Антон Чехов - Полное собрание сочинений и писем в тридцати томах. Сочинения т 4-7

{05065}

довершение неблаголепия, дьячку подтягивал очень маленький мальчик, голова которого едва виднелась из-за перилы клироса. Мальчик пел высоким визгливым дискантом и словно старался не попадать в тон. Кунин постоял немного, послушал и вышел покурить. Он был уже разочарован и почти с неприязнью глядел на серую церковь. - Жалуются на падение в народе религиозного чувства... - вздохнул он. - Еще бы! Они бы еще больше понасажали сюда таких попов! Раза три потом входил Кунин в церковь, и всякий раз его сильно потягивало вон на свежий воздух. Дождавшись конца обедни, он отправился к отцу Якову. Дом священника снаружи ничем не отличался от крестьянских изб, только солома на крыше лежала ровнее да на окнах белели занавесочки. Отец Яков ввел Кунина в маленькую светлую комнату с глиняным полом и со стенами, оклеенными дешевыми обоями; несмотря на кое-какие потуги к роскоши, вроде фотографий в рамочках да часов с прицепленными к гире ножницами, обстановка поражала своею скудостью. Глядя на мебель, можно было подумать, что отец Яков ходил по дворам и собирал ее по частям: в одном месте дали ему круглый стол на трех ногах, в другом - табурет, в третьем - стул с сильно загнутой назад спинкой, в четвертом - стул с прямой спинкой, но с вдавленным сиденьем, а в пятом - расщедрились и дали какое-то подобие дивана с плоской спинкой и с решетчатым сиденьем. Это подобие было выкрашено в темно-красный цвет и сильно пахло краской. Кунин сначала хотел сесть на один из стульев, но подумал и сел на табурет. - Вы это первый раз в нашем храме? - спросил отец Яков, вешая свою шляпу на большой уродливый гвоздик. - Да, в первый. Вот что, батюшка... Прежде чем мы приступим к делу, угостите меня чаем, а то у меня вся душа высохла. Отец Яков заморгал глазами, крякнул и пошел за перегородку. Послышалось шушуканье... "Должно быть, с попадьей... - подумал Кунин. - Интересно бы поглядеть, какая у этого рыжего попадья..."

{05066}

Немного погодя отец Яков вышел из-за перегородки красный, потный и, силясь улыбнуться, сел против Кунина на край дивана. - Сейчас поставят самовар, - сказал он, не глядя на своего гостя. "Боже мой, они еще самовара не ставили! - ужаснулся про себя Кунин. - Изволь теперь ждать!" - Я вам привез, - сказал он, - черновое письмо, которое я написал архиерею. Прочту после чая... Может быть, вы найдете что-нибудь добавить... - Хорошо-с. Наступило молчание. Отец Яков пугливо покосился на перегородку, поправил волосы и высморкался. - Погода чудесная-с... - сказал он. - Да. Между прочим, интересную я вещь прочел вчера... Вольское земство постановило передать все свои школы духовенству. Это характерно. Кунин поднялся, зашагал по глиняному полу и начал высказывать свои соображения. - Это ничего, - говорил он, - лишь бы только духовенство стояло на высоте своего призвания и ясно сознавало свои задачи. К моему несчастью, я знаю священников, которые, по своему развитию и нравственным качествам, не годятся в военные писаря, а не то что в священники. А вы согласитесь, плохой учитель принесет школе гораздо меньше вреда, чем плохой священник. Кунин взглянул на отца Якова. Тот сидел согнувшись, о чем-то усердно думал и, по-видимому, не слушал гостя. - Яша, поди-ка сюда! - послышался женский голос из-за перегородки. Отец Яков встрепенулся и пошел за перегородку. Опять началось шушуканье. Кунина защемила тоска по чаю. "Нет, не дождусь я тут чаю! - подумал он, глядя на часы. - Да кажется, тут я не совсем желанный гость. Хозяин не соблаговолил со мной и одного слова сказать, а только сидит да глазами хлопает". Кунин взялся за шляпу, дождался отца Якова и простился с ним. "Даром только утро пропало! - злился он дорогой. - Бревно! Пень! Школой он так же интересуется,

{05067}

как я прошлогодним снегом. Нет, не сварю я с ним каши! Ничего у нас с ним не выйдет! Если бы предводитель знал, какой здесь поп, то не спешил бы хлопотать о школе. Надо сперва о хорошем попе позаботиться, а потом уж о школе!" Кунин теперь почти ненавидел отца Якова. Этот человек, его жалкая, карикатурная фигура, в длинной, помятой ризе, его бабье лицо, манера служить, образ жизни и канцелярская, застенчивая почтительность оскорбляли тот небольшой кусочек религиозного чувства, который оставался еще в груди Кунина и тихо теплился наряду с другими нянюшкиными сказками. А холодность и невнимание, с которыми он встретил искреннее, горячее участие Кунина в его же собственном деле, было трудно вынести самолюбию... Вечером того же дня Кунин долго ходил по комнатам и думал, потом решительно сел за стол и написал архиерею письмо. Попросив денег для школы и благословения, он, между прочим, искренно, по-сыновьи, изложил свое мнение о синьковском священнике. "Он молод, - написал он, - недостаточно развит, кажется, ведет нетрезвую жизнь и вообще не удовлетворяет тем требованиям, которые веками сложились у русского народа по отношению к его пастырям". Написав это письмо, Кунин легко вздохнул и лег спать с сознанием, что он сделал доброе дело. В понедельник утром, когда он еще лежал в постели, ему доложили о приходе отца Якова. Вставать ему не хотелось, и он велел сказать, что его нет дома. Во вторник уехал он на съезд и, вернувшись в субботу, узнал от прислуги, что без него ежедневно приходил отец Яков. "Как, однако, ему мои крендельки понравились!" - подумал Кунин. В воскресенье, перед вечером, пришел отец Яков. На этот раз не только полы, но даже и шляпа его была обрызгана грязью. Как и в первое свое посещение, он был красен и потен, сел, как и тогда, на краешек кресла. Кунин порешил не начинать разговора о школе, не метать бисера. - Я вам, Павел Михайлович, списочек учебных пособий принес... - начал отец Яков. - Благодарю. Но по всему видно было, что отец Яков не из-за

