уже подумывал перебраться в Город и защищать бизнес-интересы друга в областном совете. Но Олигарх внезапно распродал свои активы и срочно уехал за границу, а Николай Иванович, оставшись без наставника и руководителя, растерялся, еле отбился от кредиторов, а бизнес его наскочил на рифы дефолта и разбился вдребезги.
Пришлось вернуться в профессию, но оперировать уже не живых, а вскрывать умерших.
Итак, Николай Иванович печатал заключение по одному из прежних дел, и глаза его светились – наверное ввернул какой-нибудь заковыристый оборот, до которых был большой охотник.
– Чего тебе? – так он встречал всех к нему заходящих.
– Вопросы тебе принёс по делу об убийстве Ступкиной.
– Вот не было печали…
– Да! Первое убийство в районе за последние пять лет.
– Сознался?
– Нет. Говорит, что не убивал.
– Как аргументирует?
– Не мог убить, поэтому и не убил. Бить – бил, а убить – рука бы не поднялась.
– Дурной что ли?
– Нет, он в том смысле, что бог бы не позволил ему кого-то убить, а жену тем более – он её, хоть и ненавидел, но любил.
– Оригинально! У тебя-то какие проблемы? Тебе нужны его признания?
– Да нет, всё ясно.
– Ну и прекрасно. Заключение напишу… Не сейчас, правда, – дел полно. Тебе ведь не к спеху?
– Нет, конечно. Я не о том.
– А о чём? Жалко что ли?
– Не в том дело. Нормальный человек. Работяга. Убивать, действительно, не хотел. Получилось абсолютно случайно.
– Твоё какое дело? Собери свидетельства, составь протоколы, опиши обстоятельства. А решает суд. Ты в любом случае чист и перед людьми, и перед совестью. Ха-ха-ха.
– С совестью как раз потрудней будет договориться…
– Ты белены объелся?! Он кто – артист, философ, депутат?! Исчезнет – никто не заметит!
– Артиста, значит, нельзя, а его можно?
– Слушай! Кончились времена, когда мы играли в эти игры! Эпоха милосердия осталась в прошлом, сейчас эпоха прагматизма: есть люди ценные, а есть – такие, как он – никчёмные людишки! Их не должно быть жалко. Это не я говорю, это учёные доказали: только десять процентов населения умеют мыслить самостоятельно. Остальные девяносто поступают так, как велят авторитеты, или как Бог на душу положит. Захотел есть, увидел лапшу – съел лапшу, увидел бадью картошки – сожрал всю бадью; пристала жена – дал в лоб; не понравился собутыльник – хватил бутылкой по башке. Это природа, и никуда ты против неё не попрёшь! Таких сажать не жалко.
– А каких жалко?
– Будто не знаешь! Нас с тобой! Ха-ха!
– Николай Иванович! Не хорошо ты говоришь! Тем более, что ты не такой! А эпатировать меня не надо. Ладно, не вовремя я зашёл. Как-нибудь в другой раз.
Яков Федотович после того, как услышал звук, похожий на звук разбиваемой яичной скорлупы, находился в растерянности. Мир вокруг него стал другим. Он не узнавал его! И дело было не в том, что он переехал из своего дома в тюремную камеру, а в чём-то другом, что было чудовищно и непонятно. В обыкновенной, привычной ему жизни, он много раз оказывался в новых местах, ночевал на чужих кроватях и диванах, не чувствуя в этом ничего нового. А тут всё не так, не как прежде!
Сны не такие – страшные, ворочаются в нём, жуткой тяжестью. Проснётся: что со мной? – Ах, да ведь я…! Что я? Убил Надьку? Нет, нет! Это невозможно! Да с чего это я взял!? Этого просто не может быть, потому что не может быть никогда! Ведь я не убийца!
Когда он говорил это следователю, то был абсолютно искренен, а не играл роль, не придуривался, чтобы не получить срок. Да и срока он не боялся. Но мысль, что он убил жену, наталкивалась в душе его на какую-то стену и разбивалась вдребезги: не может быть, в Надькиной смерти я не виноват!
Выгнать эту мысль из головы получалось, а вот душа в нём оставалась тяжелее трактора К-700.
Но время шло, и медленно-медленно возвращалась к Якову Федотовичу способность мыслить рационально. Бессонными ночами, воспроизводя малейшие подробности того ужасного вечера, начинал он понимать, что Надька убита, и убить её мог только он.
И чем больше проходило времени, тем меньше сомневался в этом Яков Федотович. Наконец ум взял верх над психикой, и он попросился на допрос к следователю.
– Что вы хотели мне сообщить? – спросил Иван Ильич.
– Это я… убил свою жену Надежду Михайловну.
– Так. А почему же вы отрицали это прежде?
– Не знаю… Мне казалось, что я не мог.
– А сейчас что изменилось?
– Не знаю… Вижу, что я. Больше некому.
– Скажите, а почему это случилось?
– Почему убил? Не знаю… Сильно злой был…
– Ну а что же вас так разозлило?
– Всё злило: жара, вонь. Она пьёт. Я голодный… Озверел. И ещё – нет выхода. Как в мышеловке. Помните, вы спрашивали: почему мне было всё равно сколько зарабатывать – восемьдесят рублей или четыреста. Потому что ничего не изменилось бы от этого. Ну, может, больше сожрал бы или водки выпил.
– А вы пили?
– И она пила, и я.
– А почему? Когда вы начали пить?
– Как сказать? Она была ветеринаром. Позовут корову лечить или поросёнка. А деньги брать за это вроде стыдно. Не принято было тогда. Хозяева зовут за стол, наливают стакан. Раз, другой… Пристрастилась. А к старости – вообще без тормоза осталась.
– А вы? Я не вижу в вас алкоголика.
– Я тоже пил. Кому сена погрузишь, кому соломы, кому навоз. То же самое – угощают водкой. Но я покрепче. Мог остановиться. Женщина – другое дело, она послабее. Даже запахи от пьяного мужика и женщины разные.
– Не замечал.
– Если в доме мужик алкаш – пахнет водкой, тяжёлый запах, тупой. А от бабы, то есть, от женщины, запах – как шилом тебя протыкают. Тонкий, острый! У нас в доме такой же стоит… Пока кот не перебьёт… Вернее не перебивал… Я ж его тоже убил…
– Ну всё, Яков Федотович, я записал ваше признание. Есть ещё какие пожелания, просьбы?
– Гражданин следователь… Можно, чтобы меня, того, быстрее…
В тот же день Иван Ильич пошёл к Баланцеву:
– Здравствуй, Николай Иванович! Как дела?
– Чего тебе? Заключение по делу этого дурня, что жену убил? Через три дня будет готово!
– Через три, так через три. Я не о том. Почему ты говоришь, что он дурень?
– А кто? Умный не станет жену убивать.
– Бывают разные обстоятельства. Опять же психология. Досада на прошедшую
