Устрашившись, Швейцер выскреб остатки пищи и промокнул губы салфеткой с лицейским гербом.
Полночь была на подходе, а он так и не принял решения.
Запрет манил, сражаясь с совестью, которая твердила из последних сил: не делай, не делай, не делай этого! Не можешь удержать других — останься непричастным! Не стань пособником Врага, не допусти измены! Достаточно шага — и ты уже на другой стороне! Ты знаешь, что побоишься, не посмеешь исповедаться в совершенном, и Враг в этом случае вцепится в тебя, опутает невидимыми щупальцами, утянет к неверным, построит тебя в пятую колонну…
Но оставалась честь, оставалось братство, и эти понятия были столь же угодны Господу, сколь и общая чистота помыслов. "Кто хочет спасти душу, тот ее потеряет". Если Швейцер устранится, если он оставит во грехе своих товарищей, то из этого выйдет сплошная гордыня, а это уже грех из числа смертных. Волей-неволей ему придется сделать следующий шаг: донести. Пусть даже он этого не сделает — в глазах лицеистов он навсегда останется отмеченным печатью подозрения и недоверия. Тогда — соучастие?
"Я все-таки попробую их отговорить", — подумал Швейцер. В случае фиаско он будет спокоен: сделано все возможное.
— Встали, — проскрипел отец Маврикий, отрываясь от косяка. Возблагодарим Иисуса Христа и присно Деву Марию.
Лицеисты встали и опустили головы. Их губы зашевелились, замелькали творимые кресты — скороспелые, страшные, заживо хоронящие богомольцев. Чем бы ни было Устроение, никто не сомневался, что в привычном смысле Нагле уже нет в живых.
Трапеза окончилась. На столах остались пустые миски, вычищенные до блеска.
6
Дежурным по спальне был Листопадов. Это знали заранее — потому и выбрали сегодняшнюю полночь. "Чья она, полночь — сегодняшняя или уже завтрашняя?" — не к месту задумался Швейцер. Он разделся, юркнул под тонкое одеяло, примял треугольник подушки. У него так и не хватило духу переговорить с заговорщиками. Будь что будет. А Листопадов, мышонок, не подведет. Скорее всего, он просто прикинется спящим и в случае чего заявит, что все происходило у него за спиной. Тоже, спина! Швейцер поднял глаза на большие настенные часы, фосфоресцировавшие зеленым светом. До назначенного срока оставалось еще полчаса. Он повернулся на бок и уставился на Остудина, чья койка стояла рядом. Остудин с готовностью подмигнул. Он смирно лежал с открытыми, немигающими глазами и терпеливо ждал. Такой человек своего не упустит. Если что-то кому-то положено — вынь да положь. Швейцер нахмурился и обругал себя за скверный каламбур.
В дальнем углу шептались: конечно же, Шконда и Недодоев. Этих не взяли, но они не расстроятся, им с лихвой хватает друг друга. Болтают, как сороки, с утра до вечера, хохочут, рисуют неприличные картинки, портят воздух… Чуть ближе массивной глыбой лежал неподвижный Вустин, укрывшийся с головой. Возможно — спал, возможно — боялся без сна. Даже до такого тугодума рано или поздно дойдет, что он ввязался в опасное дело. Швейцер пожалел, что не сказал ему для верности выбросить злополучную записку.
— Вустин! — шепотом позвал Швейцер. — Вы спите, Вустин?
Тот не шелохнулся.
— Эй, Куколка! — мгновенно окликнул его Остудин. — Не трогайте беднягу. У него живот болит.
"А, чтоб тебя!" — выругался Швейцер. Но не спросить не мог:
— А что у него с животом?
Остудин хихикнул.
— Бумажку съел. Жевал, наверно, минут десять.
— Зачем? — Швейцер притворился, будто не понимает.
— Это была записка от Раевского, он подобрал ее во дворе. Раевский пишет, что никакого Врага нет. Представляете? Он не дописал. Будь у него время, он сочинил бы, что и Спасителя нет…
Швейцер вздохнул. Опять он зевнул что-то важное, надо быть внимательнее.
— Интересно, есть ли в Лицее кто-то, кто не знает об этой записке?
— Вряд ли. Но это к лучшему. Не высекут же сотню человек!
— Сотню не высекут. А первого, кто распустил — высекут.
— Вот он и съел, — подхватил Остудин, не видя никакой беды для Вустина.
— Эгей, там, на мачте! — донесся шепот Коха. — Вы готовы?
— Давно.
"Хоть бы ты разлил свою отраву", — с досадой пожелал Швейцер.
Кох перекатился на другой бок:
— Берестецкий! Берестецкий!
Но удивительный Берестецкий по-настоящему спал. Кох, наслушавшись его храпа, тихо фыркнул.
— Во дает, — пробормотал он. — Оштрах! Вы тоже спите? Толкните Пендронова.
Послышалась возня. Богатырь Оштрах всегда был рад кого-нибудь толкнуть.
