Несколько сложнее следующие случаи искажения текста:
1) В эпизоде прибытия Вакулы в Петербург (стр. 232, 28) в рукописи было сначала: „когда малейший стук копыт коня отзывается громом и отдается по несколько раз“. Затем всё это место было переделано так: „Звук колеса, копыт коня отдается с четырех сторон“. Затем это место вновь переделано, но в печати появилось с искажениями в обоих изданиях:
в ВД1: копыт коня, звук колеса отзываются громом и отдаются с четырех сторон
в ВД2: копыт коня, звук колеса отзываюлись громом и отдавались с четырех сторон“.
Начертание „отзываюлись“ указывает на то, что переделка из настоящего времени в прошедшее сделана уже в корректуре второго издания. Прокопович исправил всю фразу („стук конских копыт и колес отзывался“ и т. д.) и это же чтение удержал Тихонравов. Мы вводим конъектуру: „стук копыт коня“.
2) В конце повести переписчиком, очевидно, была пропущена приписка на полях: „Кузнец утонул, вот тебе на!“ и т. д. Пропуск этот был замечен Гоголем и восстановлен, но в несколько другом месте (выше, после реплики бабы в казацкой свитке: сначала она была после первой реплики ткачихи). Из нового варианта выпали слова „и разинул рот, чтобы не проронить ни слова“; тем самым отпал и эффект плевка в разинутый рот; появилось: „плюнула в небритую бороду“.
Как видно уже из этих примеров, при просмотре копии, а может быть и корректуры, Гоголем были внесены новые исправления. Есть они и в других местах. Поэтому мы не сочли возможным возвращаться к рукописи в ряде случаев, где с равными основаниями можно заподозреть ошибку переписчика и новую поправку Гоголя. Считаем, что пропущены переписчиком, а не исключены Гоголем в рассказе Тымиша Коростявого слова: „подоивши коров, она пришла к нему“ — слова, необходимые по смыслу контекста; слова эти мы вводим в основной текст (стр. 212, 18); восстанавливаем по рукописи „послышался стук и голос дюжего головы“ — в печатных текстах явный пропуск „послышался голос дюжего головы“ (стр. 217, 12). Дальнейшие искажения текста связаны были с вмешательством цензуры, которое может быть установлено из сличения рукописи с печатным текстом. Одна из таких купюр — шутки Вакулы, крестящего чорта (стр. 232, 9) — была восстановлена еще Тихонравовым. На том же основании мы вводим в основной текст слова „не выпуская хвоста“ (стр. 225, 31). Н. С. Тихонравов указал на возможность еще одного цензурного вмешательства — в тексте жалобы запорожцев Екатерине. Не считая возможным возвращаться к рукописной редакции всей этой реплики, мы берем по рукописи фразу: „Помилуй, мамо! зачем губишь верный народ? чем прогневили?“ (считая печатный вариант цензурным искажением).
По рукописи и ВД1 сделаны также следующие, менее значительные исправления: стр. 212, 12 „пришел как-то коровий пастух“ (ВД2, П — „пришел какой-то коровий пастух“); стр. 219, 13 „Заметно было, что он весьма не в духе“ (в ВД1, ВД2, П — „было“ пропущено); стр. 240, 16 „вряд ли и в другом месте где найдется“ (в ВД2 и П — „где“ пропущено).
Из поправок Прокоповича принимаем только исправление явной описки, удержанной в отдельных изданиях „Вечеров“ (стр. 234, 2): „выше“ вместо ошибочного „ниже“.
Текст издания 1855 г. вполне соответствует тексту издания 1842 г., за исключением двух разночтений: в первом абзаце повести (стр. 201, 10) „повалился дым“ исправлено на „повалил дым“ и несколько ниже „ни с сего, ни с того“ исправлено на „ни с того, ни с сего“ (стр. 203, 8). Поправки эти могли быть сделаны и не Гоголем, а М. Н. Лихониным или другим лицом; мы удерживаем чтения предыдущих изданий и не вводим ссылок на издание 1855 г. в варианты.
II.
„Ночь перед Рождеством“ — одна из самых сложных повестей в „Вечерах“. В ней три сюжетных линии: 1) чорт и ведьма, 2) застигнутые врасплох любовники и 3) чорт и кузнец. Сплетение этих линий дано на фоне колядования.
Как эти основные элементы повести, так и ряд деталей в изложении, находят свои аналогии в народном творчестве, но подобного сплетения их в фольклоре мы не знаем.
Колядование Гоголь описывает в подстрочном примечании в самом начале повести и затем на протяжении рассказа несколько раз попутно возвращается к изображению колядующих и приводит песню „Щедрык, ведрык“. В „Книге всякой всячины“ на стр. 224 Гоголь записал: „Колядуют накануне Рождества Христова в честь хозяина дома, молодых супругов и проч. При каждом куплете повторяются слова: „святый вечер“. Щедровка перед новым годом; предметом ее — предметы священные с припевом „щедрый вечер“ (Соч., 10 изд., VII, стр. 884).
