человека, который мог бы согласиться помочь мне, а третьим – бегство. Я зажмурил глаза, представляя свою жизнь в скитаниях по холмам, чужим домам, не имея ночлега, и тут же отбросил этот вариант, как и первый. Оставался второй, и единственным человеком, который мог бы мне помочь – это был грузин Ладо.
Следующие три дня мы с Бахменом как всегда пасли овец. Погода наладилась, и снова выглянуло жаркое солнце, мигом просушив все дороги. Дни проходили тихо и без каких-либо событий. Я все время озирался по сторонам, ожидая появления старика, но он не появлялся. В пятницу у меня должен был быть выходной, это был подарок отца на мой день рождения.
В пятницу, рано утром, я проснулся по привычке весь в странном предвкушении: что-то должно было произойти. Выглянув в окно, я увидел, как Бахмен уже выгонял овец из загона своей неизменной кричалкой: «Геть-геть!», а Орик мельтешил сбоку, стараясь помочь. Вдруг Бахмен поднял голову и глянул в мое окно, я хотел помахать ему рукой, но в ужасе отпрянул. Вместо Бахмена на меня смотрел тот самый старик. Когда я решился вновь выглянуть, в серой дымке прохладного утра удаляющийся силуэт Бахмена вместе со стадом направлялся к склону холма.
День был обычным: дни рождения в моей семье не праздновали. Я помогал матери, разбирал хлам из погреба, рубил дрова и чистил сарай. На обед мать испекла пирог, и это за весь день был самый праздничный момент. И чем ближе дело шло к вечеру, тем сильнее я нервничал. Надежда, что старик появится, таяла с каждой минутой. Когда солнце начало клониться к горизонту, я сказал матери, что хочу прогуляться, и пошел в сторону дома Ладо. Я хотел именно сегодня узнать, мог ли мне он помочь.
Меня пригласили в дом, и я долго не мог объяснить, зачем пришел. И когда, собрав все свое мужество и расползающееся на глазах красноречие, я спросил о помощи, Ладо озадачился и погрустнел.
– Прости, я не смогу тебе помочь, – сказал он. – Я знаю, у вас тут свои правила, и я не имею права в них вмешиваться. Что будет, если отец твой узнает? Он может сильно рассердиться. А нас и так здесь недолюбливают, ведь мы чужаки. Вот если бы он дал согласие на твое обучение, тогда другое дело.
Второй вариант рухнул: никогда и ни за что отец не дал бы такого согласия. Из дома Ладо я вышел на улицу, когда спустились сумерки. Было немного зябко и сыро. Первые звезды уже появились на небе. «Ну вот и все, – подумал я, – день скоро закончится, а это значит, быть всю жизнь мне безграмотным пастухом».
Я брел медленно по пустынной дороге, не замечая ничего вокруг, и думал о безрадостной жизни, ожидающей меня. Только когда в темноте, совсем рядом со мной, раздался крик ночной птицы, я вздрогнул и очнулся. Эта страшная птица с детства пугала меня своим жалобным и пронзительным криком, напоминающим стенания умирающего человека. Я, было, ускорил шаг, но тут же остановился – впереди стояла темная фигура и не двигалась.
– Добрый вечер, Иларий, – сказал голос, и я сразу же узнал его, это был голос старика. – Я надеюсь, ты ждал меня?
– И вам добрый вечер. Да, я вас ждал, – ответил я каким-то чужим голосом.
Старик приблизился, и я уже смог разглядеть его шляпу и очертания лица.
– Сегодня тебе исполнилось тринадцать. Я поздравляю тебя и хочу подарить тебе подарок, как и обещал. А ты хочешь принять его?
– Да, хочу, – проговорил я, и снова раздался крик птицы. Я сглотнул тяжелый комок, застрявший в горле. – Только я не знаю, как я смогу объяснить все это отцу.
– Ему не нужно будет ничего объяснять. Он ни о чем не узнает.
– А как же вы…
Старик еще больше вынырнул из темноты, и я увидел его глаза – темные и блестящие, как у ночного животного.
– Пусть тебя это не беспокоит. Самое главное то, что ты согласен. Это чистая формальность, – сказал он вкрадчивым голосом. – Ну что? По рукам?
– А я всегда смогу читать и подарок больше не исчезнет?
– Всегда. Ты получаешь его на всю жизнь. Ведь подаренные подарки не забирают, – он протянул мне сухую, жилистую руку, похожую на когтистую птичью лапу. Я, вздохнув, протянул ему свою руку, и старик крепко обхватил ее своими цепкими пальцами.
– Ай, вы поцарапали меня, – удивился я, почувствовав резкую боль: острый ноготь старика впился в мою кожу, и несколько капель крови выступили на тыльной стороне руки. Я хотел убрать руку, но старик задержал ее и своим пальцем стер кровь.
– Так нужно. Без крови нет сделки, – старик поднес палец с отпечатком моей крови к языку и слизнул его, а потом втянул с шумом воздух. – Теперь, с завтрашнего дня, все станет по-другому. Твоя новая жизнь начнется, ты спасен.
– Что значит, я спасен? – я, испугавшись, сделал шаг назад.
– Узнаешь. Сейчас еще не время, – загадочно ответил он.
– Кто вы? Вы не святой? – прошептал я, начиная дрожать от страха.
– Что? Святой? – старик рассмеялся. – Ах, это глупое человеческое стремление верить в чудеса! Оно неискоренимо. Вера в святых, бродяжничающих по земле в поисках чистых душ, – это мое любимое, – он перестал смеяться и, сдвинув темные брови, серьезно посмотрел на меня. – Нет, я не святой, как ты уже догадался, но я спасаю души.
Старик надвинул на лицо шляпу и растворился в темноте.
Всю ночь Орик жалобно подвывал и скулил, а я не мог заснуть. Тяжелое, щемящее чувство подсказывало: я сделал что-то плохое, нечто очень плохое. Дрожа от липкого, отвратительного страха, накрывшись с головой одеялом, я ожидал рассвета.
Утром, когда мы с Бахменом выгоняли стадо, Орик, как обычно, не суетился возле нас. Я нашел его в будке: он лежал и печальными глазами смотрел на меня. «Видно ты приболел, – сказал я и погладил собаку, – выздоравливай друг, вечером проведаю».
Я решил ничего не рассказывать Бахмену, поэтому на его вопросы, отчего я такой задумчивый, отвечал, что просто плохо спал, сны дурные снились.
– Обращай внимание только на сны, которые повторяются. Они важны, а остальное – это пустое, только голову морочат, – сказал он, улыбаясь и щурясь на осеннее теплое солнце. – Чай с травами и сухими ягодами, и все пройдет.
Когда я пришел домой, меня ждало плохое известие: мать сообщила, что днем Орик сдох, и отец закопал его. Я заплакал, я не мог поверить в это, ведь мой
