С каждым из сих слов страдания бедной Энхен увеличивались; она металась во все стороны, — шесть человек присутствующих не могли держать ее; страшные судороги сводили ее члены; из уст ее вырывались то самые ужасные проклятия, то насмешки.
Между тем дом сламывался; под фундаментом его нашли своды совсем другой постройки, по-видимому, принадлежавшие весьма давнему времени. В этих сводах открылось место, которого известка явственно отличалась от находимой в других частях строения. Едва ударили в это место киркою, как из него посыпались человеческие кости. В ту же самую минуту Энхен, находившаяся в другом доме и, разумеется, не могшая знать о случившемся во время сломки, вдруг пришла в себя, почувствовала себя совершенно здоровою, и с тех пор припадки ее не возвращались. Свидетелями этой сцены были несколько врачей и многие другие известные в Германии люди.
Вот вам моя история. Из нее вы, княгиня, можете вывести, в виде нравоучения, что бывают случаи, когда действительно говорим не мы, а кто-то другой говорит за нас…
Рассказчик умолк, — Было уже за полночь. Потому ли, что в эти часы воображение всякого человека бывает более или менее наклонно к чудесному, оттого ли, что граф говорил красноречиво — но насмешек не было, а все как-то невольно призадумались.
— Позвольте, однако же, заметить, — сказал Звенский, молодой племянник княгини, только что вышедший из университета и который слушал рассказчика с большим вниманием, — позвольте заметить, что это происшествие ничего не доказывает в пользу вашего мнения и что все, вами рассказанное, очень хорошо может быть объяснено известными законами природы. У бедной Энхен действительно была падучая болезнь; а известно, что в этой болезни после самого ужасного припадка человек чувствует себя совершенно здоровым и не помнит ничего, что с ним было. Рассказы Энхен, видимо, почерпнуты из немецких сказок, в которых белые и черные привидения играют большую роль; что же касается до того, что ее припадки прекратились в ту самую минуту, когда найдены были кости, то это не иное что, как случайность, которая могла быть и не быть.
— Так, — отвечал граф Валкирин, — но вот в чем дело, не только Энхен, но даже и терпеливые немецкие ученые не подозревали существования замка, о котором говорила Энхен. Ее слова расшевелили всех антиквариев; пошли толки в журналах, начали рыться в архивах и между кипами старых бумаг, в которые сотни лет никто не заглядывал, отыскали подлинное дело о следствии, произведенном за четыреста лет над злодеем, жившим, как видно было по документам, на самои том месте, где потом был построен дом Громбаха, отца Энхен. Другие документы обозначали то место, где находился гейслингенский замок, которого развалины до сих пор могут видеть путешественники и которого существования также никто не подозревал до той минуты.
— Вы знаете, — отвечал молодой человек, — что во всех историях такого рода многое должно быть исследовано с большою тщательностью, как юридический процесс; но позвольте заметить и то, что все подобные происшествия перестают быть чудесными с тех пор, как нам стал известен магнетизм…
— Известен? — повторил граф с едва заметною, но горькою улыбкою. Берегитесь, молодой человек, чтоб он в самом деле не сделался вам вполне известен!- прибавил граф таким выразительным тоном, что молодой человек не нашелся, что отвечать, а только посмотрел на графа с удивлением и любопытством.
Разговор кончился, гости стали расходиться. На лестнице дипломат очень остроумно на ухо дамам подшучивал над рассказчиком, а сам думал про себя по-французски: «Право, недурное средство; этого молодца все слушали, а мне не удалось вымолвить ни слова; оставалось только глотать свой язык; а недурное средство — надобно испытать его! Необходимо прочесть что-нибудь об этих бреднях; Европа уж так сделалась известна всякому встречному и поперечному, так избита, что говорить о ней становится делом дурного тона. Нечего делать, надобно будет приняться за бесовщину, а потом… потом перещеголять этого молодца… Можно найти что-нибудь и пострашнее его рассказа…»
Сии размышления были прерваны криком швейцара, который провозглашал исковерканную фамилию нашего дипломата…
I
Сильный стук в дверь прихожей заставил Ивана Ивановича Росникова болезненно вздрогнуть. Не мудрено: поздняя пора ночи, размышления в тиши и одиночестве, несколько чашек крепкого чая, опорожненные им одна за другою в продолжение вечера, чад от сигар, которых он превратил в дым и пепел целую дюжину, — повергли его в какое-то неестественное, напряженное, раздражительное состояние. Жилы на висках его бились, сердце мучительно трепетало, а воображение было настроено к восприятию чего-то неожиданного и странного.
