мысль, сомнение в способностях жены, посетила его...
Нет, она не глупа. Столько светлого, хотя и детского разуму замечал он в речах ее!
Или у нее нет воли, нет энергии в характере?
— Полинька, — опять начал Сакс, подходя к ней. — Я затронул твоего Цербера, извини меня. Поругай меня хорошенько, я совсем мужик, негодный для дамского общества.
Но Полинька не смотрела на него, не отвечала ему. Она была огорчена. В первый раз в жизни пришлось ей выслушать порядочную нотацию, и за что же? За то, что ей сделалось грустно, за то, что ей жалко было расстаться с мужем. Ее тихость, ее детский характер, превозносимые всеми до небес, — сделались предметом нападков со стороны Константина.
Ей было досадно. Ничего не говоря, сидела она в уголку, и ей становилось грустнее и грустнее.
Но страшно было действие этой первой ссоры на Константина Александрыча. То был человек страстный и постоянный, вечно свободный во всех своих поступках. Если он не ладил с кем, то не ладил на всю жизнь, не признавая необходимости приноравливаться к чьему бы то ни было характеру. Фамилизм [41] и его мелкие, губительные драмы и во сне не мерещились его вольной и широкой мысли. Бродячая жизнь в молодости, богатство и любовь в зрелых летах избавили его от грязной стороны семейной жизни.
И вдруг, как змея из розового куста, бросилась к нему, обхватила его эта семейная жизнь, со слезами и злыми собачонками, с беспорядками и ссорами...
Сакс сел на старое место и угрюмо повесил голову.
А между тем гнев Полиньки прошел. Милый ребенок уже готов был броситься на шею своему мужу. Пусть он начнет, говорит, однако, ложный стыд...
Она подошла к роялю: спела романс Дездемоны, сыграла Sperl-Polk'у. Бедняжка, она не знала, как солоно приходилась Саксу Sperl-Polka:
Она стала ходить по комнате. Она знала, маленькая кокетка, что муж любил ее торопливую походку и заглядывался на крошечные ее ножки.
У Сакса сердце повернулось в груди. Куда делась досада, куда скрылся призрак семейных ужасов!
Однако он крепился, молчал, смотрел еще угрюмее, но смотрел в ту сторону, где ходила Полинька... Ему хотелось помучить ее.
Не вините Константина Александрыча: вы, может быть, не знаете, какое болезненное, упоительное наслаждение мучить ребенка, за волосок, за улыбку которого мы готовы отдать полжизни? И еще как мучить!
По этому поводу я скоро расскажу вам другую историю... грустную историю, странную историю.
Сакс все молчал и сидел, угрюмо наклонив голову.
Полинька вынесла из своей спальни какие-то книжки и подошла к мужу.
— Смотри, Костя, — сказала она: — вот что прислала мне сегодня Таня Запольская. Стоит ли их читать? Ты ведь все знаешь.
Константин Александрыч взглянул на книги: то был бесконечно длинный французский роман.
— Брось это, — сказал он: — лучше ничего не читать, чем портить свой вкус этою дрянью.
— Да мне хочется читать что-нибудь, — говорила Полинька, взявши с этажерки роман Жоржа Санда «Les Mauprats» [42]. — Это хорошо?
— Это очень хорошо, Полинька, да ведь ты же выбранила Жоржа Санда напропалую.
— Ну, я виновата, я стану его читать.
— Ты еще жаловалась, что ничего в нем не понимаешь.
— Я читала без охоты: теперь я буду стараться. Хочешь Костя, — сказала Полинька с веселым видом, с которым отпускала страшнейшие свои наивности: — хочешь, я буду учиться по этой книге. Видишь, — тут она загнула два верхние листка, — я выучу это, как долбили мы в школе: Il est temps de lever nos yeux vers le ciel... Calypso ne pouvait se consoler du depart... [43]
— Э! Черт возьми! — вскричал Сакс, выведенный из терпения чересчур невинною выходкою Полиньки. — Притворяешься ты, что ли? Будет ли конец этому?..
— Чего ты сердишься? — И она по-прежнему показывала ему первые листки книги.
— Да разве долбят эти вещи? Да разве учат что-нибудь наизусть в твои лета? Где мне взять терпения!
И, призывая на помощь терпение, вспыльчивый Сакс вырвал из рук Полиньки роман любимого своего писателя.
— Дай мне книгу, я хочу читать ее! — кричала Полинька, теряя терпение в свою очередь.
— Mais que diable, madame.
— Mais que diable, monsieur!.. [44] — и Полинька топнула ножками, сперва одной, потом другою.
— Que diable, que diable! — с радостью закричал Сакс, притягивая к себе жену за обе руки. — Живее, друг мой! Брани меня, сердись хорошенько! Morbleu! parbleu! sacrebleu!.. [45] — посылай меня к черту.
— Morbleu!.. parbleu!.. Костя, Костя, ты все хочешь, чтоб я была как мальчик!
Константин Александрыч был побежден. Все эти сцены и утомили его и разнежили, как это водится с людьми, до безумия влюбленными. Он посадил Полиньку на диван и сам сел с нею рядом. Очередь читать наставления осталась за m-me Сакс.
— Константин Александрыч, — важно говорила она, пока муж, ничего не слушая, целовал ее кругленькую шейку: — долго ли тебе дурачиться, чудить, шуметь из пустяков?.. Ведь ты живешь в свете, друг мой... с людьми живешь, душенька...
— Прошу покорно! — И Сакс не мог удержаться от смеху. — Она же читает мне мораль! Она же меня журит! Ну, да говори, говори; мне что за дело, — голоса только не переменяй...
Долго бы Полинька читала мужу разные вздоры, целиком почерпнутые из бесед с маменькою, если бы шум чьей-то походки не спутал совершенно нити ее наставлений.
Вошел камердинер и доложил, что князь Галицкий просит позволения видеть Константина Александрыча и Полину Александровну.
— Это бы зачем? — вырвалось у Сакса.
— Письма имеют передать, — отвечал камердинер на размышление своего барина.
— Ах, от сестры! От Annette!.. — радостно вскричала Полинька. — Проси, проси! — Лакей вышел.
— Ловко ли это? — спросил Сакс жену. — Ведь он на тебе сватался?
— То есть собирался. Мне-то что за дело? Сам прогулял. Ты ведь его знаешь?
— Знавал на Кавказе и здесь видел. Придется продолжать знакомство, а куда мне его девать? Твои родные с ним не в ладу, для моих знакомых он и молод еще и знатен. Передать его разве в твое полное распоряжение?
Полинька покраснела, и сердце ее забилось.
Вошел стройный молодой офицер и после первых приветствий и расспросов отдал по принадлежности оба письма, известные нам по
