С того дня началась для наших мореходов долгая и трудная борьба со льдами: они должны были беспрестанно переменять парус, пробираясь между льдинами, причем не избегли многих опасных толчков и каждую минуту подвергались опасности быть затертыми среди бесконечных ледяных полян, торосов и громадных стамух, то неподвижных, то поднимающихся и опускающихся вместе с волнением, подобно танцующим чудовищам, то, наконец, плавающих медленно и величественно в сопровождении бесчисленных льдин.
Особенно ночи доставляли теперь много хлопот мореходам. Трудно было пробираться среди льдин, еще труднее держаться на якоре: усиленный напор льда угрожал подрезать якорные канаты. В одну из таких ночей, когда ветер особенно разыгрался, "Надежда", оттертая льдами, разлучилась с спутницей своей "Запасной". Обстоятельство печальное, но оно перенесено было нашими промышленниками с твердостью и спокойствием, свойственным мореходам. Даже Каютин не слишком сокрушался: в подобных плаваниях, где человек каждый шаг свой берет с бою у враждующей стихии, как будто нарочно соединившей против него все свои ужасы, несчастие среднее, не сопряженное с положительной гибелью, при тысяче опасностей более страшных и столько же вероятных, не только не огорчает, но даже действует благодетельно. Так было и с Каютиным. Притом он знал, что "Запасная" находится в надежных руках: лоцманом на ней был отставной матрос Смиренников, бывший вместе с Хребтовым в экспедиции Пахтусова и знавший остров, к которому стремились наши мореходы.
Картины, попадавшиеся им теперь, стали несколько разнообразнее. Самые льды, принимавшие беспрестанно новые чудные формы, не могли не привлечь внимания; цвет их также был различен. Иные были покрыты землею, будто только сейчас оторвались от берега; на них играли зайцы и нерпы и было видно множество птичьих яиц; цвет громадных стамух чаще всего был чистейший темно-лазоревый; льдины малые издали нигде не отличались от морской пены. Скоро начали попадаться на льдинах спящие стада моржей и тюленей. Мореходы наши пробовали стрелять в них: после первого выстрела они вскакивали и испускали страшный рев, после второго только подымали головы, а после третьего продолжали спокойно спать, не трогаясь. По-прежнему, по временам появлялось марево, и чудным его действием колоссальные стамухи увеличивались, возвышались из-под горизонта и представлялись стеною в три и четыре ряда, одна над другой, – все принимало размеры громадные. Тогда Каютин, умевший немного рисовать, набрасывал себе на память кой-какие виды, а Хребтов все посматривал вверх, думая, что марево поможет ему напасть на след "Запасной". Но только их собственная лодья появлялась иногда впереди в значительной высоте над морем и бежала одним с ним курсом, с опрокинутыми парусами, а признаков "Запасной" никаких не было.
Так они подвигались вперед, пока не настал час гибельному событию, которое едва не стоило им жизни. Уже турпаны (род уток) начали виться около судна, и Хребтов, знавший, что они никогда не отлетают далеко от берега, поздравил Каютина с близостью Новой Земли. Хотя, не зная в том месте надежной бухты, они тут еще и не могли пристать, но близость земли сильно обрадовала и ободрила утомленных мореходов. Скоро увидели они часть островов, которые Хребтов называл Горбовыми. Проливы между ними заперты были льдом; с западной стороны также начала подвигаться к лодье огромная поляна льдов.
– Держись к берегу! – закричал Хребтов Водохлебову и сам принялся за работу. – Иначе не увернемся от льдов: вишь, со всех сторон напирает!
Но к берегу попасть не было возможности. "Надежда" принуждена была укрыться за огромными стамухами и с час держалась за ними спокойно на якоре; но вдруг напор льда усилился, и якорные канаты подрезало. Напрасно Хребтов, сам управлявший лодьей, старался увертываться с ней то за одну, то за другую крупную льдину. Другие льдины обходили ту, к защите которой прибегал он, и напирали на лодью со всех сторон. Наконец погнало ее с страшной скоростию к прибрежному льду, и тут вся сила удара в край громадной прибрежной льдины, стоявшей неподвижно, разразилась над несчастной лодьей: она затрещала и через несколько минут лопнула вдоль. Предвидя гибельную развязку, мореходы наши уже приготовились спасать что можно, и когда бедствие совершилось, все нужнейшее: провизия, ружья, звериные ловушки, было уже в их руках или на палубе, откуда все немедленно было перетащено на огромную сплошную льдину, об которую разбилась несчастная лодья. Скоро и люди и собаки их также должны были перебраться на эту льдину: судно начало наполняться водою. В то же время ветер стал свежеть, лед снова пришел в движение.
– Нечего медлить! – закричал Хребтов. – За работу, ребята!
По знаку его, большую часть спасенных вещей положили на лодки и потащили их по льду к берегу, который был отделен от льда значительной полыньею.
– Садись, Антип Савельич, – сказал Хребтову Каютин, когда, наконец, лодки спущены были на воду.
– А поезжайте! я вот сейчас покличу моего Валет-у, – отвечал Хребтов, – не видать лешего… уж не попал ли под лодью? Я совсем забыл про него. Валетка! Валетка! – закричал он с угрозой, увидав, что Валетка его хлопочет около остальной провизии, и побежал туда.
