Через 1½—2 недели выйдет в свет моя книжка, посвященная Петру Ильичу*. Я готов день и ночь стоять почетным караулом у крыльца того дома, где живет Петр Ильич, — до такой степени я уважаю его. Если говорить о рангах, то в русском искусстве* он занимает теперь второе место после Льва Толстого, который давно уже сидит на первом. (Третье я отдаю Репину, а себе беру девяносто восьмое.) Я давно уже таил в себе дерзкую мечту — посвятить ему что-нибудь. Это посвящение, думал я, было бы частичным, минимальным выражением той громадной критики, какую я, писака, составил о его великолепном таланте и какой, по своей музыкальной бездарности, не умею изложить на бумаге. К сожалению, мечту свою пришлось осуществить на книжке, которую я не считаю лучшею. Она состоит из специально хмурых, психопатологических очерков и носит хмурое название, так что почитателям Петра Ильича и ему самому мое посвящение придется далеко не по вкусу.
Вы чехист?* Покорно благодарим. Нет, Вы не чехист, а просто снисходительный человек. Будьте здоровы, желаю всего хорошего.
Ваш А. Чехов.
Москва, Кудрино — это адрес.
Плещееву А. Н., 17 марта 1890*
789. А. Н. ПЛЕЩЕЕВУ
17 марта 1890 г. Москва.
17 марта.
Дорогой Алексей Николаевич, одновременно с сим посылаю Вам своего «Лешего». Простите, что адресуюсь с ним не прямо в редакцию, а беспокою Вас. У меня все-таки надежда, что Вы, прочитав пьесу, быть может, разделите со мною те сомнения, которые заставляют меня посылать в журнал пьесу так нерешительно. Быть может, Вы не будете так снисходительны, как Мережковский и кн. Урусов, и поставите на моей пьесе красный крест*.
Перед отъездом постараюсь прислать рассказ*. Во всяком случае рассказ в редакции будет гораздо раньше, чем я вернусь из Сахалина. Если не кончу теперь, то кончу в дороге. Тема есть.
Что нового и хорошего? Передайте Елене Алексеевне, что нехорошо так жестоко разочаровывать благородных людей. Дала она нам слово, что будет у нас вечером, и не пришла. А я разорился, купил 2 бутыли вина, закусок, позвал барышень, музыкантов… Каково положение? Поют, пляшут, пьют, музыка играет, штандарт скачет*, а бенефициантки нет. Сделайте Вашей дочери внушение… Правда, у нас скучно, но ведь где теперь весело? Даже в цензурном комитете скучно, а уж на что, кажется, весельчаки!
У меня на диване лежит повесть, присланная мне артистом Грековым* для отправки ее в «Северн<ый> вестник». Начал я читать и никак не кончу. На днях пришлю Вам.
Читал я, что Театрально-литературный комитет возрождается*. Ничего я не понимаю, и как взглянешь на всю эту путаницу, то даже и понимать нет охоты.
Моего домохозяина Корнеева производят в инспектора Моск<овского> университета вместо Доброва, который удаляется благодаря студенческим беспорядкам. Должность генеральская, и посему мой хозяин торжествует. Должно быть, он не читал Пушкина, который пишет: «Тяжела ты, шапка Мономаха!»* Беспорядки у нас были грандиозные*; я читал прокламации: в них ничего нет возмутительного, но редактированы они скверно и тем особенно плохи, что в них чувствуется не студент, а жидки и… акушерки. Должно быть, не студенты сочиняли. Начальство университетское вывешивает на стены и дает для подписи студентам бумаги, редактированные еще хуже. Так и шибает в нос департаментским сторожем Михеичем!* Если и мой домохозяин будет сочинять такие же бумаги, то я начну искать для себя другую квартиру.
О дне выезда из Москвы и о своих сибирских адресах извещу своевременно. Обещание: если пароход, как сказано в расписании, зайдет в Манилу, то я привезу Вам 99 отличнейших сигар (за 100 нужно платить пошлину).
Будьте, дорогой мой, здоровы и благополучны. Кланяйтесь всем Вашим. Мои шлют привет.
Ваш А. Чехов.
Что Жано́ Щеглов?
Суворину А. С., 17 марта 1890*
790. А. С. СУВОРИНУ
17 марта 1890 г. Москва.
17 марта. Алексия человека божия.
Не именинник ли Вы?* Если да, то поздравляю.
