Личности все эти были в основном вида холеного, вальяжного, большей частию с трубками, фильтрованными сигаретами (540). Кто в добротном габардиновом костюме, кто в замшевой куртке и джинсах, попадались и косовороточники в смазных сапогах, но все равно было видно - личности. С седыми шевелюрами и без оных, толстенькие и тощенькие, красивые и безобразные - все они показались Ивану Иванычу до боли в глазах знакомыми (541), а только он почему-то не мог их назвать поименно (542). Они держались уверенно, помогая себе балансировать в пространстве зарубежными и отечественного производства авторучками и пишущими машинками (543). Некоторые плясали грациозно (544), другие неуклюже, пока еще поглядывая вниз. А внизу, насколько глаз охватит, - бесконечная, безобразно расползшаяся грязная лужа гнусного серого цвета (545).
- Это что? - испуганно спросил Иван Иваныч.
- Дерьмо (546), - весело ответил Голос.
- Господи! - сказал Иван Иваныч (547).
- Ну так что? - ласково спросил Голос. - Хочешь у меня на ниточках-канатиках плясать на разноопасной высоте (548)?
- А зачем? - спросил Иван Иваныч (549).
- Как зачем? - удивился Голос. - Будешь всю жизнь плясать на желтых, красных, синих, белых ниточках-канатиках. Плясать, кланяться, улыбаться, варьировать (550) и плясать, плясать, плясать!..
- Но зачем (551)?
- А вот уж не знаю, - неуверенно сказал Голос. - Там... Там, наверное, хорошо, - вслух размышлял он (552).
- Ну и плясать, плясать, плясать, а потом что?
- А потом - что потом (553)? Выпляшешь на одной ниточке положенный по уму срок, выше поднимешься (554), предварительно отдохнув на площадочке. Видишь площадочку?
Иван Иваныч пригляделся. Разглядел и площадочку. Маленькая такая площадочка, где нитки крепятся (555).
- Тут, конечно, тоже немного подплясывать надо. Но заметь - здесь посвободнее, зона отдыха, так сказать (556)...
Действительно, и там кое-кто находился. Шевелили ногами с громадным выражением собственного достоинства (557).
- Ну, а дальше, дальше?
- А дальше - все выше, и выше, и выше (558).
- Так, а цель-то какая, цель, где она?
- Ха! Чем выше, тем она толще, устойчивей, эта ниточка-канатик. Там, к верхотуре ближе, и плясать-то одно удовольствие (559)! Тротуар!
И ведь опять, действительно, - ближе к верхотуре, там уж, действительно, оказывались скорее, собственно, канатики, чем ниточки. Там люди разгуливали степенно (560), группками (561) и лишь изредка вздрыгивали ножками, сохраняя равновесие (562). Высота все-таки!
- Нет, но - цель, цель! Конечный итог. Должна же какая-то быть во всем этом цель, итог (563)?
- Итог? Вот он - СИЯЮЩАЯ ВЫСШАЯ СФЕРА!
И Голос указал (564) на СИЯЮЩУЮ ВЫСШУЮ СФЕРУ. Была она, эта сфера, конечно, тоже в виде каната, но такого широкого да такого удобного, что люди там просто уж даже и не плясали, и не ходили, а натурально блаженствовали (565). Лица их хранили суровую печать мудрости, достоинства и благородства (566), а пиджаки были все сплошь разукрашены значками и отличиями (567). Правда, головы у них сильно тряслись и глаза потухли (568) - не то что у нижних плясунов. У тех зрачки сияли нестерпимым волчьим светом (569).
- Ну, хочешь принять участие в аттракционе? - искушал (570) Голос.
- Оно, конечно, и охота, - рассудительно сказал Иван Иваныч. - А вот что, если сорвешься? Тогда что (571)?
- А тогда - туда! - радостно ухмыльнулся Голос.
- Куда туда?
- В дерьмо (572), - сочувственно (573) сказал Голос.
- Ну, нет, нет! Я не хочу! - решительно отказался Иван Иваныч (574).
- Эх ты, дурачок! Смотри, значки-то какие! Ни у кого в мире нет таких красивых значков (575)! Да как уютно там, покойно (576)! - пел Голос.
- Сказано тебе - не хочу! - озлился Иван Иваныч (577).
- Ну, не хочешь, так не надо. Всяк сам себе хозяин-барин (578), поскучнел Голос. И тут же снова завопил: - Закрываем-запираем! Прошу публику очистить помещение! Закрываем-запираем! Ниточки-канатики разноцветные, разноопасные! Закрываем-запираем!..
И снова все исчезло. И снова все прежнее: зеленая муть (579), масса, субстанция.
Иван Иваныч заскрипел зубами.
- Ну? - высунулся (580) Голос.
- Неужели ничего больше нет?! - простонал Иван Иваныч. - Неужели это все, что только может быть (581)?
Голос помедлил.
- Есть, почему нет, - глухо сказал он (582), - имеется у нас тут еще один занимательный аттракцион (583). Но - особой популярностью не пользуется, прямо вам скажу... Да и не советую, немного вас зная... Неаппетитное зрелище... Шли бы вы лучше на канатики. Там хоть и сошлепнетесь - дело поправимое: оближетесь и снова наверх (584). А тут процесс необратимый, тут - навсегда (585)...
- Умоляю! - крикнул (586) Иван Иваныч.
- А я не советую (587).
- Но я умоляю. Мне что, на колени встать (588)?
