– Мы сейчас в великой опасности. В армию надо влить энтузиазм. Дайте нам нового военного министра! – и армия будет горой защищать страну и революцию. Организовать армию – это не затяжка войны, а защита революции. Если наша революция погибнет – опять вернётся Николай. Если мы не возьмём в свои руки защиту страны – то и никто её не возьмёт. Вместе с нами будет похоронена и революция всего мира.
Далеко, далеко вы отшатнулись от Циммервальда, и всего за несколько дней! Что несут! Ну, это вам даром не пройдёт.
– Когда товарищ Зиновьев пугает нас, что коалиционное правительство создаётся по требованию союзников, он становится в известное положение обывателя: «не иначе как англичанка гадит».
Хохот. Аплодируют. У Зиновьева уши горят, перепалился весь.
– Нам бросают обвинение, будто мы хотим затянуть войну. Нет! Мы хотим мира, но мира международного, а не такого, как вы предлагаете. А вы, товарищ Зиновьев, хотите заключить мир возможно скорей, но какими-то непонятными способами, – так договаривайте вашу мысль до конца! Наш путь к миру – поднять против войны демократию всего мира, а до того времени – защищать фронт. А второй, по которому идут большевики, – к сепаратному миру. А какой третий?
Все наши – затопали, заревели, и Зиновьев тоже:
– Позор! Не допустим! Вон! Долой! Он врёт!
И много по залу криков:
– Позор! – но и в сторону большевиков. И аплодисментов. А от нас:
– Долой с кафедры!.. Клевета!.. Он врёт!
А по залу – аплодисменты гуще.
Скобелев пять минут успокаивал зал. А наши – нет! На своём!
Скобелев – прямо к нам:
– Я буду ждать, пока вы успокоитесь. Всякий уважающий собрание должен…
Сам – соглашатель! Власть соглашательская!..
Но не будешь кричать без конца. Замолчали наши. Войтинский поосторожней:
– Я не хотел здесь никого обидеть. Я говорил, что если большевики и не делают прямого вывода, то он объективно вытекает. «Правда» призывает к братанию, то есть сепаратному перемирию. Нас признали – миллионы, Совет и революционная демократия идут за нами, а не за вами, товарищи большевики.
Наша кучка – вся вместе, как Ленин учил:
– Не признали вас! Неправда!
– И большинство собрания за нас, вы видите!
– Неправда!!
– А если бы неправда – то центром единения была бы «Правда», а не Совет. Оставить Временное правительство как оно есть, в слабости, тоже недопустимо. Остаётся влить в него свежие силы. И не пытайтесь нас столкнуть с этого пути. Я призываю вас поддержать решение Исполнительного…
Так разжёгся, разволновался Зиновьев, – следующего оратора, от занудного плехановского «Единства», мимо ушей пропустил, да что он скажет?
Надо отвечать, вот что! Но второй раз Зиновьеву нельзя. Значит, Каменеву, он и записан в запас.
Но тут объявил Скобелев, что записалось 50 ораторов, предлагается давать каждому только по 10 минут.
Большевики в протест устроили ещё одну шумилку, но зал проголосовал – давать по 10 минут.
Теперь и Каменев. Он без нажима, но тоже задеть чувства:
– То отношение к братанию, которое здесь выявилось, недостойно этого собрания. Там, на фронте, не сепаратный мир заключают, а устали, исстрадались. Мы не говорим, что всякое братание допустимо, оно должно носить организованные формы, но не позволим относиться с презрением к тому крику боли…
Сам он – только что с коалиционных переговоров, и вот:
– Разве мы когда-нибудь соглашались с империалистами? Но если буржуазия идёт на соглашение, ведь она ждёт уступок и от нас. Наше дело думать о пролетариате, а не о буржуях, и единственный выход – совсем порвать с буржуями. Пока мы не порвём с капиталом – мы не получим ни мира, ни хлеба. Вы не верите нам – (неудобно выразился, так нельзя, и уже крики – «не верим!») – а мы предлагаем вам взять всю власть в свои руки. Мы – отдали жизнь за революцию, и почему, если возьмём власть, это будет называться захватом? Народ – единственная власть в стране.
Слова его – правильные, но ненапористый голос, и по слишком чистенькому виду его никак не поверишь, что он отдал жизнь за революцию.
– Письмо Гучкова – это тоска по полевым судам и розгам. Он требовал создания полевых судов… – (Шум: «Нет!») – Вам хочется попробовать соглашение? Ну попробуйте. Но скоро вы убедитесь, что выход только в полном захвате власти.
Нет, не убедил, скорей проиграл.
