Известно, как многое изменилось после «Положения». Были мировые посредники, наступили мировые суды. Народ стал отвыкать от порок, мордобитий, даже в судах стали говорить «вы». Полиция и та много изменилась. Прежние дантисты повывелись или присмирели при новых порядках. Ну, конечно, в случае чего, покричит начальник, посердится, поругается, а чтобы пороть или в морду — ни-ни. Я очень хорошо помню старое время, до «Положения»; помню еще то время, когда в хороших домах становой с господами не обедал, а если и обедал, то где-нибудь на кончике стола; помню, когда и исправник, подъезжая к господскому дому, подвязывал колокольчик. Совсем другие порядки тогда были. Без водки, порки, мордобитий полицию среди мужика тогда и представить себе было невозможно. После «Положения» много изменилось. Исправник стал важным лицом, из города выезжает редко; ни к кому не лезет — неприлично; с мужиком в непосредственное соприкосновение не входит. Исправник теперь, по важности, стал вроде того, что прежде был губернатор; уездные дамы, если он молодой, называют его «notre chef», [8.1] , а нынешние деревенские бабы даже не знают, какая такая «исправницкая яичница» бывает. Исправник занимается теперь высшими делами. Предположить, что исправник сорвет с мужика трояк, это все равно, что предположить, что губернатор возьмет с кого-нибудь четвертную. В каких-нибудь двадцать лет все облагородилось, отвыкло от ручной расправы, даже становые и те стали, водки многие не пьют, в господских домах приняты, с господами обедают, прямо к парадному подъезду с колокольчиками подъезжают, так что старые слуги, привыкшие к прежним порядкам, только дивуются: «не те уж господа стали!».
Мужик в последнее время знал только своего волостного, своего старосту, своего сотского, своего писаря (кстати: говорят, что и волостные писаря тоже будут чиновниками, будут состоять на коронной службе, по назначению от начальства). В кои-то веки, бывало, проедет становой или пожарный «агел», или палатский чиновник — этот больше на мельницы, маслобойки, на торговлю налегает. Да и проедет начальник только по главным дорогам, от волости до волости, или по господам, за которыми недоимки есть, а в деревни, лежащие в стороне, и не заглянет. Теперь же не то, этот всюду шнырит. Он знает, что в глухой деревне скорее непорядок найдет и штраф сорвет. И что сделал мужик такое, что на него, ни с того, ни с сего, напустили орду «благородий»? А напустили-то именно на мужика. Помещику что! Какое он к нему отношение имеет? Разве заедет насчет установки вешек по дороге напомнить или насчет поправки какого-нибудь мостика, или повестки какие-нибудь завезет. К помещику он вежлив, почтителен, дожидается на кухне, не сядет без приглашения, хотя бы и из «благородных» был. Сорвать тоже с помещика нельзя, разве кто из милости овсеца лошадке пришлет или лужок плохенький пожертвует. Притом же тем помещикам, у которых поминутно бывают ссоры с крестьянами насчет порубов, потрав, неисполнения работ, и он человек нужный. Все-таки же придет, накричит на мужиков, страху напустит, а мужик крика ужасно боится, сейчас робеет и чувствует себя виноватым, подобно тому, как робеем мы при появлении жандарма.
Словом сказать, помещикам, чиновникам эти новые начальники нипочем, они даже понять не могут, чего тут бояться. Совсем другое дело — мужик-Помещик может учреждать у себя в усадьбе ночные караулы или не учреждать — никому до этого нет дела, а в деревне, будь она хотя из двух дворов, приказано быть ночному караулу. Мороз ли, метель ли — караульный не должен спать, должен всегда быть налицо, стучать в доску, опрашивать проезжающих. Задремлет человек, отлучится в избу погреться, трубочку покурить… вдруг, налетел «он»!
