«Там же вы можете приобрести самовар и белье. Запомните — белье. Из Большого театра говорю. Белье только в ГУМе. А теперь я даю зал. Даю зал. Даю зал. Вот я дал зал. Свет потушили. Свет потушили. Свет опять зажгли. Антракт продолжится еще десять минут, поэтому прослушайте пока урок английского языка. До свидания. По-английски: гуд бай. Запомните: гуд бай…»
Я сдвинул рычажок в сторону, и в пасти потухли всякие звуки. Через четверть часа я поставил рычажок на тысячу метров, тотчас в комнате заворчало, как на сковороде, и странный бас запел:
Расскажите вы ей, цветы мои… {138}
Вой и треск сопровождали эту арию. На улице возле моей квартиры стали останавливаться прохожие. Слышно было, как в коридоре скопились обитатели моей квартиры.
— Что у вас происходит, Николай Иваныч? — спросил голос, и я узнал в голосе председателя жилтоварищества.
— Оставьте меня в покое, это — радио! — сказал я.
— В одиннадцать часов я попрошу прекратить это,— сказал голос из замочной скважины.
Я прекратил это раньше, потому что не мог больше выносить воя из пасти.
14 числа.
Сегодня ночью проснулся в холодном поту. Пасть сказала весело: «Отойдите на два шага». Я босиком вскочил с постели и отошел. «Ну, как теперь?» — спросила пасть.
— Очень плохо,— ответил я, чувствуя, как стынут босые ноги на холодном полу.
«Запятая и Азербайджан»,— сказала пасть.
— Что вам надо?! — спросил я жалобно.
«Это я, Калуга,— отозвалась пасть,— запятая, и с большой буквы. Полиция стреляла в воздух, запятая, а демонстранты, запятая…»
Я стукнул кулаком по рычажку, и пасть смолкла.
15 числа.
Днем явился вежливый человек и сказал:
— Я контролер. Давно ли у вас эта штука?
— Два дня,— ответил я, предчувствуя недоброе.
— Вы, стало быть, радиозаяц, да еще с громкоговорителем,— ответил контролер,— вам придется заплатить двадцать четыре рубля штрафу и взять разрешение.
— Это не я радиозаяц, а Петя радиомерзавец,— ответил я,— он меня ни о чем не предупредил и, кроме того, испортил всю комнату и отношения с окружающими. Вот двадцать четыре рубля, и еще шесть рублей я дам тому, кто исправит эту штуку.
— Мы вам пришлем специалиста,— ответил контролер и выдал мне квитанцию на двадцать четыре рубля.
16 числа.
Петя исчез и больше не являлся…
Станция… пьет всем коллективом, начиная от стрелочника до ДСП {139} включительно, за малым исключением.
Из газеты «Гудок»Скорый поезд подходил с грозным свистом. При самом входе на стрелку мощный паровоз его вдруг вздрогнул, затем подпрыгнул, потом стал качаться, как бы раздумывая, на какую сторону ему свалиться. Машинист в ужасе визгнул и дал тормоз так, что в первом вагоне в уборной лопнуло стекло, а в ресторане пять пассажиров обварились горячим чаем. Поезд стал. И машинист с искаженным лицом высунулся в окошко.
На балкончике стрелочного здания стоял растерзанный человек в одном белье, с багровым лицом. В левой руке у него был зеленый грязный флаг, а в правой бутерброд с копченой колбасой.
— Ты что ж, сдурел?! — завопил машинист, размахивая руками.
Из всех окон высунулись бледные пассажиры.
Человек на балкончике икнул и улыбнулся благодушно.
— Прошибся маленько,— ответил он и продолжал: — поставил стрелку, а… потом гляжу… тебя нечистая сила в тупик несет! Я и стал передвигать. Натыкали этих стрелок, шут их знает зачем! Запутаишьсси. Главное, что ежели б я спец был…
— Ты пьян, каналья,— сказал машинист, вздрагивая от пережитого страха,— пьян на посту?! Ты ж народ мог погубить!!
— Нич…чего мудреного,— согласился человек с колбасой,— главное, что если б я стрелочник был со специальным образованием… А то ведь я портной…
— Что ты несешь?! — спросил машинист.
— Ничего я не несу,— сказал человек,— кум я стрелочников. На свадьбе был. Сам-то стрелочник не годен стал к употреблению, лежит. А мне супруга ихняя говорит: иди, говорит, Пафнутьич, переставь стрелку скорому поезду…
— Это ужас!! Кош-мар!! Под суд их!! — кричали пассажиры.
— Ну уж и под суд,— вяло сказал человек с колбасой,— главное, если б вы свалились, ну, тогда так… А то ведь пронесло благополучно. Ну, и слава богу!!
— Ну, дай только мне до платформы доехать,— сквозь зубы сказал машинист,— там мы тебе такой протокол составим.
