— Не подходи: я выстрелю!
— Ты ранишь себя, оставь ружье! — закричал щеголеватый господин, видя, что она взвела курок.
— Оставь нас, не догоняй!.. — отвечала похитительница ружья.
— Оставь ты ружье; я не сделаю ни шагу за вами.
— Обманешь, он обманет! — подхватила худощавая цыганка.
— Я отдам тебе ружье, только влезай на дерево, — объявила владетельница ружья.
— Это зачем? — спросил удивленный господин.
— Для того, чтоб мы успели убежать подальше от тебя, если ты вздумаешь догонять нас.
Щеголеватый господин призадумался и, сняв с себя сюртучок и бросив фуражку, начал карабкаться на дерево. Он с ловкостью взбирался на него, поощряемый криками цыганок: «Выше, выше!», и они, прыгая около дерева, заливались детским смехом.
Взобравшись на самую верхушку, он крикнул цыганкам:
— Это что за дом там, на горе?
— Не твой! — смеясь, отвечала худощавая цыганка.
— Ах, какой вид чудесный отсюда!.. А вот и озеро, да это целое море… у-у-у! и конца ему нет! — кричал с верхушки щеголеватый господин.
Цыганки этим временем шептались между собою, и вдруг похитительница ружья выстрелила на воздух, а худощавая цыганка всыпала в дуло горсть сырой земли. И они со смехом пустились бежать, бросив ружье.
Щеголеватый господин проворно слез с дерева; но их уже не было и следов. Взяв ружье и увидев, что оно набито землей, он ворчал себе под нос:
— Дурак я, ведь это не девушки, а какие-то бесенята.
С минуту он стоял в недоумении, наконец снова стал взбираться на дерево, говоря:
— Погодите, дикарки: я ведь отсюда увижу, куда вы убежали.
Через две-три минуты он снова был на земле и, схватив ружье, пустился бежать. Ему не нужно было долго бежать. Лес шел скатом к громадному озеру, и на берегу его он увидал отдыхающих цыганок; они, верно, не подозревали погони, потому что покойно сидели спиной к лесу. Щеголеватый господин, как змея, стал спускаться, прячась за деревья; но цыганки, верно, почувствовали чье-нибудь приближение, повернули головы и очутились на ногах. Они без боязни ждали приближения незнакомца, и худощавая цыганка крикнула ему:
— Ты не прячься: мы тебя видим и не боимся.
Щеголеватый господин пошел прямо к ним и строго сказал:
— Зачем вы испортили мое ружье, а? Знаете ли, что, если бы вы не были такие хорошенькие, вам досталось бы от меня.
Худощавая цыганка дерзко заметила:
— Мы и без тебя знаем, что мы хорошенькие; да если бы были и дурные, то ты не посмел бы с нами ничего сделать.
— Ну что вы храбритесь? откуда вы?
— Из озера, — смеясь, отвечала худощавая цыганка.
— Стеша, перестань! — заметила ее подруга и хотела идти.
— Куда вы хотите идти? Ну так и я пойду с вами, потому что теперь, по вашей милости, я и дороги не найду.
— Не смей идти за нами! — с горячностью сказала худощавая цыганка. — Тебе так и надо, заблудись здесь, — раз попавши к озеру, не уйдешь от него!
— Ну, полно стращать-то меня этим озером: я ведь не мужик, что испугаюсь его. Да вы-то сами как попали сюда? Ведь тут, куда ни взгляни, всё болото, и с той и с другой стороны.
— Прилетели! — смеясь, отвечала подруга Стеши.
— Ну так дайте мне ваших крылышков отлететь домой. Я же так устал.
И щеголеватый господин сел на траву.
— Пойдем домой, — сказала подруга Стеши.
— Куда же вы хотите идти?
Но цыганки кинулись к озеру, прямо в осоку, и скрылись.
— Они, кажется, правду сказали, что из озера вышли! — ворчал господин и побежал за ними.
Шум и треск осоки и плеск весла об воду пояснили ему всё. Он было хотел идти по берегу, по направлению шума высокой осоки, где плыла лодка, но топкое болото помешало ему. Ноги его глубоко вязли, и щеголеватый господин повернул назад и, дойдя опять к скату леса, взобрался на раздвоенное молнией дерево и стал искать лодку глазами. Но никаких следов не было. Кругом было тихо. Огромное озеро как зеркало было гладко; полуденное солнце играло широко на воде. Плеск рыб иногда нарушал гладкость воды, надолго оставляя круг, который, расширяясь бесконечно и как бы утомясь, исчезал.