Насчет падучей можно прочесть в любом учебнике по нервным болезням, а также и (для исследователя это нужно) в соответствующем отделе судебной медицины, но Вы, не специалист, не разберетесь в медицинском хаосе. Я возьму клочок бумаги и вкратце набросаю Вам всё, что нужно, и объясню, буде сумею. Зарезать себя мальчик мог. Известно ли, какой нож был у него в руках? Но главное — падучая у него была наследственная, которая была бы у него и в старости, если бы он остался жив. Стало быть, самозванец был в самом деле самозванцем*, так как падучей у него не было. Когда случится писать об этом, то скажите, что сию Америку открыл врач Чехов, — больше мне от Вас ничего не нужно.
Ваш фельетон о беллетристах* мне в самом деле понравился, и, чтобы он вышел очень хорошим, я говорил Вам, следовало только захватить вопрос пошире, т. е. поговорить не об одних только беллетристах, а о необразованности всего русского общества. Я нисколько не фальшивил, льстить Вам или утешать Вас вовсе не хотел, а посему впредь о Ваших произведениях говорить Вам никогда больше не буду. Мнительность — это эгоизм 84 пробы.
Теперь просьба:
1) Я писал Вам об одной диссертации*. «Д-р Грязнов, Топография Череповецкого уезда». Склад этого издания был у Вас в магазине. Узнайте по телефону, нельзя ли получить его?
2) Пришлите с книгами водевиль мой*.
3) Ответьте насчет Островского*.
4) Ответьте насчет Филиппова.
5) Я поручил Свободину получить мои деньги из театральной дирекции* и вручить их Вам. Пусть они побудут у Вас до востребования, а то у меня беречь их негде, да и боюсь растранжирить их. Простите, что я одолеваю Вас пустяками, но, погодите — скоро пробьет час, в онь же все праведные уедут за границу или в Феодосию, а грешные к генералу Кононовичу и аггелам его, и поручениям моим будет положен конец.
Неужели Вы в самом деле уедете за границу? По какому же адресу я буду писать Вам? Это нехорошо.
Из Общества драмат<ических> писателей я получил более 600 р., за «Пестрые рассказы» еще не получил и едва ли получу, хотя и дал им рассрочку. Получу из «Сев<ерного> вест<ника>» 200–300 р., да вероятно уж за книжки у Ваших магазинных девиц скопилось столько же, если не больше. Короче говоря, если б не поездка на Сахалин, то я летом пожил бы так отчетливо, что чертям тошно было бы. А тут, как нарочно, каждый день всё новые и новые знакомства, всё больше девицы, да такие, что если б согнать их к себе на дачу, то получился бы превеселый и чреватый последствиями кавардак.
Медведев, о назначении которого к Вам в театр пишут в газетах*, хороший и умный человек, талантливый актер, но для порядочного театра он недостаточно интеллигентен и достаточно покрыт провинциальной плесенью.
Не знаю, что делать с Александром. Мало того, что он пьет. Это бы ничего, но он еще невылазно погряз в ту обстановку, в которой не пить буквально невозможно. Между нами: супруга его тоже пьет. Серо, скверно, ненастно… И этого человека чуть ли не с 14 лет тянуло жениться! И всю жизнь занимался только тем, что женился и клялся, что больше никогда не женится.
На Сахалине есть деревня, которая называется так: Хуй-э.
У Маслова в пьесе, как я слышал, не играет Ермолова*. Надо бы сходить на репетиции, да некогда.
Читал сегодня в телеграмме «Русских ведомостей»*, что Джек Виноградов стал обер-Джеком. Воображаю, как довольна его Елизавета Захаровна, позволяющая спать ему на коротком диване, и сколько вводных предложений сказал он по поводу своего нового назначения! Он добрейший человек, и я желаю ему от души всего хорошего.
Будьте счастливы.
Ваш А. Чехов.
Получили мой рассказ*?
Сестра и ее барышни переписывают для меня в публичной библиотеке*.
Леонтьеву (Щеглову) И. Л., 22 марта 1890*
791. И. Л. ЛЕОНТЬЕВУ (ЩЕГЛОВУ)
22 марта 1890 г. Москва.
22 марта.
Здравствуйте, милый Жанчик, спасибо Вам за большое письмо и за доброжелательство*, которым оно наполнено сверху донизу. Рад буду прочесть Ваш военный рассказ*. Он пойдет в пасхальном номере? Я уже давно не читал ничего ни Вашего, ни своего.
