— Распишитесь, Цогоев, — процедил майор. — Вы свободны. Распишитесь и уходите. Чем меньше останется народу, тем проще будет решать проблемы.
Цогоев вцепился в ручку и расписался, разрывая бумагу пером.
— Возьмете с собой в преисподнюю? — осведомился майор, помахивая протоколом.
— А что вам остается, кроме как хамить, — беззаботно сказал Консерватор. — Оставьте себе. Покажете в райских кущах.
Он остановился перед Дашей Капюшоновой:
— Выражаю вам свои искренние соболезнования. Наши планы рухнули. Мы рассчитывали на постепенное развитие событий, на эволюцию… Но увы! Вам не суждено насладиться преимуществами здорового быта.
Даша плюнула в его торжествующее лицо.
Минус Первый обмакнул палец в плевок и задумчиво пососал.
— Какая женщина! — пробормотал он, качая головой. — Нет — что бы ни говорили, а во Сне тоже бывали находки.
Де-Двоенко, наблюдая за происходящим, чувствовал неладное. Что-то не сходилось, где-то открылся изъян. И дело было не в том, что все и вся вот-вот отправится под откос. Этим, конечно, предполагались разные странности, но майора беспокоило нечто другое, неуловимое. Произошло что-то такое, чего никак не могло произойти. И он никак не мог сообразить, что именно. Взгляд Де-Двоенко встревоженно бегал по комнате, прицениваясь к каждой мелочи. И вдруг майор понял: руки!
— Цогоев! — позвал он севшим голосом. — Покажите ваши руки!
Цогоев не ответил. Он растирал запястья и смотрел в пол.
Минус Первый отвлекся от сладкого плевка и нахмурился.
— В чем дело, коллега? — спросил он подозрительно. — Какие руки?
Взволнованный Де-Двоенко отмахнулся. Откуда Консерватору было знать, что Цогоев не мог — физически не мог — расписаться! Для этого, как уже говорилось, требуются пальцы. Хотя бы два. Но после того, как задержанный погостил в милиции, пальцы его сделались непригодными к письму. Если быть честным до конца, то пальцев вообще не осталось.
Но теперь они были!
— Посмотрите на его руки, — прохрипел Де-Двоенко, потрясенный новой догадкой — страшной и ослепительной.
— А что с его руками… — начал Минус Первый и прикусил язык.
Цогоев вскинул голову. В глазах его бушевало негодование.
— Сей мир жесток к посланникам Создателя, — заметил он строго, и тон, которым это было сказано, не предвещал ничего хорошего. — Мне было больно. Слепцы! Вы погрязли в интригах. Но Ревизору ничего не стоит обновить плоть, коль скоро плоть пришла в негодность. Ревизору под силу даже воскреснуть. Поднимитесь над суетой и посмотрите, кто у порога.
Минус Первый проследил за пальцем Цогоева и выронил пистолет.
— Ревизор — это всегда серьезно, — напомнил ему Волнорез, заполнивший собой дверной проем. — Гораздо серьезнее, когда Ревизоров — два.
Вова-Волнорез вдвинулся в комнату.
— Сворачивай базар, — он хмуро, исподлобья посмотрел на Консерватора. Ты попал, конкретно попал.
— И не только базар, — добавил Цогоев, показывая на Будтова. Затормози его.
Воздух вокруг Захарии Фролыча пузырился и играл красками. Спящего окутывала семицветная аура, похожая на праздничный саван.
— Я не могу… это не в моих силах… — выдавил из себя Минус Первый. Но глаза у него бегали, выдавая лживость речей.
— Ну не нам же этим заниматься, — оскорбился Волнорез. — Ты, я вижу, совсем отмороженный. Знаешь, что про тебя Канцелярия пишет? Показать?
— Не надо, — опомнился тот и взмахнул рукой. Будтов раскрыл рот, на секунду уподобившись экзотической рыбе, и с силой выдохнул. Откуда-то издалека донесся приглушенный гром, по комнате пробежала ледяная волна. Вечер, сгустившийся за окном, озарился короткой вспышкой. Цогоев потянул носом:
— По пятьдесят рентген схватили. Вот негодяй!
Де-Двоенко быстро нагнулся к дедулиному уху и что-то прошептал. Его ухищрения оказались напрасными, Цогоев разобрал все.
— Ты слышал, что он сказал? — обратился он к Волнорезу. — Этот умник не понимает, почему к нему прислали черного Ревизора. Ты! — Цогоев грозно шагнул в сторону майора. — В Канцелярии не место земным раздорам, Боги живут в мире и согласии, в атмосфере делового сотрудничества. Гордыня лишила тебя остатков разума. Ты даже не знаешь, кто заступил на дежурство — вот до чего оторвался. Не оторвался — отщепился! Примкнул!
