таких же, как сам. Раньше его всегда видели если не с долгожителем Гапличком и почтальоном Горбатюком, то с фуражиром Дзюнькой и зоотехником Невечерей, а теперь он водил дружбу с мощными тракторами К-701, К-700, Т-150К, МТЗ-80, частенько вступал в серьезные хозяйственные разговоры с уборочными комбайнами «Нива» и «Колос». И, надо отметить, какой-то нездоровый интерес у тракторозавра Хомы пробуждали сеялки. Как увидит зернотуковую прицепную комбинированную сеялку — час может простоять, вытаращив фары на нее, лаская взглядом ее ходовые колеса, зернотуковый ящик, сошники, механизмы передачи, семяпроводы. А то, случалось, задумается глубоко о чем-то своем, сокровенном тракторозавровом, да и поползет вслед за навесной комбинированной шестирядной сеялкой, хотя у той сеялки одна дорога, а у него совсем другая!
Что и говорить, нравились Хоме и легковые машины, но разве ему, тракторозавру, угнаться за какой-нибудь вертихвосткой «Ладой»? Порой, застыв на минутку в поле, грустный тракторозавр Хома смотрел на то, как элегантные и темпераментные машины пробегают асфальтированной трассой, исчезая за горизонтом, и в его фарах светилась невыразимая печаль, и слышались сдержанные вздохи в моторе.
Поскольку теперь Хома нижней частью туловища был трактор, а верхней половиной мужчина, то, понятное дело, интересовался не только прекрасной техникой, а и прекрасной половиной рода человеческого. Оставленный испуганной Мартохой, он бросал страстные взгляды на яблоневских девчат и молодиц, чувствуя, как мысли смешиваются в голове, бензин едва не вскипает в баке для горючего и вот-вот откажут педали управления тормозами, но он сдерживал свои чувства, разве что иногда по старой привычке позволял себе комплимент:
— Краля такая, что только гм-м! — вот и все.
Или:
— Как против солнца воды не напиться, так с чужой женой тракторозавру Хоме не налюбиться.
Или:
— Хочу не грушку, а укусить дивчину Марушку.
Пел ли Хома в это время? Да не был бы он тракторозавром, если бы не пел! Вспахивая землю или бороня поле, пел так, что далеко разносились песни, которые вырывались из могучей груди да еще и мощного двигателя. Только какие-то чудные это были песни, в них смешивались воедино человеческие чувства и чувства машинные, боль сердца и боль мотора, музыка тонко натянутых нервов и музыка грубо натянутых электрокабелей.
— Сады мои, сады отцветали, сады отцветали, рано опадали, — рокотал певучим своим голосом. — Ой умащу я, умащу я тавотом двух видов ходовую часть свою!
И какие тракторозавр Хома выводил песни про любовь!
— Или ж ты, Одарочка, на воске ворожила, что ты своего хлопчика лаской обделила?.. Карбюратор двигателя будем промывать, уровень топлива надо проверять!.. Разве ж ты, Одарочка, из руты и мяты, — как стояла, говорила, прямо не узнать… Заболел мой компрессор, болит генератор, шкив коленчатого вала болит как проклятый… Разве ж ты, Одарочка, из розового цвета? Как стояла, говорила до белого рассвета… Задрожали винты, задрожал и дроссель мой, о той контргайке я печалюсь до сих пор! Есть щуп такой, как надо, прокладок в достатке, есть и пробки, и пружины, одна печаль в остатке! Есть и фильтры, и кронштейны, патрубок для пыли, да без масляной ванны свет мне не милый…
Лирники и кобзари, трубадуры и менестрели, барды и скальды, акыны и ашуги! Простите тракторозавру Хоме Хомовичу, вчерашнему старшему куда пошлют в колхозе «Барвинок», такую песенную эклектику! Как умел, так и выражал свои искренние чувства. За вами, лирники и кобзари, стоят тысячелетние народные традиции мелоса и пения, а какие традиции за Хомой Хомовичем, когда он — первый тракторозавр на всем белом свете? Вот поэтому он, первопроходец научно-технической революции, мешал в одну кучу сивого коня, синее море, чистое поле, зеленую руту, барвинок — и аэрометры, масленки, картер подшипников ведущей шестерни, дренажное отверстие, винт-эксцентрик, сферическую гайку, пневматический усилитель… и всякое другое добро, без которого ему, тракторозавру, не жить, не любить и не тужить.
Он и труд воспевал в своих песнях, этот тракторозавр Хома, но опять же ж таки в песнях его, что гремели над яблоневскими полями, было много не только упрямого пафоса, а и плакатной информации.
Конечно, пока Хома пребывал в высоком ранге старшего куда пошлют, он таких песен никогда даже вместе с роботом Мафусаилом Шерстюком не пел, но теперь, сделавшись тракторозавром, возвеличивал в этих песнях труды и дни тракторозавра.
Диво дивное, яблоневские механизаторы перенимали эти песни, потому что их души тянулись к новому и необычайному. А поэтому, провожая любимую дивчину после кино, в звездной темноте не один парубок, бывало, насвистывал модный шлягер, услышанный от Хомы:
— Ой, ой, ой! Весной в апреле проведу я в самом деле предпосевную культивацию, сев яровых и боронование зерновых. Осенью я соберу поздние сорта картошки и закончу я уборку силосных культур, проведу затем я зяблевую вспашку, подчистую соберу сахарную свеклу, закатаю рукава праздничной рубашки и закончу осень я севом озимых. Ой, ой, ой!
Тракторозавр Хома жил в тракторном парке колхоза «Барвинок», где механики устраивали ему технический осмотр, смазывали детали, заливали в бак горючее. Хома был доволен, хотя и никак не мог привыкнуть, когда гвоздем или каким-нибудь железным острием прокалывал себе шину. Тогда, казалось, начинало болеть все подряд — ноги, пальцы, колеса, всякие там гайки, шпильки, камера, протекторные кольца. А еще когда ремонтировали двигатель, ощущая прикосновения какого-нибудь чужеродного инструмента к своим механическим внутренностям, Хома начинал хохотать от щекотки, содрогаясь не только своим машинным корпусом, а и человеческим туловищем, и смех его вырывался не только из груди, а и из двигателя, и дергались у него не только руки, а и радиатор, и основной цилиндр гидравлической системы.
В ночных снах, которые посещали тракторозавра Хому, фигурировали кабины с кондиционированным воздухом, бесступенчатая гидравлическая трансмиссия, газотурбинные двигатели. Часто снилось ему, что отказало рулевое колесо, заклинило колонку — и тогда Хома плакал во сне, и слезы текли и из фар его, и из глаз… Железным усилием воли он отгонял ночные кошмары, просыпался, приходил в себя, начинал мечтать — и в мечтах находил утешение. Мечтал он о весенней, летней и осенней трудовых кампаниях в колхозе «Барвинок», об играх в поле с наиразнообразнейшими агрегатами. В этих мечтах он видел рядом с собой прицепной пресс-подборщик, который подбирает валки сена или соломы, прессует их в тюки и связывает синтетическим шпагатом. А то еще ему представлялся подборщик-копнитель, который из подобранных валков соломы выкладывал на
