они были хорошими людьми, в отличие от семейства Чан. Моя новая семья состояла из честных и искренних людей, которые обращались с людьми так, как относились к ним на самом деле. Тетушка в свое время считала это очень важным. Она говорила, что хорошие манеры и обходительность никогда не заменят доброго сердца.
Столько лет ее не было рядом, но ее слова оставались со мной и в горестях, и в радостях. Я вспоминала о них в самые важные для меня моменты.
После того как японцы напали на Рот Горы, мы с Гао Лин стали подниматься на холм всякий раз, как слышали выстрелы, чтобы посмотреть, с какой стороны и как близко стелется дым. Мы наблюдали за тем, в какую сторону двигаются машины, грузовики и повозки на дорогах. Гао Лин шутила, что мы приносим новости быстрее, чем любительское радио, возле которого по полдня просиживали Кай Цзин и мисс Грутофф в надежде услышать хоть слово от ученых, уехавших в Пекин. Я не понимала, почему они ждали радиосообщения. Оно приносило только дурные вести: о том, какие города были захвачены и как большая часть их жителей была убита в назидание остальным и чтобы показать, что нельзя противиться японским войскам.
Японцам здесь не победить, — говорила по вечерам Гао Лин. — Они могут быть хороши на море, но здесь, в горах, они как рыба, выброшенная на берег. А наши мужчины тут — как горные козлы.
Она повторяла это каждый вечер, чтобы убедить саму себя в том, что это правда. И какое-то время это и было правдой: японским солдатам не удавалось подняться в горы.
Вода не могла течь вверх, а вот деньги были способны и не на такие чудеса. Постепенно торговцы из поселков у подножия холма с самыми разными товарами стали просачиваться сквозь заградительные сооружения. Жители взгорья должны были успеть потратить деньги до того, как их убьют и ограбят. Гао Лин, Кай Цзин и я прогуливались по горной дороге, покупая самые разные деликатесы. Иногда я наполняла жестяную банку острыми слоеными булочками, покрытыми кунжутом, которые так любил Учитель Пань. В другой раз я покупала жареный арахис, сушеные грибы или засахаренную дыню. В военное время было трудно с продуктами, поэтому любое лакомство, которое нам удавалось раздобыть, уже было поводом для небольшого праздника.
Мы праздновали в гостиной Учителя Пана. К нам всегда присоединялись Гао Лин и Сестра Юй вместе с учеными: Дуном, пожилым мужчиной с мягкой улыбкой, и Чао, высоким молодым человеком с длинными густыми волосами, ниспадавшими ему на лицо. Мы разливали чай, после чего Учитель Пань заводил граммофон, и мы лакомились угощениями, слушая «Восточный танец» Рахманинова. Я до сих пор вижу, как Учитель Пань размахивает рукой, словно дирижер, показывая невидимому пианисту, где нужно убавить звук, а где вступить с новой силой. В конце праздника он всегда ложился на скамью с подушками, закрывал глаза и вздыхал, благодаря за еду Рахманинова, своего сына, невестку и старых добрых друзей.
— Вот это и есть самое настоящее счастье, — говорил он нам.
А потом мы с Кай Цзином отправлялись на вечернюю прогулку, чтобы потом вернуться в свой дом и благодарить друг друга за радость, доступную только влюбленной паре.
Вот такими были наши маленькие традиции, которые мы любили и которыми утешались. Мы ждали этих событий, были за них благодарны и вспоминали о них после.
Даже во времена войны и нищеты у людей должны быть спектакли и оперы.
— С помощью слов в пьесе и с помощью музыки разговаривает душа, — как-то сказал мне Кай Цзин.
Каждое воскресенье ученики устраивали для нас представления. Они делали все с большим энтузиазмом. Хотя, если честно, их актерское мастерство и музыкальные таланты оставляли желать лучшего. Иногда на них было больно смотреть или слушать, и нам приходилось самим прилагать недюжинные актерские усилия, чтобы продемонстрировать ни с чем не сравнимую радость и удовольствие от этого зрелища. Учитель Пань сказал, что постановки были такими же плохими, как во времена, когда я сама в них участвовала девочкой. Как же давно это было! Теперь мисс Таулер состарилась и сгорбилась, став почти одного роста с Сестрой Юй. И сейчас, когда она играет на пианино, ее нос почти касается клавиш. У Учителя Паня катаракта на обоих глазах, и он боится, что скоро не сможет рисовать.
С наступлением зимы солдаты-коммунисты стали болеть и умирать, так и не успев сделать по врагам ни одного выстрела. У японцев было больше лекарств, теплее экипировка, и они брали еду и все необходимое в любой деревне, мимо которой проходили. С сокращением отрядов коммунистов, защищавших подступы к горам, японцы начали постепенно продвигаться вверх, вырубая все деревья на своем пути, чтобы за ними никто не смог спрятаться. Они были все ближе, а это значило, что ходить в деревни за провизией уже было небезопасно.
Кай Цзин с коллегами продолжал ходить на место раскопок, и это сводило меня с ума.
— Не ходи, — умоляла я его каждый раз. — Эти старые кости пролежали там миллион лет. Пусть переждут еще одну войну.
Раскопки были единственной причиной для наших споров, и порой, вспоминая об этом, я жалею, что не была настойчивее. Я должна была спорить до тех пор, пока он не прекратил бы туда ходить. Но иногда мне кажется, что я вообще не должна была ему перечить, и тогда мои последние слова, сказанные ему, не оказались бы сварливыми упреками.
Когда Кай Цзин не ходил на раскопки, он занимался с девочками геологией. Он рассказывал им о древней земле и древнем человеке, и я тоже слушала его истории. Он рисовал на доске схемы ледников и огненные извержения из-под земли, череп «Пекинского человека» и то, чем он отличался от обезьяны: высокий лоб, дававший больше места меняющемуся мозгу. Когда на его урок приходили мисс Таулер или мисс Грутофф, он не рисовал обезьян и не говорил о возрасте земли. Он понимал, что его представления об истории земли и человечества отличались от того, во что верили они.
Однажды Кай Цзин рассказывал девочкам о том, как развивался человек, постепенно теряя сходство с обезьянами:
— Древний «Пекинский человек» мог ходить на двух ногах. Мы видим это по тому, как был сформирован его скелет, и по следам, которые он оставил на земле. Он пользовался орудиями труда, мы можем определить это по костям и камням, которые он раскалывал и точил, чтобы ими резать и колоть. И его мозг был уже
