Естественно, они ничего не знали о вчерашнем грандиозном пленуме Совета, ни о Манифесте. Но Лурье был весь переполнен своими новостями, сужденьями и предположеньями, так и сыпал ими, так и лил. А Гиммер навстречу – своё. И всё это было захватывающе до дрожи, так они и просидели пару ранних утренних часов, полные симпатии друг ко другу.
Лурье не знал подробностей ни о чём здешнем, с приезду ему всё казалось легко, – и тем более непримиримо он был настроен против Временного правительства: оно явно саботировало посылку русских газет в Европу, и там неоткуда было узнать истинных сведений о происходящем тут. Да хуже того! – из встречных перебивов Гиммера ещё утверждался Лурье, что Петроградское телеграфное агентство подаёт в Европу новости в искажённой пропорции: всю революцию старается представить как дело рук либеральной буржуазии: революция как бы не от того, что народ вообще возмущён войной, а лишь плохим ведением её. Пригашает значение Совета, а будто русская армия и рабочий класс стремятся к войне. И оттого немецкие социал-демократы стали нашу революцию называть в кавычках, мол, она попала в руки воинствующего либерализма. Обо всём этом Лурье рвался скорей, сейчас же печатать в «Известиях», ударить по наглости Временного правительства!
Лурье не знал здешних взаимоотношений, трудностей – но даже и не спешил заглотнуть всё, что встречно выпаливал ему Гиммер, – ему как будто было вполне довольно привезенного в груди из Европы. Зато оттуда он привёз полную безкомпромиссность в борьбе за мир, за интернационализм, за переворот во внешней политике России, – Лурье оказывался просто-таки радикальнее и динамичнее самого Гиммера – и склонен был действовать ещё троекратно решительней! Да он просто предложил, чтобы Совет, без всякого стеснения, немедленно сам послал бы по телеграфу мирные предложения германскому правительству – как будто русского Временного правительства и не существует! Нечего и дней терять! Революции – всё доступно!
Могучие огни Европы, Интернационала! Это увлекало Гиммера! Он-то – готов был действовать так. Но – другие? но – Чхеидзе? Умрёт от робости! Да может ли Лурье представить, что вчера сотворил Чхеидзе? Он испортил всю революционную силу Манифеста, выступив от себя с непрошеными, самозваными пояснениями, будто бы мы будем с оружием в руках защищать Россию!.. Пошёл в болото капитуляции перед империалистической буржуазией. По сути – предал Циммервальд! Он повернул дело так, будто наши мирные усилия возможны только при революции в Германии, – но этого в Манифесте не было!!
Ну конечно, ну конечно! – было ясно им обоим, и они ещё друг друга уверяли. Наша революция победит или погибнет, всё в зависимости от того, удержит ли она знамя Циммервальда!
Ну подождите, обыватели Невского и патриоты биржи! Вам кажется – попутный ветер? – так он разведёт вам хорошую бурю!
Воодушевление Лурье заражало тем сильней, что, при сухорукости, ему даже писать пером составляло труд.
Урицкий тоже к ним подсел. Хоть он и сова – но вполне крайних убеждений.
У всякой революции есть своя логика, она не может стоять на месте! Вот что совершенно понятно: сегодня же Лурье и Урицкий начинают организовывать и издавать циммервальдский журнал «Интернационал». Можно ли для этого получить в Таврическом комнату? Да конечно!
Но ещё важней и быстрей: надо дать сегодня же бой на Исполкоме. А отчего бы нет? Гиммер не мог представить, почему бы Исполнительный Комитет не зачислил бы в свой состав таких двух славных революционеров. Это – просто формальность, а пока оба товарища могут сегодня же прийти на заседание – и включиться в обсуждение. Да! Выдвинем сегодня на ИК: необходимо побудить правительство немедленно публично выразить своё согласие с Манифестом! (Добить Милюкова!) И в Контактной комиссии не попасться, как бы правительство их не перехитрило. Вчерашний Манифест (да Лурье ещё и не читал его как следует, Гиммер совал ему свой черновик) просто обязывает советскую демократию к борьбе с правительством цензовиков! (В дальнем плане – отбросить пиетет и к интересам всякой частной собственности.) Ясно, что откладывать нельзя ни минуты! Надо смело развёртывать программу советской внешней политики. Теперь прибыло наших циммервальдских сил – надо атаковать.
Да ведь отношение ИК к войне ещё не разработано, просто жуть как запущено! Бороться за армию надо с циммервальдской платформы, надо преодолеть мужицкую косность, эту толщу атавизма, этот примитив национализма, носимого в сердце с колыбели, и заразу шовинизма, привитую либеральными газетами.
