Ночами через город двигались на юг польские войска и беженцы. Шли в сторону Пинского укрепрайона. Вот-вот пойдут дожди, и пинские болота станут непроходимы для немецкой техники, а густые леса укроют польскую кавалерию от немецкой авиации. Тогда сконцентрированный польский кулак ударит по немцам, вынужденным перебросить войска на западный фронт. Поляки не собирались складывать оружие. Продолжала сражаться окруженная Варшава и даже маленькая крепость Вестерплятте в Данциге.
Утром 17 сентября наступила тишина, прекратилось движение польских войск, не появилась и немецкая авиация. Лишь на большой высоте с востока на запад пролетела эскадра каких-то самолетов. После обеда начали шепотом говорить, что "Советы идут". Назавтра рано утром на пожарной вышке уже развевался большой красный флаг. Еврейские парни в мундирах пожарников с красными повязками на рукавах, вооруженные карабинами, патрулировали улицы города. Говорили, что создан ревком во главе с доктором Рафесом (как без еврея?). Доктор раньше не участвовал в общественной жизни евреев, а, выходит, был скрытым коммунистом. Перед обедом польские полицейские уехали на велосипедах, никто их не задерживал. Для встречи Красной Армии соорудили арку, украшенную цветами и красными флагами. Казалось, город похорошел. Только сейчас заметили, что стоит солнечная, на редкость теплая погода. Какая радость! Вместо немецкой - идет нам на выручку ставшая родной армия Советов.
Настроение немного испортил инцидент, свидетелем которого я оказался. Из окрестных деревень в город потянулась белорусская молодежь. Все на велосипедах (в то время средство передвижения не бедных), в праздничных черных костюмах с красными бантами в петлицах. Они запрудили нашу улицу, направляясь к полицейскому участку. Заинтригованный, вместе с другими мальчишками я пробрался огородами поближе к "комендатуре". Полицейский участок оцепили пожарники. Перед толпой с брандспойтом стоял низенький рыжебородый еврей - Мендл. Он занимал единственную штатную должность в пожарной команде - должность сторожа. Был он грозой мальчишек, норовивших забраться на вышку, чтобы полюбоваться окрестностями. Участник Первой мировой войны, он ругался на смеси русских и еврейских слов. По-польски знал лишь команды, употребляемые в пожарном деле. И вот Мендл кричит по-русски:
- Товарищи! Разойдитесь. Ревком запретил допуск в полицию, оружия посторонним не дадим.
Но толпа напирала, она требовала оружия для расправы с помещиками и польскими осадниками. Кто-то выстрелил. Мендл закомандовал:
- "Вода напжуд!" - и тугая струя ударила по первым рядам. Толпа рассеялась, опрокидывая велосипеды и ломая заборы.
На следующий день к рбеду послышался гул моторов. Казалось, все жители города и ближайших деревень сбежались, чтобы приветствовать красноармейцев. Они тесно заполнили улицу и прилегающие переулки. Появилась колонна танков и остановилась, окруженная плотным кольцом встречающих. Те, кто половчее, вскакивали на танки, обнимая и целуя танкистов. Я взобрался на высокое крыльцо соседнего дома. Оттуда было хорошо видно это захватывающее зрелище. Когда первый порыв миновал, я заметил рядом высокую худую старуху, по ее морщинистому лицу текли слезы. Она, вся в черном, единственная среди ликующей толпы оплакивала гибель Польши. Мне стало стыдно, ведь я до этого тоже считал Польшу своей родиной.
В последующие дни войска тянулись на запад. Много танков, артиллерии на конной и тракторной тяге, много пулеметов. Солдаты не пешком, а на грузовых автомобилях - несравнимая с польской сильная армия. Сверху войска прикрыты мощной авиацией. Это не польские фанерные самолетики, а юркие истребители и тяжелые бомбардировщики.
Новую власть я принял всем сердцем. Она спасла нас от гитлеровцев и обещала бедствующим социальную справедливость, а вместо национальной нетерпимости воцарится равноправие всех наций, когда человек человеку друг, товарищ и брат.
А религия? К черту ее! Ведь, оказывается, человек не создан Богом, а произошел он, венец эволюционного процесса, открытого Дарвином, от обезьяны (действительно, уж очень похож на нее), и в этом нет ничего зазорного.
Увлеченный мальчишеским экстазом по поводу личного участия в строительстве лучезарного будущего человечества, я не мог не заметить, как мои розовые мечты тускнеют под напором серой действительности. На сессии Верховного Совета СССР Молотов осудил попытки силой уничтожить идеологию национал-социализма. С такими речами, оправдывающими идеологию Гитлера, не выступали даже руководители Польши в период дружбы с Германией. Перед новыми гражданами выступил политрук с докладом о международном положении. Зал был набит евреями. Я также оказался там. Наш местечковый еврей по фамилии Немой задал докладчику вопрос:
- Скажите, пожалуйста, почему вы заключили договор с таким извергом, как Гитлер, который издевается над евреями?