— Обалдели? — прошипело новое одеяло. — Я не сплю.
— Врете, — удовлетворенно возразил Оштрах и снова пихнул.
— Да я сейчас!.. — Всклокоченный Пендронов вскочил на четвереньки и взялся за подушку. Это был сигнал к бою. Подушка в руках заставляла моментально забыть Устроение, Врага, ректора, битый кирпич и самого Господа.
Однако сегодня потасовка грозила крушением более важных планов.
— Прекратите, господа! — возвысил голос Кох. — После разберетесь.
— Нам пора идти, — вторил ему Остудин. — Кто первый? То есть первый после Коха.
Минутная стрелка глухо щелкнула, словно подтверждая его слова. Остудин спустил ноги с постели и сел.
— Господа, что вы затеяли? — насторожился Листопадов, предчувствуя какое-то несчастье.
— Ровным счетом ничего, — Кох сказал это весьма убедительно. — У нас небольшой приватный разговор. Дело чести, — добавил он веско и тут же пожалел. Решение вопросов чести в столь поздний час означало дуэль. — Мы не будем драться, нет! Это совершенно особое дело.
— Но разве нельзя его отложить? — жалобно спросил дежурный.
— Нет, Листопадов, — ответил за Коха беспощадный Оштрах, не раз тузивший Листопадова за мелкие мнимые прегрешения. — Будете спорить?
— Я ничего не буду, — буркнул тот. — Меня нет. Я дал отбой, лег, и больше ничего не слышал. Я умер.
— Славно-то как, — не без презрения заметил Оштрах. — Ну, вечная вам память.
— Я иду, — громким шепотом объявил Кох.
Он бесшумно вынырнул из-под одеяла и на двинулся на цыпочках к вешалке. Не без труда отыскав в темноте свой сюртук, Кох залез во внутренний карман и вынул какой-то предмет.
— Из плошки все выветрится, — объяснил он Швейцеру, который был к нему ближе всех. — Я стащил маленькую колбу с пробкой. Будет стоять за унитазом в третьей кабинке справа. Не вздумайте подпихивать под стенку — прольете! Я проверил, там ничего не видно. Если через десять минут не вернусь, выручайте, только тихо.
"А что, если разбить колбу? — осенило Швейцера. — А после сказать, что нечаянно. Но что, если запах расползется по всему Лицею? Вряд ли. Эта дрянь не может так сильно пахнуть, иначе бы Коха давно застукали в лаборатории".
— Так кто пойдет за Кохом? — повторил свой вопрос Остудин. — Неужто жребий бросать?
— Давайте я, — сказал Швейцер.
— Идет, — кивнул Остудин. Он чувствовал некоторую вину за то, что влез незваным, и рад был задобрить Швейцера, уступив ему первенство. Кох тоже не возражал. Швейцер был парень с головой, с ним не пропадешь. Если Коху станет нехорошо, и он свалится прямо возле толчка, Швейцер его вытащит.
Кох подтянул кальсоны и критическим взглядом оценил собственный сжатый кулак: колба поместилась вся, не высовывалась.
— Как считаете — в полтора часа уложимся?
— Попробуем, — Остудин, стараясь ничего не пропустить, уже перебрался на койку Швейцера и сидел теперь рядом.
— Раньше успеем, — глухо произнес Швейцер. — Нас меньше стало.
— Ах, да, — спохватился Остудин, вспомнив о Нагле, который тоже участвовал в заговоре. Легкость его восклицания задела даже Коха, который явно трусил и думал только о колбе.
— Сядьте на свое место, — процедил сквозь зубы Швейцер. — А лучше лягте. Не ровен час, войдет кто-нибудь. Что за посиделки, спросит.
— Уже лежу, — Остудин, сверкнув босыми пятками, перепрыгнул через его постель и вернулся к себе.
Возникла пауза.
— Что вы там копаетесь? — послышался недовольный басок Оштраха. Сдрейфили?
— Ну, я пошел, — вздохнул Кох и крадучись направился к выходу. Все притихли, и даже храп Берестецкого стал каким-то осторожным.
Швейцер посмотрел на часы, засекая время. Без одной минуты полночь. Дверь слабо скрипнула, и он услышал, как удаляются по коридору мягкие шаги Коха.
— Святые угодники, — Остудин перекрестился.
— Замолчите же!
Швейцер метнул в соседа гневный взгляд. Остудин ему отчаянно надоел. Тот натянул на голову одеяло, оставив лишь маленькую щелочку для чуткого носа.
Швейцер прислушался. Клозет находился в сорока шагах от спальни. При закрытых дверях оттуда не было слышно ни шороха, и даже вода не журчала. Но слышно было, как ее сливают, поэтому сегодня этот незатейливый звук превратился в сигнал, означающий, что все в порядке. Если он не раздастся через десять минут, Коха придется спасать. Он торопился, ловчил — мало ли что у него получилось. Сейчас надышится, рухнет, ударится головой…
