мог бы задать ему какой-то простенький вопрос о футболе в межсезонье или просто о чем-то с ним заговорить — а тем временем Ахмед и Томми с Грэмом успеют отойти от него на безопасное расстояние. Но Бен ничего не сделал. Он остался стоять на месте, глядя, как они неуклонно движутся навстречу друг другу.
Однако Грэм не поскользнулся. Он помахал мистеру Туроу, поежившись — какая, мол, холодрыга! — и тот устало кивнул в ответ. С обычной поспешностью компания продолжила свой путь к корпусу Гордона, и Бен провожал ребят взглядом, пока те не скрылись из виду.
В нужное время Бен в который раз отметился в журнале у мистера Тана.
Температура на улице упала до минус тринадцати. Кто-то вылил собранную в кружку-термос слюну в волосы Генри Картера, пока тот спал. Ханна Бурке на следующий день его простила. Запрет на отношения был отменен, а поразившие было всю школу недомогание и тревожность прошли. Все оставили слегка приоткрытыми окна, впуская в комнату морозный воздух, и впервые за несколько