Политрук длинно доказывал, что Советский Союз - поборник мира и не может вмешиваться во внутренние дела Германии. Был бы лучше Немой немым. Через несколько дней его забрали, и сгинул Немой где-то на Севере. Евреи стали говорить, что у этой власти надо держать язык за зубами. "Это тебе не Польша". Пожарники уже сдали винтовки, и в милицию набрали местных белорусов.
В первые дни новая власть объявила, что польский злотый приравнивается к рублю. Открылись магазины, началась торговля. Вот в мануфактурную лавку заходит молоденький лейтенант. Продавец предлагает пощупать, какой хороший материал, нахваливает товар и называет цену в новых деньгах. Покупатель в замешательстве, окидывает рассеянным взглядом лавку. Нет, ему не надо отрез на костюм, он покупает весь рулон. Продавец счастлив, считает полученную солидную пачку рублей. Какой удачный попался покупатель! Берет много, не торгуясь. Заученным поклоном продавец благодарит "пана товарища командира", желает ему всех благ и просит в следующий раз посетить его магазин. Через минуту вбегают запыхавшись два командира. Они тоже, не торгуясь, берут мануфактуру рулонами. Такая же картина в магазинах кожи и обуви. На смену радости в сердца Лейбы или Хаима закрадывается тревога, они закрывают лавки, ночью вывозят товар и прячут. Однако новую власть не обманешь. Через несколько месяцев начинаются повальные обыски, всё находят. Не хотел товар продать за рубли - теперь заберут за так. Скажи спасибо, что в кутузку не упрятали. Обманутыми оказались и крестьяне. Надеялись получить помещичью землю, но в помещичьих хозяйствах организовали совхозы, а крестьянское имущество скоро соберут в колхозы.
Появились государственные магазины. Раньше приходилось в магазинах покупать, а сейчас "давали" за деньги. При этом надо было постоять в неизвестной раньше очереди, но на всех не хватало. Очереди выстраивались и за хлебом, а составы с зерном, говорили, идут по железной дороге мимо нас в Германию.
Мама ухитрялась при новой власти готовить из скудных продуктов так, чтобы мы не голодали. Но одежду приходилось перешивать из сохранившегося старого. Однажды я заметил топтавшихся у магазина женщин. По секрету сказали, что после обеденного перерыва будут "давать" ситец. Мне очень хотелось купить на обновку маме и сестричке этого ситца. Я занял очередь. Впереди меня стояло лишь несколько человек. К открытию магазина все переменилось, Откуда-то взялась толпа мужиков, меня оттеснили от дверей, и вскоре я оказался позади всех. От досады заплакал, старался протиснуться между ног верзил, а они меня пинали и отбрасывали назад. Вдруг я почувствовал, что кто-то схватил меня за шиворот. Это милиционер узрел в этой свалке только во мне, мальчишке, нарушителя порядка. Напрасно я ему доказывал, что был одним из первых в очереди, а меня вытолкнули взрослые. В милиции дежурный, вытаращив грозно глаза, гаркнул: "Кто такой?" По своей наивности я спокойно ответил, что ни в чем не виноват. В итоге он влепил мне оплеуху и выбросил на улицу. Было очень обидно. Бывало, с мальчишками дрался, но никогда взрослый меня не бил. Это был первый урок: сильный по отношению к слабому всегда прав.
В нашем доме вновь открылась еврейская школа, но преподавание велось на идише. Иврит стал трефным языком. Михаил поехал в Вильно, забрал свои документы с педагогического факультета, где учился до войны, и устроился учителем математики в нашей школе. Приехал и дядя Шлоймэ. Его полк с боями выбрался из немецкого окружения. На правах более опытного он принял командование остатками полка. Неожиданно столкнулись с Красной Армией. Дальнейшее сопротивление уже было бессмысленным. Шлоймэ заявил, что родился в Белоруссии, в Ляховичах, не имел офицерского звания, и его отпустили. Пленных родом из районов, занятых немцами, отправляли в лагерь. Устроился дядя бухгалтером на мельнице.
Пришла пора и мне продолжить учебу. На первый взгляд ничего не изменилось. Занятия вели по довоенным программам на польском языке. Исчезли лишь портреты президента Мостицкого, и вместо религии ввели русский язык. Пришлось начинать с изучения алфавита. Перед зимними каникулами объявили, что гимназия реорганизуется в русскую среднюю школу. При новом раскладе нас, учеников второго класса гимназии, проучившихся (с начальной школой) семь с половиной лет, перевели в шестой класс советской школы, хотя по уровню образования мы были значительно выше.
