с оружием в руках, из-за того что Джон Парсон их запугал, запутал и забил головы ложью. Я видел фотографии этих мужчин и женщин, жизнью заплативших за то, что поверили не тому человеку. Я смотрю на них и отнюдь не считаю, что они были глупыми, жестокими или слабыми. По моему мнению, их ввели в заблуждение, и при определенных обстоятельствах такое может случиться с каждым. С людьми, которых я знаю лично. Которых люблю. И я пытаюсь представить, какие бы чувства испытывал в этом случае, но у меня не выходит. Я совершенно не представляю, каково это.
Безусловно, это самый длинный монолог агента Карлайла за все время. Сейчас он немного бледнее, чем в тот момент, когда вошел в комнату, однако все так же не отрываясь смотрит мне в глаза.
– Где-то в глубине души мне хочется надеяться, что отец Джон был прав, – признаюсь я. – Это означало бы, что все мои погибшие Братья и Сестры прямо сейчас сидят подле Господа, как он и обещал.
– Но ты понимаешь, что это не так.
Я медленно качаю головой.
– Кто-нибудь не подчинился его приказу? – спрашивает агент Карлайл. – Когда он скомандовал всем сражаться до конца, кто-нибудь воспротивился?
Воспоминания о том утре, которые память никогда не убирает далеко, захлестывают меня с новой силой: огонь, дым, кровь.
– Да, – отвечаю я. – Я видела, как некоторые пытались спрятаться. Только это их не спасло.
– Не спасло, – печально качает головой мой собеседник.
– Но вы ведь не их имели в виду, верно?
Он снова качает головой.
– Нет.
– Вы всё знаете, да?
Агент Карлайл мягко улыбается.
– Может, просто расскажешь, что произошло, когда ты оказалась в Большом доме?
Я не мигая смотрю на него.
Давай, шепчет мне внутренний голос. Рассказывай. Выложи наконец правду.
Я набираю полную грудь воздуха.
Глаза Беллы расширяются, она поднимает к груди пистолет, но я уже двигаюсь, потому что дважды нацеливать на меня оружие за пять минут – это уже слишком. Я бью Беллу по запястью. Удар отдается по всей руке до плеча, Белла стонет, пистолет падает на землю. Я делаю шаг вперед и толкаю ее в грудь. Она пятится, теряет равновесие и шлепается на спину. Я подхожу к ней со стиснутыми кулаками – из-за того, что боюсь, и из-за бурлящего в крови адреналина. По-моему, еще никогда в жизни я не испытывала такой злости, как сейчас, я, нахрен, просто в бешенстве. Хватаю пистолет и целюсь Белле прямо в сердце.
– Где она? – рычу я. – Повторять вопрос не буду!
– Не знаю…
– Я тебе не верю! – Теперь я нацеливаю пистолет ей между глаз. – Говори, где Хани. Немедленно.
– Она в безопасности, – шепчет Белла. – Вместе с Пророком.
– Где? В Большом доме?
Белла кивает. Без лишних слов я разворачиваюсь и бегу туда, откуда пришла.
Рыжие языки лижут крышу Большого дома, в небо поднимается столб черного дыма. Трудно дышать, воздух пропитан ядовитой гарью, я прикрываю лицо рукой, но все равно кашляю, глаза слезятся. Я добираюсь до крыльца и неуклюже поднимаюсь по ступенькам, как вдруг изнутри почти одновременно гремят сразу четыре оглушительных выстрела. Я в ужасе распластываюсь на крыльце.
Только не Хани. Пожалуйста, пожалуйста, только не Хани.
Прижавшись лицом к горячим деревянным доскам, я внимательно слушаю, сердце глухо бьется о ребра, но из дома не доносится ни звука. Позади, во дворе, стрельба немного утихла, но я не могу позволить себе задумываться, что это может означать. Я вскакиваю на ноги, пинком распахиваю парадную дверь и захожу в Большой дом. В подрагивающей руке сжимаю пистолет Беллы.
Первое, что я ощущаю, – запах пороха. Первое, что вижу, – кровь. Она повсюду. Кровью забрызганы стены, она стекает на пол глянцевыми ручейками. Сквозь едкую вонь дыма пробивается тошнотворный металлический запах, от которого я начинаю давиться. Делаю несколько глубоких вдохов, на краткий блаженный миг закрываю глаза, после заставляю себя внимательнее осмотреть помещение, сейчас больше напоминающее скотобойню.
На полу перед камином кружком лежат четыре трупа. Затылки у них снесены, однако я узнаю каждого. Беар. Лоунстар. Джейкоб. Эйнджел. Центурионы отца Джона.
Трое сжимают в мертвых руках пистолеты, рядом с разжатыми пальцами четвертого валяется винтовка. Из ртов лениво струится седой дымок. Глаза у всех закрыты, ноги согнуты, колени сжаты. Меня настигает ужасное открытие, и я подавляю приступ тошноты. Они стояли на коленях. Застрелились, стоя на коленях. С моих губ срывается не то вздох, не то всхлип. Ведь это безумие, совершеннейшее…
Слева раздается какой-то шум. Сжимая пистолет трясущейся рукой, я оборачиваюсь в тот самый момент, когда отец Джон выходит из двери под лестницей, ведущей в подвал. Заметив меня, он останавливается.
– Мунбим, – сузив глаза, произносит он. В его голосе до сих пор рокочут отзвуки пламенного призыва. – Почему ты не сражаешься плечом к плечу со своими Братьями и Сестрами? Не слышала моего приказа?
– Слышала, – отвечаю я и чувствую, как мой собственный голос дрожит от гнева, физически это ощущаю. – А почему ты не сражаешься, отче? Почему прячешься здесь?
– Следи за языком, – багровеет отец Джон. – Господь всякому определил свой план. Он не ошибается.
– Вот как? А что случилось с Центурионами?
Пророк недовольно хмурит лоб, как будто я задала идиотский вопрос.
– Они Вознеслись.
– Ты им приказал? – спрашиваю я, хотя заранее знаю ответ. Просто хочу, чтобы он это признал.
– Я объяснил им веление Господа, но не вкладывал в их руки оружие. Я лишь Его вестник.
– Ты убийца, – рычу я. – Они верили тебе и в тебя, и теперь они мертвы, как и половина Легиона за этой дверью. Это ты их убил. Ты.
– Твои Братья и Сестры храбро сражаются против прислужников Змея, чего не скажешь о тебе, Мунбим, – холодно произносит отец Джон. – Они понимают, чтό стоит на кону, и если Всевышний избрал этот день, чтобы призвать их к Себе, то они Вознесутся во славе.
– Тогда почему ты не Вознесся вместе с Центурионами?
– Я еще нужен Господу здесь, в царстве земном.
Я продолжаю смотреть на отца Джона, и до меня вдруг доходит. Эта мысль ужасна, однако я мгновенно понимаю, что это так, чувствую нутром.
– Ты сказал им, что тоже сделаешь это, да?
Ты пообещал умереть вместе с ними.
– Откуда мне знать, о чем они думали в последние минуты? Они Вознеслись с улыбкой на устах и славой Господней в сердцах, так какая разница?
Я вскидываю пистолет – почти бессознательно – и целюсь в грудь отца Джона. Он цепенеет.
– Мунбим, не
