Полчаса спустя ошеломленный Илья сидел на огромной кухне за круглым раритетным столом, накрытым безупречно отглаженной белоснежной накрахмаленной скатертью, и перед ним был чай в стакане с латунным подстаканником, украшенным силуэтом Спасской башни и надписью «50 лет СССР», кусковой сахар в серебряной сахарнице, который нужно было брать крохотными щипчиками, и творожные печенья, громоздившиеся аппетитной горкой в плетеной вазочке.
— Это венгерская ватрушка, классический рецепт, но я добавляю туда курагу! — доверительно сообщила Ирада, доливая Илье в стакан кипятка. — Попробуйте.
Илья кивнул, сунул в рот печенье, откусил восхитительное рассыпчатое тесто и на какое-то мгновение почувствовал себя племянником, заскочившим к полоумной тетке на чай.
— Так это — ваш дядя? — спросил он, ткнув в черно-белую фотографию, вклеенную в увесистый альбом, обтянутый бархатом, который несколько минут назад Ирада достала из шкафа. На фото группа людей в костюмах позировала на фоне огромного зала с колоннами.
— Да, вот он здесь, второй слева, перед вручением. А вот это портрет уже с Государственной премией, — хозяйка квартиры перевернула картонную страницу, и с фотографии глянул куда-то вдаль вдохновенно и чуть надменно мужчина лет сорока, с явно наметившейся лысиной и крупной наградой на лацкане пиджака.
Ирада утверждала, что за эту награду, а также за место в правлении Союза художников СССР продал свой дар Скупщику ее дядя Семен Соломонович Книппер, выдающийся советский скульптор и автор знаменитой скульптурной композиции «Пионеры-герои» в лагере Артек.
— Композиция была ужасна. За глаза ее называли «Пионеры-уроды», — покачала головой Ирада. — Но, сами понимаете, к тому времени Семен Соломонович уже был при должности, так что шутники особо не зубоскалили, боялись…
— Простите, а можно с начала? — попросил Илья. — Когда именно он продал талант Скупщику? И откуда вы об этом знаете?
Ирада сделала небольшую паузу, словно собирая по крупицам в собственной памяти подробности истории, давно канувшей в Лету.
— Дядя был очень талантлив. Очень. Если бы я могла, я бы вам показала макеты его ранних работ, из дядиной студии. Исключительной красоты скульптуры. К сожалению, сразу после его смерти студию обокрали… Поверьте мне на слово, у Семена Соломоновича был дар. Но… дар этот шел вразрез с линией партии. Он лепил каких-то странных крылатых людей, по-своему видел лица… Его дважды хотели отчислить из института за формализм. А после выпуска единственное место, куда он смог устроиться — Дом культуры Красногорского механического завода. И он там пятнадцать лет руководил кружком юного скульптора. Представляете? И все это время Семен Соломонович участвовал в каких-то всесоюзных конкурсах, пытался доказать, что его видение тоже имеет место… Но все его работы вечно получали разгромные рецензии. Мама рассказывала, после одного, особенно унизительного отзыва дядя едва не покончил с собой.
— Понимаю, — кивнул Илья.
— А в семьдесят втором он неожиданно получает Государственную премию! За какую-то пустячную работу, кажется, за барельеф на здании одного из заводских цехов. И с тех пор у дяди словно началась другая жизнь. Признание, должности, деньги, связи. Он получил две квартиры от государства, дачу в Крыму. О нем регулярно писали в газетах. Перед ним лебезили и унижались. Вот только с тех пор у Семена Соломоновича изменился почерк. Все его работы словно делал другой человек. Все было очень масштабно, очень пафосно… и просто омерзительно. Души не было в его скульптурах. Только камень, бетон, и выхолощенные, безликие фигуры. Вслух, конечно, это не обсуждалось, даже в нашей семье дядю уважали и побаивались… Он и сам сильно изменился, стал замкнутым, жестким. Этакий сухарь. Друзей у него практически не осталось. Зато появилась такая… болезненная реакция на все по-настоящему талантливое… Он на дух не переносил одаренных новичков и всегда вставлял им палки в колеса.
— А вы как узнали про Скупщика?
— От самого дяди.
— Он что, вот так вот взял и все вам рассказал? — не поверил Илья.
— Он сошел с ума, — сказала Ирада. — Не в одночасье, конечно… Видимо, процесс прогрессировал несколько лет. Дядя тяжело переживал крах Советского Союза, потом с ним случился инфаркт — какие-то вандалы содрали с его памятника пионерам в Артеке все бронзовые барельефы… А потом Костя, мой кузен, заметил, что у Семена Соломоновича не все в порядке с головой. Что он не просто заговаривается, или забывает что-то по мелочам… а что ему повсюду мерещатся черти! Он поседел, буквально за несколько месяцев, и стал абсолютно неадекватен. Пару раз Костя снимал его с подоконника, Семен Соломонович практически не спал, то плакал по ночам, то звал кого-то… То рассказывал, что у него связь с дьяволом. Последний год дядя провел в психиатрическом отделении Боткинской больницы.
Ирада надолго умолкла. Илья не смел ее подгонять.
— Там же он и умер. В некрологе, конечно, написали об острой сердечной недостаточности. Перед смертью дядя был очень плох, практически никого не узнавал, все твердил, что раскаивается. В один из дней, когда я его навещала, он и рассказал мне, что продал талант дьяволу.
На кухне снова повисла пауза. Ирада, ловко передвигаясь по кухне в своем кресле, включила чайник, принялась добавлять сахар в сахарницу, переставлять чашки.
— Разумеется, я ему не поверила. Да и кто бы поверил? Потом дядя умер, его студию ограбили… Почти сразу Костя с семьей уехал в Германию. А через несколько лет мы с мужем попали в аварию. Муж был за рулем, но он, к счастью, почти не пострадал, удар пришелся на мою сторону. Я три недели провела в коме. Когда пришла в себя, выяснилось, что муж уже купил мне коляску… — Ирада с иронией хлопнула себя по неподвижным коленкам. — И знаете что? — она подкатила к Илье впритык. — Вот тогда я дяде и поверила.
— Почему? — спросил Илья вполголоса.
— Потому что теперь я их вижу, — улыбнулась она. — Темные фигуры в толпе. Алчные, пылающие, вечно липнущие к людям существа. Ко мне они не суются, но
