И снова тень Подпольного человека (Парадоксалиста) и фраза-постулат из "Евангелия" о том, что "не единым хлебом жив человек", появятся в майском выпуске "ДП", где вторая глава будет полностью посвящена теме самоубийства. На этот раз главной героиней станет некая Писарева, убившая себя от усталости жить. (К слову, как видим, один герой-самоубийца носит фамилию прославленного художника, который незадолго до того рисовал портрет Достоевского, другая -- однофамилица знаменитого критика, не понаслышке известного писателю! Может ещё и поэтому автор "ДП" обратил внимание на эти трагические происшествия?) Начинает Достоевский главу глубокими обобщениями: "Рутина наша, и богатая и бедная, любит ни об чем не думать и просто, не задумываясь, развратничать, пока силы есть и не скучно. Люди получше рутины "обособляются" в кучки и делают вид, что чему-то верят, но, кажется, насильно и сами себя тешат. Есть и особые люди, взявшие за формулу: "Чем хуже, тем лучше" и разрабатывающие эту формулу. Есть, наконец, и парадоксалисты, иногда очень честные, но, большею частью, довольно бездарные; те, особенно если честны, кончают беспрерывными самоубийствами. И право, самоубийства у нас до того в последнее время усилились, что никто уж и не говорит об них. Русская земля как будто потеряла силу держать на себе людей..." (23, 24)
А далее, приступая к истории Писаревой, у которой, вроде бы, не было видимых причин для лишения себя жизни -- молодая девушка, имела работу, не нуждалась... Но, как признаётся она в предсмертном письме, она -- устала: "Где же лучше отдохнёшь, как не в могиле?.." И Достоевский верит-соглашается, он даже, как специалист, анализирует стиль её письма и подтверждает, что только человек, смертельно уставший и торопящийся из-за этого как можно скорее прекратить жить, может в нетерпении написать "Не забудьте стащить с меня новую рубашку" вместо "снять рубашку" и "Я не хочу, чтобы надо мной выли" вместо "плакали"... Да, Достоевский больше чем кто-либо другой знает, как в стиле, в слове проявляется характер человека и его душевное состояние в момент письма. Даже тому, что уставшую Писареву почему-то занимали перед смертью денежные вопросы, кому и как раздать-оставить крошечную сумму из своего портмоне, писатель-психолог даёт своё объяснение: "Эта важность, приданная деньгам, есть, может быть, последний отзыв главного предрассудка всей жизни "о камнях, обращённых в хлебы"... Достоевский горько обобщает: в этом проявилась "руководящее убеждение" многих несчастных, убеждённых, что счастье человека зависит в основном от его обеспеченности, от презренных денег. А к финалу главы писатель поднимает тон своих рассуждений до невероятно высокой, проповеднической, почти патетической ноты: "Милые, добрые, честные (всё это есть у вас!), куда же это вы уходите, отчего вам так мила стала эта темная, глухая могила? Смотрите, на небе яркое весеннее солнце, распустились деревья, а вы устали не живши (...) Да правда ли, что русская земля перестает на себе держать русских людей?.." (23, 24)
Автор "Подростка" никак не мог, не хотел примириться с мыслью, что именно несчастная Писарева -- "герой нашего времени". И он уже в этой же главе как бы противопоставляет ей, её пессимистической усталости -- "живую жизнь", кормилиц сиротского дома, простых необразованных молодых баб, которые не просто вскармливают малышей-сирот, но и возвращают-дарят им материнскую любовь. А в следующей подглавке "Дневника", посвящённой "женскому вопросу", он высказывает пожелание: "Дай Бог тоже русской женщине менее "уставать", менее разочаровываться, как "устала", например>, Писарева..." А, вскоре, в июньском выпуске "ДП", автор находит и живой пример-противопоставление -- девушку (Софью Лурье), которая решила добровольно отправиться на войну в Сербию медсестрой: "Тут - готовящийся ей урок живой жизни, тут предстоящее расширение её мысли и взгляда, тут будущее воспоминание на всю жизнь о чем-то дорогом и прекрасном, в чем она участвовала и что заставит её дорожить жизнию, а не устать от неё - не живши, как устала несчастная самоубийца Писарева..." (23, 53)
Не все читатели "Дневника" в то время поняли весь глубинный смысл рассуждений и выводов Достоевского, связанных с историей Писаревой. Поэтому ему пришлось в письмах к конкретным людям расставлять точки над i. Известны два таких письма -- к музыканту В. А. Алексееву и юнкеру артиллерийского училища П. П. Потоцкому. Выясняется из писем, что Писарева "якшалась с новейшей молодёжью, где дела не было до религии, а где мечтают о социализме, то есть о таком устройстве мира, где прежде всего будет хлеб..." Как мы помним, в "ДП" о "социализме" Писаревой было сказано опосредованно, не впрямую, теперь же, в частном письме, Достоевский совершенно разъясняет своё понимание евангельской притчи о "хлебах" как притче "антисоциалистической": "?Камни и хлебы? значит теперешний социальный вопрос, среда. (...) Нынешний социализм в Европе, да и у нас, везде устраняет Христа и хлопочет прежде всего о хлебе, призывает науку и утверждает, что причиною всех бедствий человеческих одно - нищета, борьба за существование, ?среда заела?. (...) Христос же знал, что хлебом одним не оживишь человека. Если притом не будет жизни духовной, идеала Красоты, то затоскует человек, умрет, с ума сойдет, убьёт себя или пустится в языческие фантазии..." (292, 84)
Итак, отказ от Христа, атеизм, увлечение западным, совершенно чуждым русской душе "социализмом", преждевременная усталость от жизни, тех, кто жизни ещё и не знает -- прямая дорога к бездуховности, к утере идеала, в тупик, к гибели, к самоубийству. Тему эту Достоевский продолжает развивать в первой главе октябрьского выпуска "Дневника писателя", в самом заглавии обозначив некое противопоставление -- "Два самоубийства".