{05068}

списочка пришел. Вся его фигура выражала сильное смущение, но в то же время на лице была написана решимость, как у человека, внезапно озаренного идеей. Он порывался сказать что-то важное, крайне нужное и силился теперь побороть свою робость. "Что же он молчит? - злился Кунин. - Расселся тут! Мне ведь некогда возиться с ним!" Чтобы хоть чем-нибудь сгладить неловкость своего молчания и скрыть борьбу, происходившую в нем, священник начал принужденно улыбаться, и эта улыбка, долгая, вымученная сквозь пот и краску лица, не вязавшаяся с неподвижным взглядом серо-голубых глаз, заставила Кунина отвернуться. Ему стало противно. - Извините, батюшка, мне нужно ехать... - сказал он. Отец Яков встрепенулся, как сонный человек, которого ударили, и, не переставая улыбаться, начал в смущении запахивать полы своей рясы. При всем отвращении к этому человеку Кунину вдруг стало жаль его, и он захотел смягчить свою жестокость. - Прошу, батюшка, в другой раз... - сказал он, - а на прощанье у меня к вам будет просьба... Тут как-то я вдохновился, знаете, и написал две проповеди... Отдаю на ваше рассмотрение... Коли сгодятся, прочтите. - Хорошо-с... - сказал отец Яков, покрывая ладонью лежавшие на столе проповеди Кунина. - Я возьму-с... Постояв немного, помявшись и всё еще запахивая ряску, он вдруг перестал принужденно улыбаться и решительно поднял голову. - Павел Михайлович, - сказал он, видимо стараясь говорить громко и явственно. - Что прикажете? - Я слышал, что вы изволили тово... рассчитать своего писаря и... и ищете теперь нового... - Да... А вы имеете порекомендовать кого-нибудь? - Я, видите ли... я... Не можете ли вы отдать эту должность... мне? - Да разве вы бросаете священство? - изумился Кунин. - Нет, нет, - быстро проговорил отец Яков, почему-то бледнея и дрожа всем телом. - Боже меня сохрани! Ежели сомневаетесь, то не нужно, не нужно. Я ведь

{05069}

это как бы между делом... чтоб дивиденды свои увеличить... Не нужно, не беспокойтесь! - Гм... дивиденды... Но ведь я плачу писарю только двадцать рублей в месяц! - Господи, да я и десять взял бы! - прошептал отец Яков, оглядываясь. - И десяти довольно! Вы... вы изумляетесь, и все изумляются. Жадный поп, алчный, куда он деньги девает? Я и сам это чувствую, что жадный... и казню себя, осуждаю... людям в глаза глядеть совестно... Вам, Павел Михайлович, я по совести... привожу истинного бога в свидетели... Отец Яков перевел дух и продолжал: - Приготовил я вам дорогой целую исповедь, но... всё забыл, не подберу теперь слов. Я получаю в год с прихода сто пятьдесят рублей, и все... удивляются, куда я эти деньги деваю... Но я вам всё по совести объясню... Сорок рублей в год я за брата Петра в духовное училище взношу. Он там на всем готовом, но бумага и перья мои... - Ах, верю, верю! Ну, к чему всё это? - замахал рукой Кунин, чувствуя страшную тяжесть от этой откровенности гостя и не зная, куда деваться от слезливого блеска его глаз. - Потом-с, я еще в консисторию за место свое не всё еще выплатил. За место с меня двести рублей положили, чтоб я по десяти в месяц выплачивал... Судите же теперь, что остается? А ведь, кроме того, я должен выдавать отцу Авраамию, по крайней мере, хоть по три рубля в месяц! - Какому отцу Авраамию? - Отцу Авраамию, что до меня в Синькове священником был. Его лишили места за... слабость, а ведь он в Синькове и теперь живет! Куда ему деваться? Кто его кормить станет? Хоть он и стар, но ведь ему и угол, и хлеба, и одежду надо! Не могу я допустить, чтоб он, при своем сане, пошел милостыню просить! Мне ведь грех будет, ежели что! Мне грех! Он... всем задолжал, а ведь мне грех, что я за него не плачу. Отец Яков рванулся с места и, безумно глядя на пол, зашагал из угла в угол. - Боже мой! Боже мой! - забормотал он, то поднимая руки, то опуская. - Спаси нас, господи, и помилуй! И зачем было такой сан на себя принимать,