А за ним величественно вышел Авксентьев. Ну держится, как будто он президент России. Пышные волосы, красивая откинутая голова, говорит звучно, точными фразами, как читает, и не торопясь. Но в этих барских манерах и слабость его, не поведёт он массы. Владимир Ильич всегда говорит: «Любого эсера копни – он на ногах не стоит, всё у них дутое».
– Если мы обратились с воззванием, а ответа нам ниоткуда нет – как мы можем окончить войну? Мы не союз с буржуазией заключаем, но укрепляем авторитет власти. Если Зиновьев предлагает захватить власть, хотя бы и возникла гражданская война, – значит он верит в силу пролетариата. А тогда почему он боится, что пролетариат околпачат в правительстве?
Это он ловко повернул. Смех, и аплодируют. Конечно, их в зале больше гораздо.
– Но раз представители будут под нашим контролем – почему нам бояться, что они перейдут на сторону буржуазии? Конечно, когда-нибудь наступит время и вся власть будет в руках социалистов. Но к этому надо идти постепенно.
Десять минут, много не разгонишься. За ним меняются Сакер, Бройдо, и всё одно и то же.
Ихних – в зале большинство, победа их предательства им обезпечена. Но надо было показать наши зубы. Ленин говорит: не уставать показывать.
А Церетели уверенно выходит завершать. Ещё 53 записавшихся, и он хотел бы, чтоб они выступили. Но теперь горячее время, с часу на час требуются действия.
– Социалистов в стране ещё мало. И крестьяне, и часть солдат, и даже некоторые рабочие идут за буржуазией.
– Рабочие – нет!!
– И если бы сейчас Советы захватили полноту власти – им пришлось бы удерживать её мерами насилия против большинства населения.
Тут Зиновьев дал сигнал – и большевики устроили ему хороший шум.
Церетели после него:
– Так ведь и Ленин говорит, что крестьянство – мелкобуржуазная масса. И если б мы сейчас устроили диктатуру меньшинства – мы бы зажгли гражданскую войну и только отодвинули социализм. Придёт время – буржуазия отстанет от нашей платформы, и тогда мы её сбросим…
Всё-таки пообещал пересмотр тайных договоров. Проголосовали. Наших – 122, остальные две тысячи – входить в правительство.
Саня с Ксеньей по Москве. – Планы женитьбы. – Выступление черноморцев на думской площади. – Иверская часовня.От первой встречи на студенческой вечеринке Саню как наполнило горячим воздухом и взносило, отрывало от земли. И это сохранялось в нём весь дневной перерыв, пока они не вместе, и даже ночью сохранялось – не снами, а блаженным бытием сквозь сон, будто и во сне он оставался со всех сторон объят солнечным светом.
Но и спал он мало.
И спать не надо.
Скорей дожить до вечера.
Странное состояние: насквозь возносящей чистоты – и лишь порой огрузняющей взмученности.
От поддерживаемой её руки разливалась по телу предельная полнота, кажется: выше – и немыслимо ничто.
Саня приехал с фронта мрачный, от гибнущей армии. И по пути повидал. В Москве остановился у своего университетского однокашника, ныне разумно окончившего университет (а Саня всё упустил) и служащего прапорщиком в запасном пехотном полку в Спасских казармах. И тот рассказывал своё развальное – а Саня вдруг отодвинулся или всплыл, будто это всё уже и не касалось его. А вместе с Ксеньей, от частого звонкого смеха её через перловые зубы, – мог хохотать, как уже давно разучился.
И когда «люблю» ещё не было сказано, а всё пело и подтверждало, что: и она! и она!
Как будто они давно-давно знакомы. Как будто – что-то большее, чем они просто потянулись бы друг ко другу от первой встречи, – нет, они узнали друг друга через какой-то высокий далёкий верх.
Вот и исполнилось, как говорил Краев: знать ту женщину, к которой ты должен вернуться с войны.
Перебывали и в Большом не раз, всё на балете, Гельцер, и в Малом, и в Художественном, и в кинематографах, Вера Холодная, и просто бродили, бродили по Москве, – Ксенья любила всю Москву наизусть.
Бродили, переполненно счастливые. Рядом с быстрой подвижностью её взгляда, смеха и перемен – Саня открывал себя мешковатым, непоспешным и отставшим от тех новых авторов, которых она читала, а он и не слышал, – но и это непоспеванье было ему сладко, у места. И что же именно где смешно – она находила прежде него, а он уже вдогон.
Сегодня одиннадцатый вечер они были вместе. А вот уже и пять суток с того, как, опустясь от Большого Каменного ко Всехсвятскому, при рассеянной белости от заоблачной луны, Саня вдруг всплеском, не готовясь, повернул её к себе за плечи и выдохнул: «Я теперь жить без вас не могу! выходите за меня замуж!»