И еще два промышленника, не попавшие в лодки, побежали за ним.
Вдруг льдина тронулась. Промышленники испустили крик ужаса.
– Что вы, ребята? – спросил спокойно Хребтов, обернувшись.
– Тронулась! тронулась! – отвечали они ему. – Господи! ну, как они не подоспеют с лодкой!
– Водохлебов, лодку! – очень громко, но без особенной тревоги в голосе закричал Хребтов.
– Лодку! лодку! лодку! – во весь голос, протяжно повторили товарищи его.
Крик их тотчас был услышан Каютиным и остальными мореходами, сносившими на берег спасенные вещи: они разом все обернулись. Страшная картина представилась им: часть ледяной поляны уже совершенно отделилась от другой своей половины, с которою вместе составляла еще за минуту одну сплошную неподвижную массу, и быстро неслась в море, окруженная множеством мелких льдин.
В одну минуту испуганные мореходы были уже в лодках и гребли с отчаянными усилиями к отдалявшейся поляне; но не было уже возможности достигнуть ее: подталкиваемая со всех сторон другими льдинами, она неслась с такою силою, что через пять минут простым глазом уже очень неясно видны были люди, находившиеся на ней. Каютин, волнуемый надеждой и ужасом, близкий к помешательству, не отрывал глаз от трубы, наблюдая движение льдины и увлеченных ею жертв.
Зрелище было страшное. Обреченные гибели, все трое рядом стояли на самом краю льдины, лицом к берегу, в положении людей, готовых к самому отчаянному прыжку, если б лодка могла каким-нибудь образом приблизиться к ним. Все трое были смертельно бледны; но неизмеримая разница была в выражении лиц: лица двух промышленников были безобразно искажены, глаза дико вращались, губы дергались, испуская отчаянные стоны; лицо Хребтова было неподвижно; ни один нерв, казалось, не бился под его смуглой кожей сильнее обыкновенного; но в неподвижности, сковавшей эти благородные и мужественные черты, почти не меньше было ужаса… только ужаса разумного и могущественного, соединенного с гордой покорностью неотразимому и неизбежному, чего не в силах отвратить ни воля, ни разум, ни самая несокрушимейшая сила человеческая.
И когда убедился он, что лодки, осаждаемые и оттираемые льдинами, не могут никаким образом догнать поляны, уносившей его, он начал махать рукой отрицательно, давая знать лодкам, чтоб они воротились, не подвергаясь долее бесполезной опасности; потом он перекрестился и ровным шагом, не оглядываясь, пошел к другому краю поляны, где находилась часть снятых с лодьи вещей, тогда как товарищи его, бледные и дрожащие, все еще стояли на самом краю, прилегавшем к берегу, и следили за лодками, быстро отдалявшимися, с такою жадностью, как будто лодки все приближались к ним.
Хребтов сел на бочку с смолой, оставшуюся на льдине, и гладил своего Валета, задумчиво повесив голову, когда вдруг огромная стамуха поравнялась с поляной и скоро загородила ее, а с нею и Хребтова и его товарищей…
Каютин вскрикнул. Труба выпала из его рук. Он лишился чувств.
Он очнулся на берегу, представлявшем картину неописанной дикости и уныния, у разложенного костра, среди промышленников, печально толковавших о своих погибших товарищах.
НОВАЯ ЗЕМЛЯ
Занесенные изменчивой судьбой нашего героя в края глубокого севера, о которых в старину думали, что там живут люди, умирающие в начале зимы и оживающие весной, мы поневоле должны войти в некоторые географические подробности. Ужас охватывает душу, когда подумаешь о неизмеримых пространствах Архангельской губернии, равняющейся целой Франции с прибавлением Британских островов. И на этом огромном пространстве только двести тысяч жителей с небольшим. И не удивительно: стоит вспомнить о непроходимых тундрах и лесах, покрывающих эту губернию, о суровом климате, о Ледовитом океане, чтоб понять медленное увеличение народонаселения, страшные труды и опасности, с которыми сопряжено здесь существование. Эти вечные труды и опасности, эта суровая природа, эта непрестанная борьба со всем окружающим естественно развили, особенно в русской части народонаселения, в высшей степени дух предприимчивости, отваги и удали. Нигде врожденные способности русского крестьянина – сметливость, находчивость, искусство, соединенное с решительностию, – не выказываются так ярко, как здесь. И архангельский крестьянин – вследствие местных условий и особенных исторических судеб простого класса этой губернии – по развитию своему опередил крестьян многих других губерний. Много чудных рассказов и преданий о невероятных опасностях, безвестном самоотвержении, великих и безвестных подвигах, много случаев чудного спасения и страшной гибели ходит в том краю, передается от деда к внуку, и эти рассказы, чаще трагические, чем отрадные, питают и поддерживают врожденную отважность поморцев. Место действия этих рассказов и вместе поприще деятельности поморцев – Ледовитый океан, буйно плещущий в берега трех стран света, пустынная и унылая Лапландия, бесконечные тундры, глухие леса, безлюдные острова, рассеянные по Белому морю и всему Ледовитому океану.