Изображение чорта и ведьмы в общем согласно с народными представлениями. Так, самая внешность чорта (он похож у Гоголя на немца, на чиновника) изображается сходными чертами и в народных рассказах, например, в сборнике Чубинского („Труды этнографическо-статистической экспедиции в Западно-русский край, снаряженной Русским географическим обществом. Материалы и исследования, собранные П. П. Чубинским“, I. СПб., 1872, стр. 185, 188, 189; ср. еще В. Гнатюк. „Знадоби до галицько-руської демонольогії“, I — „Етнографічний Збірник“, XV. Львів, 1904, № 1, II — там же, XXXIII. Львів, 1912, № 13, 15, 126; „Киевская Старина“ 1890, № 4, стр. 83).
Представления о ведьмах, о их превращениях, о полетах через трубу, о снятии ими звезд с неба отмечены у Чубинского, назв. соч., I, стр. 196, 197, 198; ср. также „Киевская Старина“ 1890, № 1, стр. 8, 60; 1896, № 9, стр. 47; 1901, № 2, стр. 224–225. В своей „Книге всякой всячины“, на стр. 183, Гоголь записал: „Существует поверье, что ведьмы снимают и прячут звезды“ (Соч., 10 изд., VII, стр. 881).
Говоря о том, что чорту осталось погулять последнюю ночь (накануне Рождества), Гоголь также опирается на народную традицию — см. „Киевская Старина“ 1896, № 1, стр. 5–6.
Найдем в фольклоре и изображение того, как чорт через печную трубу влетает к ведьме на любовное свидание — см. „Киевская Старина“ 1889, № 9, 398.
Мимоходом, говоря о радости чорта, поймавшего Вакулу, Гоголь упоминает о хромом чорте: „как будет беситься хромой чорт, считавшийся между ними первым на выдумки“. Это представление о хромом чорте, как о самом хитром из чертей, свойственно народной словесности. В заметке 1831 г. „Хромой чорт“ Гоголь говорит: „Малороссияне той веры, что [в пекле] в аде хитрее всех и умнее хромой [крывый] чорт“ (Соч., 10 изд., VI, стр. 2).
Образ чорта у Гоголя соответствует также и образу его в вертепной драме (В. А. Розов. „Традиционные типы малорусского театра XVII–XVIII вв. и юношеские повести Н. В. Гоголя“ — „Памяти Гоголя. Сборник речей и статей“. Киев, 1911, стр. 124, ср. стр. 115–124).
Изображение Солохи у Гоголя также более или менее соответствует образу вертепной бабы;[36] это изображение напоминает также народную песню о красавице, на которую на улице и в церкви все заглядываются.[37]
Рассказ о любовниках, спрятанных в мешки, по своему характеру близок к многочисленным народным анекдотам о попе, дьяконе и дьячке и т. п., посещающих жену мужика (см. Н. П. Андреев „Указатель сказочных сюжетов по системе Аарне“. Л., 1929, стр. 102, № 1730). В украинских сборниках отметим следующие тексты подобного содержания: Б. Д. Гринченко. „Этнографические материалы, собранные в Черниговской и соседних с ней губерниях“, II. Чернигов, 1897, № 109; М. П. Драгоманов. „Малорусские народные предания и рассказы“. Киев, 1876, № 49 (стр. 155–160), № 50 (стр. 160–162); В. Лесевич. „Оповідання Р. Ф. Чмихала“. Львів, 1903, № 58; М. Левченко. „Казки та оповідання з Поділля“. У Києві, 1928, №№ 211, 212; И. И. Манжура. „Сказки, пословицы и т. п., записанные в Екатеринославской и Харьковской губ.“ Харьков, 1890, стр. 93–94; О. Роздольський. „Галицькі народнї новелї“ — „Етнографічний Збірник“, VIII. Львів, 1900, № 7. Рассказы эти, очень живые и яркие, относятся к числу наиболее острых антипоповских анекдотов.
Воспользовавшись этим анекдотом, Гоголь, как и в других случаях, осложнил его литературными реминисценциями. Осложнено и оживлено изложение Гоголя и внесением ряда новых комических деталей; так, в одном из мешков оказывается два соперника (дьяк и Чуб), мешки попадают в руки дивчат и парубков и т. д.
История чорта и кузнеца у Гоголя сама по себе сплетена из нескольких отдельных мотивов, не комбинирующихся в таком виде в народных рассказах.
Чорт является врагом кузнеца и хочет отомстить ему; одной из причин этой вражды являются рисунки кузнеца, обидные для чорта. Аналогичный рассказ записал В. Н. Перетц („Деревня Будогоща и ее предания“ — „Живая Старина“ 1894, № 1, стр. 12–13).
Сходные рассказы, но обычно без такой четкой мотивировки вражды чорта к кузнецу: баллада Л. Боровиковского „Кузнец“ („Отечественные Записки“ 1840, № 2, стр. 42–51); Гнатюк, назв. соч., I, № 17; Савва-Сулхан Орбелиани. „Книга мудрости и лжи“, СПб., 1878, стр. 84, № 75; П. В. Шейн. „Материалы для изучения быта и языка русского населения северо-западного края“, II. СПб., 1893, стр. 144. О демонологических мотивах, связанных с кузнецами, см. также статью Вас. Гиппиуса „Коваль Кузьма-Демьян у фольклорі“ — „Етнографічний Вісник“ 1929, № 8 (здесь и ссылки на литературу).
