Ева открыла глаза. В высоких окнах с открытыми форточками, в белых тюлевых занавесках дрожал желтый солнечный воздух. И тут же раздался голос:
Я пришел в твой мир облаков по колени...
Она повернулась, чтобы взглянуть на говорившего. За столом, у окна, с папироской в руке сидел клоун. Самый настоящий - с красным носом, рыжей копной волос, облаченный в голубой, с блестками, халат. Клоун подмигнул ей, приложил к губам папироску, выпустил длинную струю дыма, отчего солнечный воздух у окна задрожал и окутал клоуна золотым облаком, и сказал старушечьим голосом:
...Где лежат от звезд цветные тени.
Солнце лежало на всем, как масло. Стекало со стен и брызгалось на деревья желтым, сладким кремом. Евочка никогда не думала, что пыль может быть такой красивой, и мальчик на велосипеде, тащивший за собой пыльное облако, окрашенное солнцем в огненный шлейф, показался ей вылетевшим с той стороны планеты.
Они шли по аллее сада. По обеим сторонам били фонтаны, на деревьях пели птицы. Маленький Винни-Пух, угрюмо сгорбившийся на скамейке, увидев их, встрепенулся, подбежал к Евочке и протянул ей мягкий, румяный персик.
"Возьми", - сказал клоун.
С большого дерева внезапно спрыгнула резиновая обезьяна и с важным видом подала Евочке грушу. Вскоре уже со всех сторон бежали к ней игрушечные зверьки и несли ей то виноградные гроздья, то сливы, то абрикосы...
"Ой, хватит..." - растерянно пролепетала Ева.
И тотчас все звери исчезли.
"Смотрите! - закричала Евочка в восторге. - Смотрите - папа!"
И верно - мелькнул меж деревьями папа Юра. Мама Мара вышла из-за дерева и сурово проговорила:
"Это еще что за фокусы! Отдайте ее немедленно!"
"А вам не кажется, - возразил ей клоун, - что ваша дочь может быть счастлива только так вот, а?"
"Моя дочь и так была счастлива! - закричала мама Мара. - Что вы можете знать о том, что такое счастье?!"
"Счастье, - вежливо ответил клоун, - это когда то прекрасное, что есть в человеке, находится в гармонии с окружающим".
Мама Мара беззвучно открыла рот и растаяла в воздухе.
Исчез и клоун, а Евочке уже виделся дождь в белой, с облупившейся эмалью, бабушкиной бочке, где билась чеканная рябь капель, и монотонный бред воды, крошившейся о листву, о камни на дорожке сада, все больше и больше погружал ее в странное, такое наполненное оцепенение, когда казалось, что стоит протянуть руку - и рука твоя повиснет, бесплотная, как облако...
И кончился дождь, а Евочка все глядела и глядела в бочку, где под ладонями ее уже плясало солнце и толпилось в глубине бородатое воинство туч. Евочка колотила по воде рукою, и брызги слепили небо...
А потом она шла по заснеженному полю, и снег этот шел из такой густой, ватной тишины, что не было уже земли под ногами, а только она подымалась и летела в бесконечный снежный воздух, и закрывала глаза, и захлебывалась в обессиливающей, головокружительной дурноте, и садилась на снег, размазывая по лицу холодные капли и улыбаясь своему счастью...
ОМ НАМО
"Пива купил?"
"Ну". - Вощик дуется чего-то, а в общем рад корешку, хотя и косится все недоверчиво - давно не видались.
Комната Мамая в коммуналке. Тахта, холодильник. Стол конторский шаткий, а на столе под стеклом - фотографии, вырезки всякие: Политбюро ЦК КПСС; патриарх Московский и всея Руси Пимен; этикетка водки "SMIRNOFF"; реклама японской зубной фирмы (снимки цветные зубов гнилых и, в сравнение с ними, запломбированных); фотография шимпанзе; Солженицын; Мохаммед Али; А Г-620 ГОСУДАРСТВЕННЫЙ КРЕДИТНЫЙ БИЛЕТЪ ТЫСЯЧА РУБЛЕЙ Кассир Ев.Гейльманъ 1918 гъ; фото Хрущева с Эйзенхауэром; грудастые туземки с подписью внизу: ЖЕНЩИНЫ ОГНЕННОЙ ЗЕМЛИ Изъ каравана Гагенбека; рисунки театральных масок Young Clown, Crafty Statesmen, Stern Judge, Selfish King; фото самого Мамая на коленях у голой языческой богини; Роберт Фрипп с Биллом Брафордом; глиняный человечек с невероятно большим пенисом, ну и всякое еще.
На стене - рисунки Мамая, постера: Мик Джаггер, Дэвид Боуи, Джон Леннон.
Мамай, Вощик, Хачик - сидят, пьют.
Долго пьют. Базары, базары... Волны дыма сигаретного - висят, пошевеливаются иногда, точно во сне.
Хачик (еле лыка вяжет):
"Гля, - Вощику он говорит, - гля, шо дядя Хачик можэт..."
Пытается сделать на столе "крокодил". Стол с грохотом разваливается на составные. Стекло лопается пополам. По полу прыгают пустые бутылки. Волны дыма испуганно мечутся по комнате. Хачик храпит среди обломков, сунув голову в ящик со всякой дрянью.
"Ты помнишь, Вовчонка, - говорит Мамай, - помнишь, у Чжуан-цзы есть такое... Приснилось ему однажды, что превратился он в бабочку и летает над полем. А потом он проснулся и не знает, то ли ему снилось, что он бабочка, то ли, наоборот, бабочка он, и только снится ему вся эта жизнь человеческая...
Знаешь, когда умерла Лана, я тоже решил умереть. И вот однажды я выпил люминалу и умер... И как ты думаешь, кого я встретил на том свете? Я увидел там двух клоунов - рыжего и белого... Представляешь, два клоуна - рыжий и белый - сидят и играют в человечки, играют, играют, играют... А ведь мы с ней, ты не поверишь, Вовчонка, - ни разу! Не поверишь, ни разу не были мы близки... Мне теперь только кажется это все время, и все в каких-то снах: камни, песок, вода..."
Мамай подобрал с полу пустую бутылку из-под "Столичной", прижал ее к груди и с прежнею своей мечтательной, блаженною улыбкой зашептал:
"Вовчонка, помнишь мантру такую в Арике: ом намо нарайа найа, ом намо нарайа найа, ом намо нарайа найа..."
В этот момент позвонили в дверь.
Всплеск неких суматошных объяснений, урчанье голосов, малый визгливый хохоток с блеющими комическими модуляциями - все это вспыхнуло в коридоре и мгновенно завершилось внушительным хлопом наружной двери. Мамай вздрогнул. Да и Вощика, кажется, посетило то же самое странное предчувствие, он с озадаченным видом отставил кружку, почесал небритую щеку, одернул свитер и собрал на лице невнятное подобие улыбки. Почти вслед за тем послышались звуки неторопливых, степенных ног, спокойное течение попутных переговоров, после чего шаги замерли у порога их комнаты и бас несомненно бабы Таиной принадлежности произнес:
"С-сюда..."
Дверь отворилась с извиняющимися поочередными паузами, и в проеме возникло небольшое белое облако.
"Мне сказали... Впрочем, простите великодушно..." - с мягкими, уютными придыханиями пророкотало облако, ступая шаг и обращаясь в пухлого мужчину в ослепительно белом морском кителе.
Из-за его спины, сияя лицом и держа в руках, словно двуручный кубок торжества, дымящийся электросамовар, заглядывала баба Тая.
"Дело в том, что... видите ли... - продолжал рокотать мужчина, ища глазами, где бы присесть. - А впрочем, сначала представлюсь".
Он потер руки, как конферансье, кашлянул, прочищая и без того прекрасно налаженный голос, и сообщил:
"Кия-Шалтырь, Гаврила Петрович. Да, да, именно так: Гаврила Петрович Кия-Шалтырь", - задумчиво повторил он.
С той же задумчивостью мужчина присел на краешек тахты, но тут же поднялся и сделал два нерешительных шага, глядя себе под ноги и жуя нижнюю губу.
Мамай и Вощик изумленно наблюдали за ним.
Кия-Шалтырь набрал в грудь воздуху, как бы готовясь нырнуть в воду, помедлил... тут же, однако, сломался в беззвучном смехе, опустился на корточки и проворными коротенькими пальцами зацепил за горлышко пивную бутылку.
"Позвольте, товарищи сограждане", - умоляюще сказал он, глядя снизу вверх.
"Говорит, что капитан, - объяснила баба Тая, шумно вздохнув и попятившись задом в клубах горячего пара. - Капитан флота, - сипло пробурчала она уже из-за двери. - Флота, автопилота..."
По улице с грохотом и звоном проехал трамвай. Ветер с сомнением покачал раскрытые створки окна, будто пробуя их на крепость.
"Простите, друзья... - Капитан прошелся по комнате, рассеянно гладя свой лоб. Солнце плавало в его кружке, как золотая рыбка. - Простите, друзья, за вопрос..."
Он артистически замер и нацелил палец на Вощика.
"Вам сколько лет?"
"Двадцать пять", - пробормотал Вощик.
Капитан перевел указующий перст на Мамая.
"Что касается меня, - усмехнулся Мамай, - то я, можно сказать, утратил свежесть тридцать три года назад. А в чем дело?"
Кия-Шалтырь с сожалением покивал головой.
"Я старше вас, - сообщил он. - Принципиально, я бы сказал, старше".
"Послушай, приятель, - сказал Вощик, и в голосе его уже слышалось решительное раздражение, - что тебе от нас нужно?"
Кия-Шалтырь оторопел.
"Ах!" - воскликнул он, сокрушенно взмахнув руками. Из кружки плеснулось пиво.
"Друзья мои, - дрожащим шепотом пролепетал он, - простите великодушно..."
На него было больно смотреть.
"Друзья, друзья, - проникновенно проговорил далее Кия-Шалтырь, - да неужели никто из вас еще не знает?.."
"Друзья, я счастлив сообщить!" - набирая обороты, ликовал он.
Стукнула оконная рама. С шорохом метнулся сквозняк. Пыль, поднявшаяся с полу, окружила Кия-Шалтыря сияющим ореолом. Солнечный луч, отраженный от кружки, лежал на лбу, как кокарда.