Иван Иванович хотел было кликнуть своего слугу, чтоб приказать ему справиться о причине стука, но слуга его, Герасим, так громко храпел в кухне, что не подавал никакой надежды на возможность скорого пробуждения. Подумав немного, Росников решился идти в переднюю сам.
— Кто там? — спросил он нетвердым голосом, положив руку на железный крючок, замыкающий дверь. Ответа не было.
Он намеревался уже воротиться в свой кабинет, полагая, что ему почудился стук, как над самою его головою раздался такой пронзительный, настойчивый звон колокольчика, что Иван Иванович вздрогнул сильнее прежнего, торопливо сбросил крюк и отворил дверь в сени: прежде нежели успел он оглянуться, скользнуло оттуда, вместе с морозным ветром, что-то высокое и черное, шаркнуло по темной гостиной и скрылось в кабинете.
Захлопнув наскоро дверь, Иван Иванович бросился опрометью вслед за странным явлением. В кабинете, в облаках табачного дыма, на одном из кресел расположился уже капуцин в черной маске. Хотя бесчисленные складки плотного, блистающего атласа и висели на широких и сухих плечах его, словно кардинальская мантия на вешалке, но, говоря правду, прекрасный черный цвет его удивительно гармонировал с желтою шерстяною матернею кресел, и вообще положение капуцина было так небрежно и грациозно, перчатки его так удачно обнаруживали стройную, продолговатую руку, острый носик и клинообразная борода маски имели такое веселое, ироническое выражение, что на этого гостя нельзя было довольно налюбоваться.
— Что за мистификация? — спросил Иван Иванович, став перед капуцином.
— Никакой, — отвечал тот, подняв голову и устремив на хозяина живые, сверкающие глаза. — Сегодня маскарад, и я замаскирован.
— Но, милостивый государь, — возразил Росников сухо (голос гостя показался ему совершенно незнакомым): — здесь моя квартира, а не зала Дворянского Собрания.
— Я сейчас оттуда. Стечение публики необыкновенное. Очень весело. У выхода такая давка, что я не мог дождаться шубы и прибежал сюда вот в этом талареи, без шляпы. Хорошо, что ваша квартира почти подле; иначе я мог бы схватить простуду. Скажите, пожалуйста, отчего вы не в маскараде?
— Скажите мне лучше ваше имя, — произнес Иван Иванович прежним тоном.
— К чему это? Я ведь не пришел занимать у вас денег, свататься за вашу кузину или представляться вашей жене; да у вас и нет ничего подобного. Особенно потому, что вы холосты, приглашаю вас в маскарад и ручаюсь вам в занимательности нынешней ночи. Поспешим. Уже первый час в исходе. Время дорого; не издерживайте его на пустые вопросы.
— Помилуйте! — отвечал с досадою Росников, — если б я, против своих привычек, и имел хотя малейшее желание быть сегодня в маскараде, то пока окончу туалет…
— Маскарад кончится, — подхватил гость. — Поэтому и по многим другим причинам вы наденете домино и маску.
— У меня их нет, — возразил Иван Иванович, желая чем-нибудь отделаться, — а будить старого моего Герасима и посылать за ними из пустой прихоти, не соглашусь я ни за что в свете.
Он не договорил еще этих слов, как находчивый гость прыгнул, словно кошка, с кресел, вмиг сбросил с себя черную свою мантию и начал ее надевать на Ивана Ивановича. — Этот костюм сшит будто нарочно для вас, — лепетал он скороговоркою, застегивая крючки и завязывая ленты.
Ивана Ивановича особенно удивило то, что на безотвязном приглашателе в маскарад оказался другой капуцин, но уже фиолетового цвета.
— Я сегодня не брился, — начал опять Росников, все еще упорствуя, как бы остаться дома. — Я ни за что без маски не поеду.
В одно мгновение гость сорвал с себя маску и, очутясь в другой, ярко-огненного цвета, подал первую Росникову.
— Что за чудеса! — вскрикнул он, — на вас еще маска!
— У каждого из нас их несколько. Впрочем, мысль эта стара и вполне развита другими — не стоит распространяться. Лучше позвольте помочь вам.
Тут проворно приложил он к лицу Ивана Ивановича черную личину, дернул сзади шнурок, и она облепила его щеки так плотно, как знаменитая историческая железная маска.