Перед этим его долго мучило, если можно так выразиться, самоубийство дочери А. И. Герцена -- Елизаветы, случившееся ещё в декабре 1875 года во Флоренции, о котором писатель узнал из газет и письма К. П. Победоносцева. В рабочих тетрадях неоднократно помечено-упоминается именно так -- "дочь Герцена". Для Достоевского важно было, что отец девушки, воспитавший её, -эмигрант, виднейший революционер-социалист, западник, "нигилист" и убеждённый атеист. У Достоевского, можно сказать, руки чесались как-нибудь поскорее использовать этот прискорбный факт, дабы ещё раз всерьёз и конкретно сказать о гибельности подобного воспитания для молодого поколения. И когда такая возможность наконец представилась, автор "ДП" в пылу заочной полемики даже вольно и невольно допускает ошибки-неточности: на самом деле Лиза Герцен был совсем юна -- всего 17 лет, а не 24, как написал Достоевский, перепутав её со старшей сестрой Ольгой Герцен; покончила Елизавета всё же от несчастной любви к взрослому мужчине, а не только от "атеизма"; и сверхциничной фразы о том, что если её похоронят живой и она проснётся под землёй, то "Очень даже не шикарно выйдет!", в предсмертном письме девушки не было -- её придумал Победоносцев (который, в свою очередь, писал со слов Тургенева), а Достоевский доверчиво процитировал, да ещё и выделил курсивом. Писатель доверился корреспонденту ещё и потому, что тот в своём письме как бы подтолкнул его к развитию мучающей его темы именно в связи с этим фактом, написав о Лизе Герцен: "Конечно, дочь с детства воспитывалась в полном материализме и безверии..." В самую больную точку попал Победоносцев!
Но, с другой стороны, что в 17, что в 24 года кончать с собой -нелепо, глупо, жестоко и абсурдно; несчастная любовь, особенно в юном возрасте, может послужить лишь внешним толчком к самоубийству, а глубинные мотивы -- вот именно! -- заложены воспитанием и начатками мировоззрения; а письмо Елизаветы Герцен даже и без такой финальной фразы поражает цинизмом и неуместным юмором -- тот же Тургенев назвал её предсмертное "шутливое" письмо "нехорошей запиской". Лиза писала (по-французски): "Как видите, друзья, я попыталась совершить переезд раньше, чем следовало бы. Может быть, мне не удастся совершить его, -- тогда тем лучше! Мы будем пить шампанское по случаю моего воскресения. (...) Если меня будут хоронить, пусть сначала хорошенько удостоверятся, что я мертва, потому что если я проснусь в гробу, это будет очень неприятно..." (23, 407)
С подачи Победоносцева и в собственном переводе Достоевский так приводит этот текст: "Предпринимаю длинное путешествие. Если самоубийство не удастся, то пусть соберутся все отпраздновать моё воскресение из мертвых с бокалами Клико. А если удастся, то я прошу только, чтоб схоронили меня, вполне убедясь, что я мертвая, потому что совсем неприятно проснуться в гробу под землею. Очень даже не шикарно выйдет!" И далее даёт свой комментарий.
"В этом гадком, грубом шике, по-моему, слышится вызов, может быть негодование, злоба, - но на что же? Просто грубые натуры истребляют себя самоубийством лишь от материальной, видимой, внешней причины, а по тону записки видно, что у неё не могло быть такой причины. На что же могло быть негодование?.. на простоту представляющегося, на бессодержательность жизни? Это те, слишком известные, судьи и отрицатели жизни, негодующие на "глупость" появления человека на земле, на бестолковую случайность этого появления, на тиранию косной причины, с которою нельзя помириться? Тут слышится душа именно возмутившаяся против "прямолинейности" явлений, не вынесшая этой прямолинейности, сообщившейся ей в доме отца ещё с детства. И безобразнее всего то, что ведь она, конечно, умерла без всякого отчетливого сомнения. Сознательного сомнения, так называемых вопросов, вероятнее всего, не было в душе её; всему она, чему научена была с детства, верила прямо, на слово, и это вернее всего. Значит, просто умерла от "холодного мрака и скуки", с страданием, так сказать, животным и безотчетным, просто стало душно жить, вроде того, как бы воздуху недостало. Душа не вынесла прямолинейности безотчетно и безотчетно потребовала чего-нибудь более сложного..."
