сиганул на большой перемене.
– Вы продолжали его доставать?
Андрюша отворачивается, и я получаю ответ без слов. Шагаю ближе, бывший командующий съеживается в ожидании удара.
– Подержи-ка, – говорю я, прижимая к его животу картонную табличку, а после пишу черным цветом одно слово прямо на лбу у Андрюши, которое полностью его характеризует. – А теперь улыбнись.
Просьба остается без внимания, но я все равно делаю пару кадров и отправляю все фотографии Лане. Теперь дело за девчонками, их ход. Закидываю лямку портфеля на плечо и направляюсь к двери. Вслед летит жалобное:
– Ты же не оставишь меня здесь?! Я сделал все, что ты просил!
Кладу мобильник Андрея на подоконник и бросаю, не оборачиваясь:
– Пусть тебя спасают друзья, если им, конечно, не плевать.
Выхожу на свежий воздух, белизна снега ненадолго ослепляет. Чуть в окно не сиганул. Если я прав, а ошибаюсь я редко, то наш следующий шаг может обернуться трагедией. Набираю номер Ланы и прижимаю телефон к уху, шагая к прорехе в заборе.
– Алло, – отвечает она взволнованно.
– Как я смотрелся?
– Ты был ужасен, настоящий якудза. Бита, пластырь на носу, безумный взгляд. Просто мороз по коже.
– Якудза – японская группировка, в Китае – Триада, – усмехаюсь я.
– Да? Я запомню.
– Что с реакцией на эфир?
– В комментариях разразилась настоящая бойня. Равнодушных почти не осталось.
– Это хорошо. Катя скинула видео манипулятору?
– Да, но он еще не ответил.
– Не пишите ему больше.
– Почему? Мы же еще не узнали, кто он.
– Зато я узнал. Переходите сразу к посту и напишите кому-нибудь из гимназии, чтобы пришли за Андрюшей. Я его там оставил.
– Елисей…
– Лана, я позвоню тебе позже.
– Что?! Нет! Куда ты собрался? К нему пойдешь? Один?! Не вздумай!
– Все будет хорошо. Не волнуйся, ладно?
– Как мне не волноваться?!
– Лана, ты мне веришь?
– Конечно, но…
– А без «но»?
– Только не отключай телефон, – тихо отвечает она.
– Держите меня в курсе, если вдруг что-то пойдет не так.
POV Елисей
Заношу палец над дверным звонком и на мгновение останавливаюсь, поддаваясь сомнениям. Оглядываю промозглый подъезд: зеленая краска на перилах шелушится, побелка на стенах покрыта толстым слоем пыли, к деревянной лакированной двери прибиты цифры – «45». Я был здесь всего пару раз. Первый, когда Гриша сломал руку, навернувшись с крыльца гимназии не без посторонней помощи, а второй – во время зимних каникул пять лет назад. Место верное, но живет ли он здесь до сих пор? Придется проверить.
Жму на кнопку звонка и отступаю от двери, засовывая руки в карманы куртки. Секунды больно бьют по затылку, но я дышу ровно и глубоко, не желая проигрывать страху. Звучит глухой щелчок замка, дверь открывается с пронзительным скрипом, и в лицо ударяет теплый воздух с ароматом топленого сливочного масла и печеного теста. На пороге появляется женщина в голубом халате с ромашками и поправляет на носу овальные очки. Ее короткие волосы стали еще светлее, и это уже не краска, а седина. Морщины у ее губ вздрагивают, собираясь в глубокие складки, и я оживаю, вспоминая, зачем пришел.
– Здравствуйте, Валерия… – судорожно пытаюсь вспомнить отчество, но память подводит.
– Евгеньевна, – напоминает женщина с улыбкой.
– Валерия Евгеньевна, вы, наверное, меня не помните…
– Как я могу забыть мальчика, который с таким недетским аппетитом уплетал мои пироги? Здравствуй, Елисей.
– Кхм… – прочищаю горло, потому что упоминание пирогов призывает призрачный вкус кислой вишни и сладкой сдобы, от которого сводит щеки и текут слюни. – Гриша дома? Могу я его увидеть?
Валерия Евгеньевна бросает короткий взгляд через плечо и произносит с тяжелой печалью:
– Он сейчас спит.
– Ясно, – киваю я и делаю шаг назад. – Тогда зайду позже.
– Елисей! – порывисто окликает она. – Ты можешь подождать, если хочешь. Гриша скоро должен проснуться. Пирогов у меня нет, но есть блинчики со сметаной.
– Не хочу доставлять неудобств, – вежливо отвечаю я, игнорируя протест желудка.
– К Грише уже давно никто не приходил, он будет очень рад тебя видеть, – в ее голосе слышится едва уловимая мольба.
Вряд ли он будет рад меня видеть, но нам все равно придется поговорить рано или поздно. Натягиваю дружелюбную улыбку и подхожу к двери:
– Блины меня убедили.
Крохотная кухня вмещает в себя минимум мебели и максимум предметов декора: фарфоровые статуэтки, вязаные салфетки, вазочки с искусственными цветами. Передо мной на столе появляется круглая тарелка идеально тонких румяных блинов и чашка зеленого чая с четвертинкой лимона. Валерия Евгеньевна суетливо наводит порядок: убирает посуду в навесной шкафчик и смахивает выцветшей тряпкой крошки на пол, попутно задавая стандартный набор вопросов. Как дела в школе? Какой предмет нравится больше всего? Какие экзамены собираюсь сдавать? В какой университет поступать? Отвечаю непринужденно, поедая блины один за другим. Беседа на первый взгляд кажется легкой, но с каждым вопросом Валерия Евгеньевна становится все мрачнее и мрачнее.
– Ты так вырос, – она качает головой. – Возмужал. Твоему аппетиту позавидовали бы спортсмены-тяжеловесы.
Дожевываю блин и запиваю остатками чая. Ставлю чашку на стол, глядя в прозрачно-голубые глаза, полные материнской тоски, и спрашиваю:
– А как ваши дела? Я слышал, Гриша перевелся на домашнее обучение.
– Ох, – вздыхает она и хватает пустую чашку. – Давай я налью тебе еще.
Валерия Евгеньевна встает из-за стола и отходит к плите, поворачиваясь ко мне спиной. Сохраняю молчание, все еще рассчитывая на ответ.
– Думаю, из-за чего это произошло, ты тоже знаешь, – тихо говорит она. – Я решила, что дома ему будет лучше, но… Я ведь не вечная, Елисей. Однажды меня не станет, и Гриша останется совсем один. Я просила его подумать о возвращении в школу, умоляла выбрать колледж, но он и слышать ничего не хочет.
Она упирается ладонями в тумбочку и опускает голову. Напряженно поджимаю губы, делая глубокий вдох. Я не знаю, что сказать. Не могу им помочь, потому что чужая жизнь – это чужая ответственность. Единственное, о чем не стоит забывать, так это о границах. Там, где начинается территория другого человека, заканчивается твоя. Если бы все следовали этому правилу, мир определенно стал бы лучше.
– Гриша сейчас принимает лекарства и занимается с психологом, но процесс идет тяжело. Он сопротивляется, не верит доктору и в себя не верит. Елисей, пожалуйста, поговори с ним. Может быть, к тебе он прислушается. Ты был единственным, кто общался с ним… – Ее голос ломается и затихает.
Валерия Евгеньевна поднимает за пластиковую ручку алюминиевый чайник и доливает в чашку кипяток, но такое чувство, что он льется мне прямо
