Но Дуролом вдруг выпрыгнул из огня, упал на колени и, перекрестившись, согнулся в поклоне, бормоча:
- Слава тебе, Пречистая Дева, слава Тебе, слава Тебе!
Одежда на нем дымилась, но не горела. Толпа с изумлением обступила молящегося Дуролома, дядюшка вытер платком выступивший на лбу пот.
- Ну, братец, ну, блаженный Ивашка... - Красновский всплеснул руками, - Ну что с ним делать!
- Парамоша... ты нас чуть с ума не свел, - простонала тетушка, в изнеможении держась за плечо Акима.
- Нда... delirium tremens, - процедил Клюгин, - И ведь впрямь ни огонь, ни вода не берут болвана...
- Матрен, глянь-ка, порты целы! - восхищенно показывала одна из баб на слегка дымящиеся штаны Дуролома.
- И не обгорел! - качал головой Аким, - Ну дела!
- И не обгорю! Не обгорю! - поднял косматую голову Дуролом, - Ибо веру имею в грудях своих, хучь и не с горчично зернушко, да и она-то и помогает мне, сироте перехожей, сгореть не даст, Богородица Дева Пречистая! Не даст! Не даст!
Он перекрестился.
Вдруг Татьяна подошла к нему, и положив руки на его смоляные космы, произнесла:
- Спасибо тебе.
Дуролом вмиг весь вздрогнул и, припав лицом к ногам Татьяны, заплакал. Татьяна опустилась рядом с ним на траву и гладила его вздрагивающую голову.
Шум и возгласы в толпе стихли, все стояли молча.
- Милости... милости прошу, а не жертвы, - всхлипывал Дуролом,- Укрепи бедствующую и худую мою руку... и настави, ох. Господи... настави мя на путь спасения...
- Спасибо, спасибо тебе, - гладила его Татьяна. Лицо ее было спокойно и благостно.
- Вся... вся мне прости, еликим Тя оскорбих во все дни... живота моего... и аще что согреших в ночь сию... оох.. ох... Господи, - сильнее затрясся Дуролом и разрыдался, ткнувшись лицом в траву.
- Милый, ну зачем же так, - Татьяна осторожно взяла его за дрожащие угловатые плечи, - Не плачь. Спасибо тебе. Мы все тебе благодарны.
- Полноте, Парамоша, - наклонился к нему Антон Петрович и ласково похлопал по спине, - Мы все тебя любим, в обиду не дадим.
- И никто тебе плохого не желает, - добавил Красновский, - Что ж это ты... будто тебя обижают.
- Парамошу обидели? - осторожно спросила тетушка.
- Кто? Кто обидел?! - грозно завертел головой дядюшка.
- Да никто не обижал! Кто ж его обидит! - послышалось в крестьянской толпе.
Дядюшка выпрямился и грозно покачал пальцем:
- Всякий, кто обидит Парамошу, будет иметь дело со мной! Ясно вам?
- Ясно! Как не ясно! Всем ясно! - заговорили мужики.
- Спасибо тебе, милый Парамон, - повторила Татьяна, сидя возле него на траве. Роман опустился рядом с ней, осторожно взял ее руку и припал к ней губами.
Дуролом, всхлипнув, поднял голову и, вытерев рукавом лицо, пробормотал:
- Яко наг, да гноен, мзды не брал, парчи не напяливал...
- Ну, полно, полно, дружище! - хлопнул его по спине Антон Петрович, - В такой день и расстраиваться по пустякам! Ступай-ка лучше с бабами попляши! А мы, друзья, мы с вами... - дядюшка выпрямился, обвел гостей радостным взором,Мы с вами в городки сыграем!
- Отлично! - воскликнул Красновский.
- Ну, Антоша, какой ты фантазер! - засмеялась тетушка.
- Надо же, а я и забыл, что на свете существует эта замечательная игра! довольно смеялся Рукавитинов.
- В городки! В городки! - заговорили вокруг.
- Огня, огня сюда еще! - приказал дядюшка, - Фонарей! Класть вон там будем! Прошка, Аким! Несите городки, да бит побольше, там в сарае!
Толпа зашевелилась, парни во главе с Акимом побежали к сараям за городками, бабы - в дом за фонарями, остальные расступались, освобождая место. Дуролом со вздохом поднялся и побрел к темнеющим в стороне столам со снедью.
Бабы затянули негромкую песню.
- Рома, Татьяна Александровна! - обнял их, сидя на траве, дядюшка, Знаете ли вы, что такое городки?! Это же чудесное, расчудесное! Это такая игра!
- Славянская, русская игра! - подхватил, пошатываясь Красновский, - И вы, милейшая Татьяна Александровна, непременно должны попробовать... непременно, да!
- А я знаю эту игру! - с улыбкой ответила Татьяна, вставая и подходя к Куницыну, - Это любимая игра моего отца!
Слова эти вызвали всеобщее оживление.
- Адам Ильич! И в этом мы с тобой духовные братья! - воскликнул дядюшка.
- И в этом! - радостно подтвердил Куницын, и они обнялись под общий смех и рукоплескания.
- Даже я пробовала метать биты! - говорила Татьяна, - Это так увлекательно, но требует сноровки!