Да, задача трудна. Надо разработать тактику, как выиграть бой на классовой платформе Манифеста. (Уже прочёл Лурье Манифест.)
Проговорили вот так, друг к другу прилипнув, со стола на стул, потом и на трёх стульях, – что-то много времени прошло, уже с исполкомской кухни несли хороший завтрак, в сдобренной каше кусок мяса и чай сладкий с булочкой. Дружно поели – просветилось Гиммеру, что надо же прессу смотреть сегодняшнюю, что же пишут о Манифесте?
Сбегал в канцелярию, принёс охапку газет, с густым типографским запахом. Расхватали, уселись читать. В «Известиях» замечательно выглядел гиммеровский Манифест – обширный великий Документ, которым будет отмечен XX век, у Гиммера даже сердце сжалось, не ожидал такого впечатления. И стал совать Лурье и Урицкому – пусть сперва прочтут Манифест как следует ещё раз. И сам ещё покашивался – но ему надо было читать, как отзывается буржуазная пресса.
И он таки расстроился. Ещё несколько дней назад проглядывал он номера буржуазных газет с усмешкой победителя: такая в них была растерянность перед Советом и даже услужливость. Но что это, они как будто набирали свою силу – в вязкости, по плетению вязких петель они были специалисты, буржуазные перья! Ловко же обработали они Манифест! Безстыжая «Биржёвка» подала его как продолжение традиционной патриотической политики, а?! А «Речь» холодно обошла 1-ю часть – как истраты на доктринёрство крайне левых социалистов, а зато возвысила 2-ю часть как оборонческую, вот, мол, и революционная демократия поддерживает защиту родины! Ну, и особенно, конечно, хвалили комментарий Чхеидзе: что вся сплочённая победившая демократия, таким образом, выступает против режима бронированного германского кулака.
Ну, Чхеидзе сам виноват, – но и как же они Манифест препарировали, негодяи! Никто не приводил его полностью, а только в обрывках и невинностях. Со стыдом и отчаянием Гиммер схватился за голову! Что же осталось от его виртуозного балансирования между левым и правым крыльями ИК? А может быть, он сам виноват: в этом балансировании не заметил, как перевесил чашку оборончества и недогрузил Циммервальд?.. Кошмар, если так!
И – где же было Гиммеру ответить громово? На заседании Исполкома – это был не ответ. Надо было отвечать – в прессе. Но где? В «Известиях» – не принято выражение личных мнений. А в меньшевицкой газете Гиммер всё-таки писать не мог, ибо был определённо левее их. А свой независимый орган собирались с Горьким создавать – но за революционной колотьбой некогда было. И получалось – хоть печатайся у большевиков. Позавчера он и сказал в полушутку Шляпникову: «Мне не остаётся нигде писать, как в “Правде”». Шляпников отнёсся серьёзно (у них-то совсем литературная пустыня, на Демьяне Бедном едут): «Что ж, я своим предложу. Но только придётся публично заявить, что вы стоите на позиции большевиков».
По сути – по политической сути – это недалеко и было. Но заявить так публично – была пошлость, которая затискивала бы многогранную, многоискристую, всю в метаниях личность Гиммера – в тупую партийную колодку.
А сейчас, покинув товарищей читать, Гиммер выскочил пробежаться – и вдруг в Купольном зале встретил – Розенфельда-Каменева —
– Ба! Лев Борисыч! А я уже читал, что вы приехали, да что же не показываетесь в советских сферах? Что, у себя в партии порядок наводите?
Интеллигентный, мягкий, умный Лев Борисович не скрыл подтверждающей усмешки между усами и бородкой.
– Да, ваши ребята уж такие грубые правда, и такие неловкие, не дипломаты.
Лев Борисыч посасывал мундштучок, прищурил один глаз. Он как будто стыдился своих большевиков. И вид его, и манера говорить были барские:
– Читайте сегодняшнюю «Правду», её нельзя узнать. Это теперь – солидная, настоящая газета. Действительно, у неё был совсем неприличный тон, и репутация… Хоть закрывай совсем. Но я решил её перестроить.
– Ах, так вот и кстати! А мне негде печататься как раз. Я хотел бы, может быть, у вас – но Шляпников говорит: надо объявить себя большевиком?
– Ну, ерунда какая, мало ли что Шляпников. Пишите, пожалуйста, охотно напечатаем.
Так, так, – с поворотом ещё этой новой комбинации спешил Гиммер к Лурье и Урицкому. А что ж? Такая перепрыжка произведёт сенсационное впечатление в советских кругах. Уж, во всяком случае, большевики – верные циммервальдисты. И резко оторваться от Нахамкиса, с которым рядом им невозможно быть, тот мешает развороту гиммеровского таланта.