— Доезжай, доезжай,— хихикнул человек с колбасой,— там, брат, такое происходит… не до протоколу таперича. У нас помощник начальника серебряную свадьбу справляет!
Машинист засвистел, тронул рычаг и, осторожно выглядывая в окошко, пополз к платформе. Вагоны дрогнули и остановились. Из всех окон глядели пораженные пассажиры. Главный кондуктор засвистел и вылез.
Фигура в красной фуражке, в расстегнутом кителе, багровая и радостная, растопырила руки и закричала:
— Ба! Неожиданная встреча! К-каво я вижу? Если меня не обманывает зрение… ик… Это Сусков, главный кондуктор, с которым я так дружил на станции Ржев-Пассажирский?! Братцы, радость, Сусков приехал со скорым поездом!
В ответ на крик багровые физиономии высунулись из окон станции и закричали:
— Ура! Сусков, давай его к нам!
Заиграла гармоника.
— Да, Сусков…— ответил ошеломленный обер, задыхаясь от спиртового запаху,— будьте добры нам протокол и потом жезл. Мы спешим…
— Ну вот… Пять лет с человеком не видался, и вот на тебе! Он спешит! Может быть, тебе скипетр еще дать? Свинья ты, Сусков, а не обер-кондуктор!.. Пойми, у меня радостный день. И не пущу… И не проси!.. Семафор на запор, и никаких! Раздавим по банке, вспомним старину… Проведемте, друзья, эту ночь веселей!..
— Товарищ десепе… что вы?.. Вы, извините, пьяны. Нам в Москву надо!
— Чудак, что ты там забыл, в Москве? Плюнь: жарища, пыль… Завтра приедешь… Мы рады живому человеку. Живем здесь в глуши. Рады свежему человеку…
— Да помилуйте, у меня пассажиры, что вы говорите?!
— Плюнь ты на них, делать им нечего, вот они и шляются по железным дорогам. Намедни проходит скорый… спрашиваю: куда вы? В Крым, отвечают. На тебе! Все люди как люди, а они в Крым!.. Пьянствовать, наверно, едут.
— Это кошмар! — кричали в окна вагонов.— Мы будем жаловаться в Совнарком!
— Ах… так? — сказала фигура и рассердилась.— Ябедничать? Кто сказал — жаловаться? Вы?
— Я сказал,— взвизгнула фигура в окне международного вагона,— вы у меня со службы полетите!
— Вы дурак из международного вагона,— круто отрезала фигура.
— Протокол! — кричали в жестком вагоне.
— Ах, протокол? Л-ладно. Ну, так будет же вам шиш вместо жезла, посмотрю, как вы уедете отсюда жаловаться. Пойдем, Вася! — прибавила фигура, обращаясь к подошедшему и совершенно пьяному весовщику в черной блузе,— пойдем, Васятка! Плюнь на них! Обижают нас московские столичные гости! Ну, так пусть они здесь посидят, простынут.
Фигура плюнула на платформу и растерла ногой, после чего платформа опустела.
В вагонах стоял вой.
— Эй, эй! — кричал обер и свистел.— Кто тут есть трезвый на станции, покажись!
Маленькая босая фигурка вылезла откуда-то из-под колес и сказала:
— Я, дяденька, трезвый.
— Ты кто будешь?
— Я, дяденька, черешнями торгую на станции.
— Вот что, малый, ты, кажется, смышленый мальчуган, мы тебе двугривенный дадим. Сбегани-ка вперед посмотри, свободные там пути? Нам бы только отсюда выбраться.
— Да там, дяденька, как раз на вашем пути, паровоз стоит совершенно пьяный…
— То есть как?
Фигурка хихикнула и сказала:
— Да они, когда выпили, шутки ради в него вместо воды водки налили. Он стоит и свистить…
Обер и пассажиры окаменели и так остались на платформе. И неизвестно, удалось ли им уехать с этой станции.
«Развратник»
(Разговорчик)
Стрелочник кашлянул и вошел к начальству в комнату. Начальство помещалось за письменным столом.
— Здравствуйте, Адольф Ферапонтович,— сказал стрелочник вежливо.
— Чего тебе? — спросило начальство не менее вежливо.
— Я… видите ли, в фактическом браке состою,— вымолвил стрелочник и почему-то стыдливо улыбнулся.
Начальство брезгливо поглядело на стрелочника.
— Ты всегда производил на меня впечатление развратника,— заметило оно,— у тебя и рот чувственный.
Стрелочник окостенел. Помолчали.
— Я тебя не задерживаю,— продолжало начальство,— ты чего стоишь возле стола? Ежели ты пришел делиться грязными тайнами своей жизни, то они мне не интересны!
— Я? Извольте видеть… Я за билетиком пришел…
— За каким билетиком?