- Ты метала биты? - умиляясь и восхищаясь ею, сжимал Роман ее руки, Говори! Говори еще что-нибудь, моя любовь!
- Я метала биты! - произнесла она, неотрывно глядя в его глаза.
- Я люблю тебя! - произнес он так, словно любить ее было мукой, - Я люблю тебя, я умру за тебя!
- Я жива тобой!- обняла она его, - Жива тобой! И буду жить вечно! Вечно!
- Говори! Говори еще! Говори о битах, о костре, о Парамоне, о чем хочешь! Говори, умоляю!
- Я всех, всех люблю! - страстно заговорила Татьяна, - И хочу, чтобы все любили друг друга и чтоб всем, всем было так же хорошо, как и нам!
- И небу, и траве, и звездам? - спрашивал Роман, держа ее за руки, Всему-всему?
- И небу, и траве, и звездам! И этим липам, которых я так полюбила сегодня!
- Еще, еще скажи мне, любовь моя! - умолял ее Роман, не замечая никого и видя только прелестное лицо Татьяны.
- Я... я много-много хочу сказать тебе! - говорила она, задыхаясь от волнения, словно на сильном ветре, - Но мне кажется, что я никогда не смогу сказать тебе главного, самого главного! Ты не понимаешь меня?
- Как мне не понимать тебя?! Я знаю каждую твою клеточку, каждое движение души твоей! И я жив тобой так же, как и ты мною! Я люблю тебя и готов любить тебя всякой, всякой!
- А я... я... - выдохнула она и бессильно улыбнулась, - Я не знаю слов, чтобы все тебе сказать. А я хочу сказать тебе все... И не могу...
- Ты все можешь! - с уверенностью произнес Роман, - И все слова тебе известны. И ты говоришь все, и я слышу это. Ты мне веришь?
- Да, - тихо ответила она.
Они смотрели в глаза друг другу.
А вокруг все были в движении - в центре луга, неподалеку от костров устанавливались четыре фонаря, Красновский с Рукавитиновым известкой намечали на земле квадрат, Антон Петрович снимал пиджак, громко распоряжаясь:
- Аким! Клади биты вот сюда! Только, смотри, чтоб все гладкие были, мои, новых мне не надобно! Петр Игнатьич! Николай Иванович! Рисуйте два круга! Будем парами швырять на соперничество, чтоб сразу видать - кто каков!
Крестьяне стояли полукругом за дядюшкой, многие из них были сильно пьяны и опустились на траву.
Вскоре оба квадрата были намечены известкой, и дядюшка нетерпеливо попросил Акима поставить на обоих свою любимую фигуру "бабу в окошке".
- Да поживей, братец! - повторял он, не очень ловко закатывая рукав рубашки на правой руке.
Видя его неловкость, тетушка стала помогать ему.
Аким выставил двух "баб" и, довольный, отошел к кострам.
- Только полегче, Антоша, умоляю тебя! - просила тетушка.
Антон Петрович поплевал на руку, погладил биту:
- Ну-с, сударушка-битушка, дубовая подруженька, сослужи мне службу верную, покажи себя не скверною!
Поправив левой рукой пенсне, он выставил вперед левую ногу, слегка наклонился и, плавным движением вытянув руку с битой, замер, прицеливаясь. Все тоже замерли.
- Лети, дубец, да будь молодец! - внятно с чувством произнес дядюшка и, мощно размахнувшись, метнул биту, присовокупив свое неизменное, - Гоп!
Пролетев положенные двадцать шагов, бита, ко всеобщему восторгу, снесла "бабу в окошке", далеко разметав городки.
- Ага-га! - победоносно закричал дядюшка, - Есть еще порох в пороховницах! Аким!
Аким подбежал с новой битой, дядюшка взял ее, погладил, прилаживаясь, но вдруг, передумав, обернулся к толпе:
- Адам Ильич! Тряхни стариной!
Лесничий как будто ждал этого и вышел вперед:
- Что ж, тряхнем!
Подмигнув молодоженам, он взял протянутую дядюшкой биту.
- Бита славная, бита справная! - с лукавой улыбкой заключил он, погладив ручку биты, слегка выставил левую ногу и, прищурясь, посмотрел на фигуру в квадрате.
- Лети, дубинушка, да в серединушку! - произнес Куницын, размахнулся и пустил биту с такой силой, что многие в толпе ахнули.
Попав в самый низ фигуры, бита с громким треском разнесла ее.
- Браво! - воскликнул Антон Петрович и зааплодировал, - Браво, полковник!
Адама Ильича обступили со всех сторон:
- Адам Ильич, вы нас просто потрясли!
- Чудно! Чудно!
- Вот, Роман Алексеевич, поучитесь!
- Что ж, охотно!
- И где же вы, батенька, эдак кидаться сподобились?
Адам Ильич улыбался, поправляя манжет:
- Я сподобился, почтеннейший Федор Христофорович, в моем полку. Знаете, ходила такая поговорка: настоящий офицер предпочитает бильярд - городкам, карты - бильярду, и пунш - картам. Так вот, я, к вашему сведению предпочитал все наоборот: карты - пуншу, бильярд - картам и наконец, городки бильярду! И не мудрено, что в полку меня окрестили "полковником ГГ". ГГ - это означает Главный Городошник!
