уговорили. Нет, чего греха таить, интересно в тайге побывать, ни разу не был. Да и вообще нигде не был. Даже на самолёте не летал… только поезд. Но ведь не рвался, не хотел. И не завидовал бы, и локти не кусал, если бы не поехал.
Открыл глаза. Андрюха тряс за колено, подзывая к себе.
Показывает на иллюминатор.
Пересел. Вадим рядом, на лавке, на коленях стоит – согнулся, смотрит.
– Лоси! – кричит.
Внизу – деревья редко – два лося и ещё один чуть в стороне. Тень от вертолёта чуть сбоку от них. Побежали. Разом. Лоси медленно, а тень обогнала быстро.
Вернулся на место. Глаза прикрыл.
Вот и с Вадимом тоже… Почему Андрюха ко мне с этой проблемой подкатил? Почему – ни сам, ни Колька? Они же крутые авторитеты для парня-то девятнадцатилетнего. Так нет, давай ты – Виталик – с парнем поговори, не станет он никого больше слушать. А тебя он любит.
Да… как ни странно, а меня всё же послушал.
Вон сидит здоровый балбес, в иллюминатор пялится. Даже глаза не надо открывать, чтобы увидеть.
Вадим сидел напротив – худой, длинный, коротко стриженный. Энцефалитка новая на нём болтается, а ручищи-то из рукавов – вон какие! Лопаты! И размер ноги, поди, сорок четвёртый – кроссовки как лыжи.
Нет, не похож он всё-таки на Андрюху. Другой…
Андрюха – как лезвие острый, сжатый весь, словно к прыжку готовится. Лицом застыл, закостенел. А Вадька – открытый ещё пока… Не изжил в себе детское. И обижается на отца, как ребёнок, которого несправедливо наказали.
Что же такое с Андрюхой приключилось – даже собственного сына уговорить поехать не может? Вот и разберись тут – кто правильно живёт, а кто нет?
Нагорело у них в семье. Разбежались. Не собрать. Но общаться-то по-человечески можно? С женой не хочешь или не можешь… но с сыном-то? Всегда можно общий язык найти. Захотеть только надо. Через свою гордыню переступить.
Никто не хочет. Все памятники самому себе. А дети растут с тоской в глазах.
Мерный гул двигателей. Сон обволакивал, забирался за пазуху, звал к себе, за собой…
Вдруг всплыл желанный, тревожно-ласковый…
Один и снег.
Снег бесконечный – валом. Шагаешь, словно плывёшь, а обернёшься – следы на глазах засыпает – ровно, неизбежно.
Остановиться, замереть.
Берёзы не видны. Ветви, что свисали, – помнишь, знаешь – исчезли. Только стволы проступают сквозь белую муть еле-еле, словно и нет их, словно придуманы или потому что знаешь – должны быть здесь.
Застыть, не двигаться, не дышать под этим снегопадом – тёплым, не прекращающимся.
Смотреть на занавес падающих снежинок перед лицом, на закрывающийся занавес.
Гул двигателей изменился. Появился надрыв. Борт заходил на посадку.
Огромная поляна. На краю буровая вышка. Три жилых балка. Чуть в стороне – громадная цистерна, накрытая кое-как сколоченным навесом.
Человек возле балков – стоит, смотрит, рукою глаза прикрывает от солнца.
Вертолёт мягко коснулся земли, словно присел на корточки.
Механик распахнул дверцу, выставил дюралевую лесенку о трёх ступеньках.
– Погуляйте полчасика, пока дозаправимся.
Трава пожелтевшая – выше колена – гуляет, колышется под ветром.
– Пойдём на буровую поглазеем, – Колька, доставая на ходу сигареты, первым двинулся в сторону буровой. Остальные потянулись следом, приминая высокую траву.
Буровая не впечатлила. Голый остов из ржавых труб, уходящий высоко в небо. Болтается буровой квадрат на тросе. Дощатый помост вокруг скважины переходит в такую же дощатую тропинку, что, теряясь в траве, ведёт к балкам. Трубы, сложенные штабелем, застывшие глинистые потёки и отвалы керна.
Ощущение брошенности и ненужности этого железного монстра, оставленного умирать здесь – среди буйства зелени и щебета птиц. Лес по краю поляны стоял, словно выжидая, когда можно будет надвинуться, навалиться и смять это уродливое создание, возведённое людьми.
Лежали на помосте. Доски – серые, вымытые дождём, прогретые солнцем. Пахло деревом и травой. Комары чёрными точками носились в воздухе.
– Нефть, что ли, искали? – подал голос Вадим.
– Может, и нефть. Чёрт его знает, – отозвался Андрей. – Но над природой поиздевались – дай Бог! Вон как засрали всё.
– Да сколько же здесь этой дряни! – Колька, отгоняя комаров от лица, перевернулся на живот. – А ты чего, Андрюх, против прогресса, что ли? К «зелёным» тяготеешь?
– А чем тебе «зелёные» не по душе?
– Да враньё всё потому что. Клоуны! Ты посмотри на них – пляшут с плакатами вокруг атомных станций – закрыть! – орут. Вот бы этих клоунов без света и тепла на год оставить.
– Как-то ты очень примитивно…
– Что примитивно? Ты посмотри на них. Но моторных лодках в жёлтых плащах вокруг танкера мечутся, бутылки с краской в борт швыряют, а сами как экипированы? Лодки, плащи, краска – химическая промышленность, против которой они тоже выступают; мотор – он на бензине работает. Что же они, суки, пользуются тем, против чего и выступают? Почему не на вёслах?
– Ладно, хватит вам собачиться. Пора. Вон, машут, – Вадим поднялся первым. – Пошли!
– А тебе, Вадька, я гляжу, всё по барабану. – Колька никак не мог успокоиться.
Вадим промолчал.
Шли к вертолёту, заплетаясь ногами в высокой траве.
– Интересно, здесь змеи есть? – спросил Виталик, обращаясь в спину Андрюхи, шедшего впереди. И вдруг неожиданно понял, что уже не боится.
Он идёт к вертолёту, и ему не страшно, а, скорее, даже хочется оказаться внутри этой тарахтящей машины, среди наваленных грудой вещей, отстранённых лётчиков в кабине, дремлющего механика и усыпляющего гула запущенных двигателей.
Почему? Почему три часа полёта сделали эту железную коробку, висящую в воздухе, не страшной, а привычной, словно легковая машина?
Может, потому что все вместе? – мы, лётчики, железо, плывущее по воздуху. Все на виду, мы чувствуем друг друга. Подобие единого организма.
Это не самолёт, где тебя посадили в железную трубу, разогнали и запустили в воздух. Кто пилотирует? Люди ли? Какие они? Что там происходит в кабине? Всё ли в порядке? Разобщённость. Страх и фатализм – будь что будет.
Борт приподнялся, чуть клюнул носом и неожиданно пошёл низко над землёй прямо на деревья. И вверх. Казалось, заденут шасси верхушки.
Крошечный жёлтый вертолёт завис в бездонном небе среди редких и тяжёлых белых облаков. Винты мерно месили податливый воздух. Казалось, всё замерло – ничто никуда не движется.
Внизу тайга разливалась, затапливала пространство, обтекая рыжие проплешины болот.
Механик приподнялся и тронул Андрея за плечо. Прокричал: «Командир зовёт». Указал рукой в сторону кабины.
Первое, что бросилось в глаза, – приборная панель со множеством тумблеров, глазков лампочек и маленьких экранов с замершими стрелками. Над