- Ладно, ладно. Без истерик (589), - сердито сказал Голос.
Вздохнул и торжественно объявил:
- ЗЕЛЕНЫЕ МУЗЫКАНТЫ (590)!
- Что, что? - встрепенулся Иван Иваныч (591).
- А вот... - сказал Голос (592).
И зеленая масса окончательно растаяла. И Иван Иваныч замер от ужаса (593).
- Ну как? - брезгливо сказал Голос. - Уже струсил? Нет, ты гляди! Ты просил, так гляди, сукин сын (594)!
... Это была (595) какая-то странная, страшная, бесконечная (596), все той же серой омерзительной грязью (597) залитая площадь. Где-то далеко в стороне, за высоким частоколом, порхали в лазоревом небе веселые плясуны (598), а здесь было тускло, мрачно, сжато (599), и собрались тут все (600): и покойная мама (601), и погибший под городом Берлином отец (602), и дедушка-ссыльный (603), и бабушка-учительница, и прадедушка-крестьянин, и другие родственники (604), и другие родные, и другие близкие, земляки мертвые и живые, мужики и бабы (605).
- А ведь это - НАРОД (606), - сказал Голос.
Но Иван Иваныч не слушал, потрясенный (607). Народ. И другие родственники, и другие близкие, земляки - мертвые и живые (608). Вот Достоевский (609), вот Лев Толстой (610) и еще какой-то бородатый (611), вот кудрявый гений в бакенбардах (612), а это - юноша-гвардеец, убитый на Кавказе (613), и автор "Мертвых душ" здесь - в крылатке, с болезненным лицом, хищным птичьим носом (614)... Все! Все! Все (615)! Родственники, родные, земляки - мертвые и живые, близкие... Они стояли по колено в грязи (616) и кротко глядели вперед (617).
А там - о, Господи! Там, в серой омерзительной грязи молча корчились ОНИ. Иван Иваныч сразу понял, что это - ОНИ. Они, те самые ЗЕЛЕНЫЕ МУЗЫКАНТЫ (618).
Лица их (619) были усталы, злы, напряженны. Нагие тела облеплены грязью. Молча корчились они и тянули руки, но народ безмолвствовал (620), народ кротко глядел вперед (621).
- Почему им никто не поможет? - в отчаянье выкрикнул Иван Иваныч.
- Нельзя, - устало (622) ответил Голос. - Невозможно. Сами должны выкарабкаться (623)... Как Достоевский, как Толстой (624)...
И лица их были усталы (625), злы, напряженны. Молча корчились они, и тянули руки, и рвали струны, в кровь сбивая пальцы, и падали, и шатались. Они корчились, они захлебывались, они тонули в мерзкой грязи, они рвали струны и раскрывали рты (626), но ни одного звука не вырывалось из опаленных ртов (627), и молчали балалайки (628), и молчал народ, и стояла на страшной площади жуткая вековая тишина (629).
На это нельзя было смотреть. Нужно было тут же сойти с ума или повеситься (630).
- А-а-а! - в безумии закричал Иван Иваныч.
И проснулся (631).
А был уже вечер (632). Одеяло сбилось. Простыня душила Ивана Иваныча (633). Лоб взмок. Во рту пересохло (634).
- Господи, бред-то какой! Самый натуральный бред (635), - мелко дрожа (636), сказал Иван Иваныч. - Господи, да ведь это и опасно становится в конце концов (637).
Наскоро ополоснулся и выбежал на улицу (638).
...Мила, к счастью, оказалась дома (639) в этот нехороший вечер (640). Она довольно уютно устроилась (641) в глубоком кресле перед телевизором. Окно ее маленькой комнаты было зашторено. Мягко светил торшер. Мерцал телевизор (642). Со стены в полумраке загадочно улыбался портрет лучшего друга советских телезрителей (643) - знаменитого бельгийского (644) певца Сальваторе Адамо (645). Мила пила чай из высокой белой кружки (646). Увидев вошедшего, сильно поперхнулась и закашлялась (647).
- Здравствуй, Мила, - сказал Иван Иваныч. - Это я, Мила (648).
Мила кашляла (649).
- Мила! Мила! Я пришел к тебе, Мила! Я не могу без тебя (650)!
Мила наконец овладела собой (651).
- Пошел вон! - указала она на дверь (652).
- Мила! Ну что ты, Ми-и-ила (653)! - всхлипнул (654) Иван Иваныч. Милая Мила (655)! Я пришел к тебе (656)!
- А зачем? - зло спросила Мила. - Зачем? Зачем (657)? Между нами все давно кончено (658).
- Ми-ила! Я люблю тебя (659). Я не могу без тебя (660).
- Нет, но ты же говорил, что хочешь жить один (661)? Я для тебя дурочка деревенская (662), вот ты и живи один (663). Между нами все кончено (664). Да ты мне, по совести говоря, и никогда не нравился (665)...
- Ми-ила! Я теперь другой (666)! Хочешь, я встану перед тобой на колени (667)? Я теперь буду беречь тебя (668). Я понял - ТЫ моя единственная радость (669). Ты! Ты! Ты (670)!
- Нет уж, брось. Поигрались - хватит (671), - сухо отвечала Мила, но смотрела на Ивана Иваныча со все возрастающим любопытством (672).
- Я не могу. У меня ничего больше нет (673). Я люблю тебя (674). Мне что, на колени встать (675)? Ми-ила?