Жарко дыша, надвинулся Вова-Волнорез:
— Аллах дежурит, — шепнул он сурово. — Извинись, друг — себе ж дороже. Может, тебе и моего патрона назвать?
— Нет-нет! — Де-Двоенко заслонился ладонями. — Я приношу извинения. Это, вероятно, Сон. Так он искажает субъективную реальность…
Майор лукавил: на самом деле ему очень хотелось узнать, кто покровительствовал Волнорезу, и кому вообще могло прийти в голову воспользоваться этим образом в божественных целях. Но он благоразумно поостерегся спросить.
Цогоев приблизился к Будтову, который уже благополучно перестал воздействовать на бытие и стоял, потерянный и согласный на все. Пирамидки и додекаэдры рассыпались в пыль, параллельные прямые стянулись в единую точку, а Лобачевский и Риман превратились в пустые фамилии, каких полно. Обычно их носят любители воды из-под крана. Кот настороженно, немигающим взором следил за высоким порученцем.
— Спящий, Канцелярия выражает вам соболезнования и приносит извинения, — заявил Ревизор. — Это не в наших правилах, но ваш случай исключительный. Вы можете истребовать себе компенсацию за причиненные неудобства.
— Хачик, ты откуда здесь взялся? — глупо спросил Захария Фролыч. Он вдруг вспомнил своего вежливого и услужливого соседа.
Цогоев вздохнул.
— Что ж за сны-то у вас, — сказал он с сожалением. И позвал: Волнорез! Поговори с потерпевшим. Ты ему понятнее и ближе.
Его товарищ подошел к Захарии Фролычу и взял его за пуговицу толстыми пальцами.
— Ну что, квартирант? — ухмыльнулся он дружелюбно. — Про пятновыводитель помнишь? Сейчас попрыскаю… — Волнорез расхохотался и стукнул Будтова по плечу. — Это шутка, не дрожи. Давай, соображай — чего ты хочешь с этих козлов? Что с ними сделать?
Будтов сглотнул:
— Нет, не делайте ничего… Пусть меня оставят в покое… И Дашку с батей пускай не трогают…
— Слыхали? — Волнорез торжествующе обернулся. — Эй, ты, животное! Быстро сними браслеты с дамы!
Де-Двоенко бросился к Даше; ключ от наручников прыгал в его трясущихся руках.
Пока он трудился, Цогоев занялся милицией.
— Спокойных снов, — шепнул он первому верзиле, который давно ничего не соображал и только рад был рухнуть на грязный пол бесчувственным кулем. Спокойных снов, — шепнул Цогоев второму, водя перед ним рукой, и тот, завороженный регенерацией пальцев, последовал за товарищем. Третий и четвертый схватились за автоматы, но Цогоев успел, и оба растянулись без признаков жизни. Покончив с земным, Ревизор переключился на отравленную засаду, которая играла утомительную роль ненужных статистов.
— Скоты! Пойдете на хозяйственные работы! — погрозил им пальцем Цогоев. — Короче говоря, — повернулся он к Вове, — здесь еще и халатность, поставившая под угрозу смысл жизни личного состава.
— Может, сразу проведем трибунал? — деловито предложил Волнорез, продолжая удерживать пуговицу Захария Фролыча. Осмелевший кот пытался поиграть с его львиной лапищей.
— Давай, — пожал плечами Цогоев. — Тут работы на пять минут. Вопрос-то ясный.
— Нет, так не пойдет! — встрепенулся дедуля, до сих пор отчаянно искавший, к чему прицепиться и тем отсрочить неизбежную расправу. — Это процессуальный произвол! Нарушать регламент не вправе даже Ревизоры!
— Ну, обжалуешь, если останешься жив, — успокоил его Волнорез. — Кто ты вообще такой? Кто он такой? — обратился Вова к Цогоеву.
— Я сила Света, добрый Светоч, — гордо ответил дедуля.
Этого Ревизоры уже не могли стерпеть.
— Хоть иногда думайте, что говорите! — закричал Цогоев.
— Совсем не фильтрует, — вторил ему Волнорез, отпуская Будтова и подступая к дедуле.
Тот закрылся локтями:
— Я уважаемый человек! Ветеран! Уберите руки, не смейте ко мне прикасаться!..
Цогоев остановился от него в двух шагах и решительно кивнул:
— Давай трибунал.
Дедуля схватился за грудь. По лицу Де-Двоенко побежали струйки пота, а нос разбух, и со стороны могло показаться, что он тоже вот-вот превратится в каплю и шлепнется.
— Папаша, вы бы погуляли на свежем воздухе, — посоветовал Волнорез Фролу Захарьевичу, который к тому времени уже пережил первую фазу сложного состояния и постепенно вступал во вторую, еще сложнее.
— Куда ж мне пойти… я подожду.
Вова сдернул с пальца чудовищный перстень и сунул хозяину.