Помещик может строиться, как он хочет, хоть посреди сенного сарая овин ставь — никому до этого нет дела; помещик может обсаживать постройки деревьями или не обсаживать, может иметь кадки с водой или не иметь, может иметь пожарные инструменты или не иметь. А в деревне не так, строиться должен по плану, как начальники требуют, не разбирая, есть ли достаточно земли или нет, удобно это тебе или нет. Хоть под кручей овин ставь, а чтобы было узаконенное расстояние, хоть за версту по воду ходи. Приказано насадить по улице березки — сади, хотя бы это было совершенно бесполезно, неудобно и даже невозможно. Кадки чтоб везде с водой были, сческов чтоб на печах не сушили, инструмент чтобы у каждого положенный был, чтобы над каждым домом была дощечка с изображением того инструмента, с которым должен выходить на пожар хозяин. Налетел ом: тут хлевушок для гусей без дозволения приделан, там амбарушка не на месте стоит, у того березки засохли, у того. пожарной дощечки нет…
Помещик может отворять или не отворять форточку в комнате для очищения воздуха; может менять или не менять рубаху — кому до этого дело? А насчет мужика строго приказано было избы «студить», как выражаются мужики, то есть растворять по нескольку раз в день двери в избах для очищения воздуха, приказано было для чистоты по два раза в неделю менять рубаху. ,
У помещика «он» тих, приезжает трезвый, с утра просит починить дорогу, при этом извиняется, оправдывается тем, что и на него начальство налегает, вот-де недавно сенатор какой-то проезжал четверкой, так на одном мостике у него лошадь провалилась, гонка от начальства была. На деревне же он лют, ругается — за версту слышно, ногами топочет, к морде лезет.
Нужно видеть, какой переполох, когда он, раздраженный, влетит неожиданно в избу, дети с перепугу плачут, забившись в угол, мужик стоит оторопелый, а он орет, топочет. — Как ты смел! Как ты смел!.. бац! мало кулаком — шашкой, разумеется, в ножнах. Я как-то рассказывал про такую сцену одному высшему начальнику. «Неужели шашкой?» — спросил он. — «Да, шашкой!» — «Обнаженной?» — «Нет». — Начальник успокоился.
С этим новым начальством, особенно если деревня близко от усадьбы, за детей страшно, у кого есть дети на возрасте, гимназисты, студенты, приезжающие на летнике вакации в деревню. Положительно страшно! Человек молодой, горячий, непривычный, может не вынести, видя такую неправду, может заступиться, а к нему могут пристать другие. А он возьмет да и застрелит, или еще того хуже, ведь он начальство, при исполнении своих обязанностей находится, тут чем пахнет?
Я как-то писал вам, что у нас теперь заведены «березки» по деревням. Пришел несколько лет тому назад приказ насадить по деревням вдоль улиц березки. От пожара, говорят, березки, чтобы, значит, пожаров не было. Обыкновенно наши деревни построены так: все дворы стоят по одной стороне улицы, сплошь, двор к двору, как дома в городе, если же где дворы расставлены, то промежутки между ними завалены ломом, лесом, дровами. Если через деревню не пролегает столбовая дорога, то улица всегда преузенькая, а через улицу, на противоположной стороне, против каждого двора, стоят амбарчики, пуньки и т. п. Какая же может быть польза от того, что по улице, против каждого двора, насажены в один ряд березки, только затесняющие и без того узкую улицу? А между тем столько возни с этими березками: насадят весной, к осени посохнут, а следующей весной опять сажай. На улице грязь по колено, скот проходит, с возами проезжают. Какая же тут березка приживется и усидит? Так каждый год и сажают, а то, надумались заострят комли и втыкают в землю. Мне случилось слышать очень интересное рассуждение начальника по поводу этих березок. Начальник соглашался, что сажать березки для предохранения деревень от пожаров совершенно бесполезно, но находил, что это все-таки необходимо «для строгости». После того мне стало понятно, когда мужики говорят, что караулы, березки и т. п. — все это для «строгости» заведено, чтобы, значит, «строго» было.
Опять-таки скажу, что если уже необходимы для «форменности», для приличия, новые начальники, то набрали бы их из заслуженных воинов, так как последние куда молодцеватее, форменнее, приличнее нынешних «благородий»!
Положим, и от заслуженных воинов пользы никакой не было бы, но все-таки для мужика было бы легче. Солдат проще, ближе к мужику, и потому довольствовался бы меньшим. У него и «благородных» потребностей, прихотей панских нет, но, главное, начальник из солдат законов не знает.
Положим, что и мужик, как только сделается «начальником», например, волостным старшиной, скоро обначальничивается, нацивилизовывается писарями и высшими начальниками, которые ему твердят, чтобы он мужика в бараний рог крутил. Положим, и он тоже требует, чтобы перед ним ломали шапку, оказывали ему всякое почтение, сорвать тоже старается, но все-таки он проще, он свой брат-мужик, с мужицкими понятиями, а, главное, законов не знает. Точно так же и какой-нибудь унтер-офицер, наверное, будет держать себя начальником, будет требовать почтения, будет считать мужика ниже себя, будет и рвать при случае, но опять-таки проще, свой брат, и законов не знает. Да и ломаться над мужиком так не будет, как благородный, который одно только и умеет, что свой начальнический форс показать.
