что торопится бросить сосиски в кипящую воду. К тому же надо было подкинуть дров в баню.
Младший сын отодвинулся, сощурив хитрые глаза: мол, ладно-ладно, не буду дуться, чтобы ты не мучился потом угрызениями совести!
Так уж получилось: первого ребенка воспитываешь, как тебя родители, второго – как сам бы хотел в детстве.
3
Иван вышел во двор. Прошелся по дорожке сада.
– Будешь мне звонить? – спросила жена при расставании возле этого куста бордовых роз.
– Буду.
– Когда-то ты писал мне письма!
– Скучал!..
Невыясненные отношения с мужем были для нее, словно незанятый клочок земли в саду!
Почти каждое утро заморозки осыпали бордовые бутоны снежной пудрой. Темно-сизый бархат нижних лепестков подламывался на сгибах. И это опять вызвало ощущение хрупкости любимого образа.
Солнце освещало соседние кусты английской розы с вялыми листьями, потерявшими блеск, как мокрая бумага. В средине дня теплые лучи пробирались в бледно-розовые полураскрытые бутоны и зажигали в них оранжевый фитилек.
Женщина, которая выращивает цветы, кажется немного чужестранной. А в саду было много цветов; каждый год жена находила и высаживала все новые.
Зорин нагнулся, обнаружив в жухлой траве «царапку» для рыхления земли. Они искали ее все лето! В глубине сада, где сиреневой гривой на решетке разметался лиловый клематис, под яблоней стояли скамейка и столик. Иван смахнул со стола желтый прилипший листок, остался на доске на его влажный отпечаток.
Такой же оттиск был на коже альбома.
Толстые картонные страницы, увешанные фотографиями. Обычный расклад: вначале младенчик на руках мамы – цветастый кулек в кружевах. Потом уже что-то щекастое, глазастое, кулачки сжало, еще не разделяя гордости родителей…
Далее на страницах – девочка с куклами, короткое платьице, на коленках ямочки. Еще у бабушки в деревне: улица в снегу, мужики с гармонью, шапки набекрень, девочка «сурьезная», отстраненная, одна только и ждет птичку из объектива… Еще фото с подружками, банты как у лунатиков. А вот уже «14 лет» (надпись с восклицательным знаком), банты упразднены, головку клоним рассеянно, играя золотистой волной легких, как девичьи мысли, волос…
Затем пошла по жизни – студентка, серьги и блеск в глазах. Дин Рид с гитарой на стене общежития. Первые кудри, жеманные позы. Институтский субботник: лопаты, транспаранты, простой советский мусор у бордюра. Зимняя шапка, черное пальто и котенок на руках. Темные лепестки глаз (Иван вспомнил родные морщинки!) припорошили ворс белого меха…
А на этой странице лето: пляж и подруги. Тот же долгий взгляд, лепестковый разрез глаз. И какая-то знакомая озабоченность на лице: как будто пытается, но не может вспомнить, что у нее дома муж и дети не кормлены! Вот она входит в воду: тот же округлый живот, добротные бедра, хрупкие плечи, тонкие ключицы. Длинными пальцами играет по волнам, будто нажимает клавиши!
Сердце вздрогнуло! – стоит по пояс в реке: правой рукою выгибает левую ладонь, так что напрягаются жилки и заостряются смуглые костяшки, выказывая ее мучения холодной водой. Она и сейчас так же медленно заходит в реку. Но до этой фотографии Иван был уверен, что ее жест – «пожалей меня!» – обращен только к нему, и никому больше!
4
Перевернув последнюю страницу, ему не хотелось расставаться с женой.
Зорин оглядел сад, ища в нем поддержку. Он опять открыл альбом. Теперь младенчик напоминал ему первые весенние цветы: желтая примула, в народе – первоцвет. В саду растет под вишней. Меж жухлой травы и плесени от сошедшего снега фиалка возникала зябкими коротконогими цветками и махровыми листочками, и пушистым начесом от холода.
А эта подростковая фотография веселой девочки похожа на гибкие башенки дельфиниума. В саду он растет за кустом красной смородины. Его закрытые цветки напоминают темно-синюю голову дельфина, с характерной надлобной выпуклостью и улыбающимся прикусом, внутри которого угадывалась нежная лазурь. Цветочки дельфиниума раскрываются снизу, теряя подростковую угловатость и до неузнаваемости обвив себя синим шелком.
А что уж говорить о юности! Она ярка и многолика. Для сравнения с девушкой, которая стала его женой, Иван остановился на аквилегии. Она росла в саду меж рядов клубники. Цветы – синие, голубые и лиловые шапочки, с длинными загнутыми лепестками, похожие на языки с утолщениями на концах, словно колокольцы на шапках клоунов. Желтая аквилегия крупнее синей раза в три и оттого кажется хрупкой и чуть неряшливой. Кустистая и раскидистая, она стоит будто на цыпочках, поглядывая во все стороны. Трепет склоненных мармеладных ресничек придает желтой аквилегии застенчивый и близорукий вид. Нераспустившиеся бутоны ее очень малы и похожи на наконечник стрелы, с расходящимися шипами. Юная аквилегия хочет казаться опасной, разящей, но на самом деле беззащитна до самого последнего цветочка.
5
Дым из трубы гнуло к земле и уносило через соседний забор. В сумерках цветы клематиса зажмурили желтые глазки. По телу пробежал озноб, словно от февральского мороза.
В предбаннике уже ждала она! На гвозде, меж веников, висел летний сарафан. Она и зимой приходила в нем: сбрасывала шубу с голых плеч и, вставши боком к мужу, вытягивалась, поднимая сарафан, становясь по-девичьи голенастой и худосочной. Скинув валенки, жена скрывалась за низкой дверью в парную.
Когда входил муж, шурша новыми, сухими еще вениками, жена уже сидела на полке, крепко обняв колени и нагнув голову.
Некоторое время сидели молча (с годами становится все меньше тех звуков и слов, на которые откликалась ее душа), до первого пота. Тело покрывалось мелкой липкой росой и начинало зудиться, будто на него надели какую-то душную скользкую рубаху.
Потом начинали спорить: плеснуть на каменку или рано? Жена оглаживала свои плечи и бедра, оставляя от следов ладоней розовые полосы:
– Ну, поддай. Только немного!
Ковшиком черпал Иван кипяток и ставил на полок. Жена выливала в него пихтового масла, брала в руки веник, прикрываясь им, как щитом:
– Давай!
Белесые камни взрывались, как порох. Струйка пара влажно лизнула край печки и мгновенно исчезла. Зато откат жара был до самого потолка!
С полминуты они таили дыхание, чувствуя, как сушит губы кипятковый воздух. Жена натягивала глубже шапочку и немного поеживалась, втягивая живот, похожий на белый груздь в молочной росе. Такой, бывало, найдешь в туманной ложбинке, будто споткнешься (сердце колотится тоскливо), встанешь перед ним на колени, а взять не можешь! Лишь пальцами осторожно трогаешь тугую плоть…
Первой парилась жена: пробегая веником по голеням и ступням, с шелестом, похожим на звуки мелкого летнего дождика. Она вытягивала поочередно ноги, носочками чуть вверх, плавно поворачивала их, пружиня на крепких икрах, и все убыстряла удары веником:
– Еще давай… только немного!
Иван плескал кипяток на