Беззаботное красивое лицо щеголеватого господина по мере созерцания озера стало чем-то омрачаться; он, как бы сделав усилие над собой, тяжело вздохнул, тряхнул головой и проговорил:
— Как хорошо и в то же время грустно здесь. Недаром это озеро называется Мертвым. И только одни дети, у которых еще нет никаких упреков, могут быть здесь веселы, как эти дикарки.
И он снова впал в задумчивость. Вдруг осока вдали зашелестила, и лодка выскользнула на гладкую поверхность воды. Худощавая цыганка гребла и пела, а ее подруга стоя правила веслом.
Над ее головой надувался, как белое полотно, парус.
Щеголеватый господин, любуясь ею, кивал дружески головой и махал платком на прощанье. Лодка неслась быстро, оставляя за собой на воде резкий след, как будто мощные руки управляли веслами.
Лодка стала уменьшаться, фигура стоявшей цыганки слилась, только надувшееся полотно над головой ее резко отделялось. Скоро лодка совершенно исчезла за осоками, но голос худощавой цыганки был еще явственно слышен; наконец и он затих; тогда озеро снова приняло свою величественную тишину и как бы опять навеяло грусть на щеголеватого господина.
На другое утро, в тот же самый час, как накануне, на берегу озера, у ската горы, спал щеголеватый господин. Туалет его на этот раз был гораздо удобнее и проще.
Вокруг была та же величественно-печальная тишина, нарушаемая тем же плеском рыб в озере, и так же ослепительно играло солнце на поверхности вод.
Привязанная к дереву лошадь, вся в мыле, зорко озиралась кругом и как бы в остервенении стучала зубами о мундштук.
Вдали, около берега, в осоке, показалось легкое колебание, оно приближалось, и шелест травы замер вблизи от спящего. Лошадь поводила ушами и смотрела на осоку, из-за которой через несколько минут показались две смуглые головки молодых цыганок, которые, разводя руками осоку, осторожно двигали лодку к самому берегу и, улыбаясь, глядели на спящего.
— Я тебе говорила, что он здесь, — шепотом говорила худощавая цыганка.
Подруга ее, приложив палец к губам, произнесла: «тс!»
— Он спит.
— Да может проснуться.
— Посмотри, Люба, как лошадь страшно глядит на нас, — говорила худощавая цыганка.
На что Люба отвечала:
— Да, хорошенькая лошадь.
— Лучше твоей!
— Ну так и есть! вот выдумала! — обидчиво сказала Люба.
Худощавая цыганка засмеялась, зажав себе рот.
И лодка скрылась в осоке. Но через минуту она снова показалась на том же месте, и цыганки делали выразительные жесты друг другу. Веселости своей, казалось, худощавая цыганка никак не могла победить, и подруга ее серьезно сказала:
— Ты уж его разбудишь.
— Ну так что же? чего нам его бояться?
— Нехорошо: он подумает, что мы для него приехали.
— Ах! отвяжем его лошадь: пусть она убежит в лес, — говорила худощавая цыганка.
— И, нет! зачем! он, может быть, ее любит, а лошадь не ружье, — наставительно сказала Люба.
— Да потому, что ты то сама сделала, — с упреком заметила худощавая цыганка.
— Ну, что за глупости! Возьми всё у меня из вещей, только не трогай мою Стрелку. И если бы кто ее пустил к озеру одну, уж я бы!..
И лицо говорившей приняло грозное выражение.
— Поплакала бы — вот и всё! — заметила ее подруга. И, забирая в руку осоки и двигая лодку, она сказала:
— Выйдем на берег!
— Нет! — решительно отвечала Люба.
С минуту цыганки ничего не говорили и смотрели на спящего.
— А знаешь ли, Стеша, не оставить ли ему наше молоко? — спросила Люба.
— Это зачем? Я лучше его в озеро вылью, — отвечала Стеша.
— А он, может быть, устал, есть хочет. Проснется, найдет молоко и хлеб, то-то будет ломать себе голову, как оно тут очутилось. Поставим.
И лицо Любы покрылось краской.
— Я лягушку пущу ему туда: пусть свежее молоко будет, — смеясь, сказала худощавая цыганка.
— Стеша! — сердито заметила ее подруга и надулась.
Стеша ласково сказала после минутного молчания:
— Ну, коли хочешь, так я поставлю.
— Пойдем вместе.
И они осторожно вышли на берег. Люба несла кувшин с молоком и кусок хлеба. Они тихо крались и невдалеке от спящего поставили молоко. Сделав это, они не убежали, а внимательно глядели на спящего, который в самом деле мог бы поразить всякого своей красотой. Спящий вдруг вскочил на ноги и прямо кинулся к озеру, говоря:
— Ага! попались, попались теперь!
Цыганки, дрожа от страху и бледнея, с ужасом смотрели, как он с необыкновенной легкостью вытащил лодку на берег и потом, возвращаясь к ним, язвительно сказал:
