Комиковал-по хилости другим выделиться невозможно, прочили его в повара (хоть подрастет), а пришел в школу смешной, длинный человек и сказал: "Я Иван Иванович Степанов. Давайте в цирковую студию".
Давайте!
Грачик делал пантомимы; в селе жила пятилетняя глухонемая девочка-она понимала все, смеялась, хлопала, понимаешь? Он говорит: "Анимаэешь?"
Как-то вот интересно тогда жили, не скучали, а?
Поет труба протяжно и грустно в цирке пустом.
Сумрак, скорбный, как беззубый рот...
Его недавно встретил Степанов: "Что-то, Грач, изменилось в детях-ничего делать не хотят, ничего не надо. Новые времена..."
Сумрак, скорбный, как беззубый рот, пройдите до центра этой красной мишени, мимо следов конских копыт на дне воздушного сугроба - завтра, завтра будет, завтра - как будто замерший отчаянный вдох; а всё это - оркестры, парад-алле, полеты и прыжки, антре и штейн-трапе, тигриные спины - это выдох, измученное дыхание одних и тех же движений, слов, улыбок, и опять - вдыхать, копить по ночам к единственному выходному этот протяжный, на две тысячи четырнадцать мест, вдох.
Зима. Товарищ, привязавшись веревкой, чистит от снега лысую макушку купола.
Ведь слово какое: штейн-трапе!
В Москву приехал поступать: деревня деревней. На ВДНХ: ух ты, ракета, ах ты, черт, самолет! "Ту сто пятьдесят" столько-то, ах, чтоб твою, вон за елками еще один - "Як сорок", народ в него заходит и заходит, заходит и прет себе еще, самолет ведь кроха, а народу - вишь, какая прорва влазит, вишь, до чего додумались (заходит и заходит), давай, что ль, и мы взлезем, зашли - там из хвоста выход!
Отстучал телеграмму: "Приняли!"
Пожалели за рост - метр пятьдесят с волосами плюс жалостный акцент при исполнении басни.
В комнате общаги - четверо. Один бросил ("не знаю почему"). Второго посадили ("почему-не знаю"). Остались: Грач Кещян и Сережа Середа. Решили работать вместе - единственная пара клоунов на курсе: Кещян и Середа! Даже так: КЕЩЯН и СЕРЕДА!!!
В училище гении все. Все приезжают с чемоданом динамита: взорвать! А тут: грим, сценическая речь, танец, пластика, изобразительное искусство, актерское мастерство, фехтование. И история КПСС.
С выпускного курса их - хлоп! - в армию. Грачик и Сережа подобрали в гастрономе бездомную болонку, вымыли, тащат в общагу-а там повестки. Сели на кроватях-жуть. И собака завыла.
Обстригли, переодели, марш в столовую! Перед дверью - зеркало, прыскают: ну и рожа, а эта, а вот та хе-хе... Стоп! Зеркало прошел, всех увидел, кроме себя. Мигом вернулся. Вот это-я?!
С Сережей кровати стояли рядом.
Эквилибрист Гук не сдался. Писал в инстанции: как же так, народные деньги в трубу, теряем квалификацию, надо бы использовать по специальности.
"Рядовой Гук, к комбату!".
"Дописался, армян, за мной пришли".
Гук косил под простого. Зашел: "Здравствуйте, вызывали?"
"Вон отсюда!-заорал комбат,-зайти как положено!"
- Товарищ подполковник, рядовой Гук... Комбат значительно встал, залез в заранее заготовленную пачку "Столичных", картинно повернулся к окну и закурил, шевеля ноздрями:
- Пишешь?
- Пишу,-скромно признался Гук. Комбат затянулся:
- Еще раз напишешь-отправлю всех на Землю Франца-Иосифа. Навозными вилами будешь жонглировать!
- Как вы сказали... "на-воз-ными вилами"?-уточнил Гук.-Так и напишем...
- Вон отсюда!!!
Через месяц их перевели в ансамбль песни и пляски.
В армии Грачик в первый раз понял, что хочет работать один. Соло. Что-то стало расти изнутри, давить. Сережа выслушал это, Сережа грустно посоветовал: не торопись, давай хоть начнем.
После армии женился Сережа, и Грач женился. Жена-Тамара. Жили рядом, правда, дядя ее был против - не любит цирковых, но тетя его была очень "за" (покойница), ходила провожала и встречала с работы Тамару, чтоб никто, не дай бог, не пристал.
Когда обручение-невеста выносит свекрови и свекру на подносе собственноручно расшитое полотенце (магазинный ценник аккуратно срывают).
Когда свадьба-незамужнюю сестру невесты наряжают тоже в белое и фату-она на выданье.
На свадьбе шестьсот человек гуляли семь дней.
Потом - диплом и выпуск. В училище - Грачик, в дипломе - Мартирос. На дипломе расписались Никулин и Карандаш. Все!
Воробьи чирикают под куполом.
В квадратные амбразуры распахнутых дверей-студеный февральский свет. Пустой подсолнух зрительного зала.
Ночью накануне невеста проснулась и подумала: "А может, встать и убежать?"
Вверху летают люди, матерятся, хватаясь руками за руки в воздухе, или в томительной немоте запнувшегося сердца врезаются звонкой рыбиной в тугую страхующую сеть.
Внизу елозят носами по вытертому бархату манежа два малыша.
"Слава, я кому сказал, сиди на месте!"
Среди пустого оркестра стоит на голове товарищ в синей майке.
Тоненькая "из полета" вынимает свои ножки в голубых носках из стоптанных тапок и лезет туда, куда только от сопровождения взглядом немеют ноги.
В красном уголке-профсоюзное собрание программы.
На барьере трупами лежат ассистенты. Лениво цедят малышам:
"Напэрстки... э, покажите чтэ-нибудь силовоэ".
Наперстки делают шпагат.
После выпуска Грачик бил челом - хочу попробовать один.
Его вразумили: молодой специалист должен отбарабанить два года. Да и вообще по плану больше клоунов соло не положено.
В цирке не говорят "месяц", "квартал", "год" - в цирке нет времени. В цирке говорят "город" - "я это сделаю за город".
И пошли у "парных коверных" Середы и Кещяна город за городом. Образы такие - Сережа прям та-акой из себя, ну, та-акой, а Грачик - на подначках: принеси, отнеси, иди, уйди.
Клоун белый: умный, рассудительный, склонный к злой шутке.
Клоун рыжий: дурак. Побеждающий в конце концов.
Клоуны в СССР (по Кещяну): 1. Карандаш. 2. Енгибаров. 3. Никулин и Шуйдин.
Товарищ в синей майке в оркестре встал теперь на одну руку и начал потихоньку вращаться.
А она, "из полета", опять не дотянула и бьется в сети внизу под советы и упреки, закусывает губы и медленной гусеницей - вверх.
Собрание: "Наши обязательства: организовать советско-американскую программу".
"Ха-ха, а кто будет американцами?"
"Товарищи, есть договоренность: приедут".
"А может, лучше мы к ним?"
Меня толкают в спину, нате-бумажечки с лиловыми штампами, "товарищу корреспонденту", надо ведь и вам что-нибудь кушать (очень справедливо) талоны на сахар, колбасу, мясо.
Тонкая и сухая, как птица, "из полета" пробует теперь уже без лонжи; в сладкой, как боль, тишине несется навстречу рукам - нет! - опять об тугую сеть, господи! Наташа, как ты держишь руки!
Товарищ в синей майке все еще стоит на одной руке, а во вторую взял колючую блестящую штуковину и крутится теперь с ней.
Мимо манежа Тамара депортирует детей домой.
"Грачи пролетели. В какие края?"
Униформа торгует винцом. Бутылка-восемь рублей.
Когда помер Брежнев, Кещяна и Середу вызвал руководитель программы. "Так,-печально сказал он, глядя на траурные ленты за окном.-Есть у вас что-нибудь несмешное?". "Нету",-ответили коверные. "Тогда работайте без костюмов и без грима. И не смешите".
Они вышли на манеж в своем. Первая реприза - иллюзионная. Посмотрели друг на друга. Сережа выплюнул изо рта оранжевый шарик. Грачик достал такой же из своего уха. Дирижер в оркестре свалился от смеха на пол, в цирке звенели стекла от хохота. Оставшиеся дни траура коверные выходили в униформе, помогали перетаскивать реквизит. Дети реагировали очень живо.
Они срослись сиамскими близнецами.
"В Краснодаре отработали до нас акробаты: мужчина и женщина. Все так хорошо. Ассистент их железяку поднял на веревку, веревку сунул в руки униформисту. Мы с Сережей выходим, болтаем: тара-ра, та-ра-ра, ра-ра. Бац! униформист выпускает веревку из рук. Раз!-мы с Сережей не сговариваясь делаем шаг друг от друга: железяка грохается между нами! Что делаю я? Я решаю обыграть. Оборачиваюсь-ах! И падаю замертво. Ассистент, в дикой панике летящий за возможной судимостью, видит: я пластом и без движения - убило! - и с плачем лезет меня спасать!"
Двое детей - Грачик-младший ("папа наш не хотел сына, мы так с ним плакали") и Гаянэ ("по пять раз в роддом приходил").
Жена Тамара: "Одно меня злит - как скука замучает, начинаю ему вкручивать: ну, когда ты устроишь ассистентом? Вот уеду домой - один будешь. Он поворачивается, дверью ба-бах! И все. Ни слова.
Плохое настроение-раздевается полчаса. Потом в ванную идет.
Хорошее-с порога целоваться лезет: "Томуля, я пришел, давай есть!"
Старший Грачик ждал шесть лет. Он все надеялся, что кто-то придет и отпустит. Он боялся открыть рот в споре с Системой. С "Союзгосцирком".
Нет, они очень дружили с Сережей, но в голове у него жил клоун один, душа шила и кроила на него... Он никому про это не рассказывал-боялся обидеть: вот ты, Грачик, какой, Сережу бросить хочешь.
Шаркает публика в черных шубах, шапках, платках, полупустой холодный цирк, пьяные фигуры, тяжело усаживается на место подсадка, оскорбленно окаменев на мое свойское подмигивание, пошла фонограмма, свет ежится до красного пятачка, за кулисами хрупкая "из полета" просит у клоуна "кислородную палочку-сигарету, одна на двоих с партнершей; но уже пора, и руководитель полета Херц удивляется сыну: "Слава, какое "писать" - я на работу иду!" Все оставляют тапки у выхода - и... парад-алле!
