а ее в газету.
— Не может быть такого, — сомневался Анастас.
— Зато она хорошо работает на ферме. А теперь производственная учеба — выше школьной… вот! — пояснила Лида. — А я все равно не пойду на ферму… хоть убей.
— А куда же ты пойдешь? — спрашивал Анастас.
Лидочка, подпирая кулачком щеку, задумчиво глядела в потолок.
— Я еще сама точно не решила. Не знаю, что лучше. Или в детском, саду ребятишек нянчить, или яблоки караулить. — И, спохватившись, решительно заявляла: — Ты, дед, сиди тихо и не мешай мне уроки делать.
Она вытряхивала из сумки на стол книжки с тетрадками и вместе с ними недоеденный кусок пирога, а потом взбиралась с ногами на стул, наваливалась грудью на край стола и, высунув язычок, пыхтя, выводила острые, как частокол, буквы. Стол был высок для Лиды. На нем ели, шили, гладили и долгими зимними вечерами играли в карты. Анастас думал: вот как поправится, смастерит для Лидочки удобный столик.
Вечером после ужина Анастас шел в свой угол, валился на жесткий матрац и, заложив руки за голову, шумно вздыхал. Иван подвигал к койке табурет, садился и собирался с мыслями, чтобы завести с Анастасом умный, дельный разговор. Но мысли в его голове ворочались тяжело, неуклюже, как жернова. И он никак не мог придумать, с чего же начать. Анастас первым начинал нужный разговор, над которым так мучительно думал Луков:
— Строиться тебе надо, Иван Нилыч.
Иван, сделав последнюю глубокую затяжку, выдыхал вместе с дымком:
— И то надо. Лес-то у меня давно заготовлен.
— Хороший лес?
— Ничего лес-то. Ладный лес-то. На избу с кухней.
— Плотников будешь нанимать аль сам?
— И сам, и плотников. — И после долгого молчания добавлял: — А тебя, Анастас Захарыч, буду просить. Уважь, сосед, пусти в свой дом пожить, пока строюсь.
— Эва какой разговор. Да хоть завтра перебирайся и живи, — обрадованно говорил Анастас.
Луков удовлетворенно крякал и сворачивал толстую, с оглоблю, цигарку. Анастас улыбался и, хитро подмигивая, спрашивал:
— Деньжат-то небось припас на стройку?
— Ничего, хватит. В этом году мы неплохо вкалывали с Настюхой.
— Сколько же на трудодень-то пришлось? — любопытствовал Анастас.
— Ох-ха-ха! — раскачиваясь, хохотал Иван. — Отстал ты, Захарыч. Теперь у нас как на производстве: поработал — и хрустики на бочку. Денежная оплата. Настя, подай-ка мне расценку, — приказывал Иван.
Листая толстыми, неуклюжими пальцами тоненькую книжицу расценок колхозных работ, Луков, широко улыбаясь, пояснил:
— Вот тут, как в стекло, смотришь и видишь, за что вкалываешь. Полюбопытствуй, Захарыч!
Анастас углублялся в изучение книжицы, поминутно вставляя свои соображения:
— Плотницкие работы занижены. А вот заработки на ферме высокие.
— Малость высоки, — соглашался Иван.
Эти слова, словно иглы, впивались в сердце хозяйки.
— Ах ты, чурбан немытый, — начинала она с низких клокочущих нот. — А ты поди сам да поработай на ферме. Небось перекуры по часу строить не будешь. — Голос у Насти поднимался, наливался звоном: — Расценки на ферме высокие?! Позавидовали, черти полосатые! А на других работах какие расценки? Туда вы не смотрите! С жита галок гонять — три рубля в день! А кого на эту работу назначили? Последнего лодыря Мишку Силакова. Да моя Лидка с этой работой справится. А он, здоровенный мужик, сидит под кустом и в чистое небо плюет. В день раз плюнет — три рубля в кармане. Разве же это не срамота?! Ты слыхал, чтоб хоть раз Мишка стрельнул? И не стрельнет, потому что этот паразит копейки щербатой на порох не истратит. А ему три рубля положи! За что?.. За что, я вас спрашиваю?! — кричала Настя, и голос у нее свистел фистулой.
— Ты чего орешь-то на нас? Поди в правление и ори, — равнодушно откликался Иван.
— И пойду, и скажу! Все скажу. Я их, мазуриков, выведу на чистую водицу! — надрывно орала Настя.
Язык у Насти был острый, злой, беспощадный. Ее память хранила неистощимый запас ругательств, изумительно метких и язвительных. И она не переводя дыхания сыпала их и на лодыря Мишку Силакова, и на председателя, и на все правление, и на невозмутимого мужа, и на ни в чем не повинного Анастаса.
Старик слушал ее, закрыв глаза, и удивлялся, с чего это баба разошлась. Иван давно уже не слушал жену: он размышлял, о чем бы ему еще поговорить с Анастасом. Настя, видя, что ее гнев все равно что гроза в пустом поле, схватила полотенце и начала обхлестывать мужа, приговаривая:
— Это тебе за высокие расценки. Не сбивай людей с панталыку.
Иван изловчился, перехватил руку Насти и прохрипел:
— Ты чего это, а? Смотри! А то как вертану — кишки вокруг хребтины смотаются.
Настя, уловив в глазах мужа бычью ярость, стихла. И Луков снова завел разговор с Анастасом:
— Захарыч, ты слыхал — нашего председателя сильно хвалили в газете. — И, усмехнувшись, покачал головой. — Вот чудеса!
— За что же?
— За хорошее руководство.
Анастас смеется:
— Молодец наш председатель.
— Голова председатель, хитрая голова.
Они опять надолго замолкают. Иван успевает за это время обдумать очередной умный вопрос.
— А вот, — начинает Анастас, — ты говоришь, хитер наш председатель. Это верно, хитер. Да не больно умен.
Иван пристально смотрит на Анастаса и скребет небритый подбородок:
— Это как же так понять, Захарыч?
— По деньгам ходит и не видит этих денег… Ты вот слушай, что я тебе скажу. Важная думка застряла в моей голове. Если мне не доведется ее поведать народу, так ты ее поведай. Потому как скрывать ее дальше нельзя. — Старик вздохнул и задумался. — А я ее скрывал от народа сорок лет… А зачем? Сам теперь не знаю… Наверное, от глупости да от жадности… Подло скрывать добро от народа. Это я только сейчас понял. Да слишком поздно.
— Конечно, нельзя скрывать, — поспешно соглашается Иван, хотя не понимает, о каких это таинственных деньгах толкует старик, по которым председатель ходит и не видит.
Анастас приподнимает с подушки голову и говорит полушепотом:
— А деньги-то, сосед, лежат у реки, на заливном лугу.
Иван, раскрыв рот, очумело смотрит на Анастаса:
— Клад?
— Богатый клад… Ты знаешь три низинные котловины? Те, в которых вода до середины лета держится, а в мокрый год и совсем не высыхает?
— Да ты, никак, о лягушатниках толкуешь? — изумляется Иван.
— О них. А какие там деньжищи зарыты! Только надо уметь их взять.
Луков ухмыляется и качает головой.
— Да ты не тряси своей глупой башкой, а подумай, — вспыхивает Анастас. — Если эти котловины очистить, углубить да соединить с рекой, то что получится? Проточные пруды. Уразумел?
Иван пожимает плечами:
— А на что они,
