В этом городе не было реки, вместо нее извивался широкий ручей, через который, впрочем, во многих местах были переброшены несуразно огромные каменные мосты, а еще на холме возле ручья стояла большая крепость вроде монастыря Давида Рифейского, только сложены стены крепости не из точильного камня были, а из кирпича, зачем-то покрашенного в красный цвет; с одной стороны от крепости высился огромный собор с колоннами, с другой - еще одна церковь поменьше, с множеством витых куполов, и все купола были покрашены разными красками, словно главный кулич, который каждую Пасху присылала матушка Василиса. В крепости жил отец Павлика, но мальчик его не видел: за стены крепости никого не пускали. Город этот, в отличие от первого, не слушался никаких приказов и жил так, будто нигде на свете, кроме как в нем самом, ничего не происходит, и это было совершенно неправильно, и Павлик всегда принимал решение, что возле этого города надо поставить большие горы - чтобы город понял, какой он маленький и низкий в сравнении с ними, с горами, а еще тут нужно поселить змей, лошадей и белохвостых орланов, скитала Гармодия и дядю Веденея, который один может объяснить жителям, что русский язык, на котором они тут разговаривают, годится для чтения книжек, а для разговора по душам говорить надо по-киммерийски, тогда только и сможет выразить русский человек всю полноту чувств, не ругаясь бессильно и попусту, - Павлик приказывал жителям этого города говорить по-киммерийски, и они, странное дело, повиновались...
Последнее, что успел нынешним утром увидеть в этом городе Павлик, была нелепая карета, без единой лошади медленно ехавшая с севера на юг по большой улице; в карете стояла мама в странной шляпе, на полях которой лежали бананы, вишни и, кажется, ананас, а рядом с мамой он сам, Павлик, в лазурном мундирчике и со шпагой на боку, в машину со всех сторон бросали цветы, но ни один не долетал, а на правом радиаторе кареты сидела птица, которую он раньше видел только на картинках - ярко-синий попугай с желтыми пятнышками возле клюва, - попугай одной лапой цеплялся за радиатор а другой деловито держал яблоко, которое совсем по-человечески надкусывал и глотал, ни на что вокруг не обращая внимания. Глаза у попугая были красивые и умные, как у дяди Гаспара.Проснулся мальчик - впрочем, уже не мальчик, а юноша - от того, что дядя Гаспар прикоснулся к его плечу. И в следующий миг до слуха Павлика долетел голос графа, на первом этаже замка заоравшего сиплым петухом. Значит, покуда граф растирался полотенцем, дядя Гаспар прошел прямо к нему он-то в озере не плавал и согреваться после купания было ему ни к чему.
- Вставайте, Павел Павлович, одевайтесь. Новости важные и нам надо поговорить. Я подожду в зале.
Павлик сперва почувствовал себя дурак дураком: с чего это дядя Гаспар заговорил с ним на "вы"? Потом вспомнил, что он - царевич, будущий царь, а дядя Гаспар всего только президент, и стал быстро влезать в одежку, потом не без труда натянул новые сапоги. Подумал - и шпоры пристегивать не стал. Едва ли в такую рань пришел еще кто-нибудь. Федор Кузьмич поднимался в замок на его памяти очень редко, три, кажется, раза, и занимало это полдня. А за окном сейчас было все еще утро.
В коридоре Павлику попался камердинер Прохор. Глаза его были полны слез. Увидев Павлика, он отвернулся и со всех ног бросился прочь по коридору.
Академик стоял в игорной зале у окна с видом на европейский уступ; за окном все не рассветало - выходило оно как-никак на запад. Последнее время Гаспар Шерош стал глуховат и Павлика услышал лишь тогда, когда тот подошел и встал рядом, отдав честь по-военному, как приказывал себя вести в таких случаях граф. На Гаспаре были необычайно высокие сапоги с отворотами, из-за правого отворота торчал ярко-красный мобильный телефон.
- Доброе утро, Павел Павлович, - мягко сказал академик, - у нас с вами дела. Прежде всего прочтите вот это. - академик протянул ему сложенную корочку документа с русским двуглавым орлом на лицевой стороне и надписью "Свидетельство о рождении".
- Тут ошибка, господин Шерош, - Павлик решил, что надо себя тоже вести по-взрослому, - он прочел свое свидетельство о рождении и ошибку увидел сразу, - Я не девятого июня родился, я девятого сентября.
Академик только усмехнулся и протянул еще несколько бумажек - это были ксерокопии выписок из церковной книги - за подписью нынешнего епископа, отца Аполлоса. По ним получалось, что он и вправду родился в том же году, в каком думал, в семьсот девяностом по-киммерийски, но в сентябре же! И по знаку зодиака Павлик всегда считал, что он - Дева. А теперь выходило, что Близнецы. Вообще-то было даже приятно, что он, оказывается, на три месяца старше, чем думал. Ну, а как же с днем рождения быть?
- У вас, Павел Павлович, теперь два дня рождения. Русский в июне, киммерийский в сентябре. Пусть в России думают, что мама, Федор Кузьмич и Авдотья Артемьевна в Киммерион в июне пришли. В известном смысле так оно и было, для новых людей время в Лисьей Норе искажается на три месяца... Из-за этого через нее ни один киммериец не может выйти: время назад идти не может. И офени поэтому стареют раньше других, - хотя им при выходе обратно ничего не делается, но и время вспять не течет. Лисья Нора только Змею подчиняется, да и то, кажется, не всегда. А киммериец может выйти из Киммерии только если Змей разомкнется. Так, кстати, сегодня ночью и ушел Варфоломей Хладимирович.
- Как это ушел? Кто разрешил?.. - очень удивился Павлик.
- Не разрешил, Павел Павлович. - слабо усмехнулся академик. - По приказу архонта. Кирия Александра Грек приняла решение и отправила гипофета во Внешнюю Русь. Обязанности его пока что будет исполнять младший брат. Варфоломей Хладимирович уже неделю как свободный человек и вполне может работать гипофетом. Тесть его, Махнудов, первым на прорицание записался Сивилла покряхтела ему и вдруг говорит: "Все дороги ведут в Тверь". Варфоломей теперь над этим голову ломает. А Веденей Хладимирович пошел пешком, его Астерий Миноевич отвез вчера вечером вон туда, - академик указал в окно, - а рано утром нас с Федором Кузьмичом сюда привез. Федор Кузьмич... отдал графу приказ: осенью вы с мамой уезжаете в Москву.
Павлик мигом расстроился. Он знал, что рано или поздно ему такая дорога предстоит, но слишком сильно засело в нем киммерийское отсутствие охоты к перемене мест. Академик накрыл его руку своей. Вся кисть руки Павлика была короче одних только пальцев Гаспара. Лучшего напоминания о том, что он, Павлик, все-таки должен жить в Москве, придумать было нельзя и Павлик взял себя в руки.
Царевич отвернулся к окну. Воздух был на редкость прозрачным, в дымке вдали даже виднелись крыши Киммериона. А по Селезни, направляясь в Рифей, кто-то плыл. Павлик удивился.
- Это стеллеров бык, Астерий Миноевич его вперед нас в озеро пропустил, - Лаврентий, ты же знаешь. Вот, посмотри. - Гаспар протянул царевичу сильный бинокль графа, обычно стоявший у того в кабинете, но сегодня, видать, взятый взаймы.
- А на спине у него кто?
На спине у быка сидело что-то маленькое, вроде лягушки, поджавшее ноги, и держало перед собой красный телефон. Существо явно говорило, но другой телефон, засунутый за обшлаг Гаспарова сапога, молчал. Павлик удивился: телефоны эти наверняка больше ни с кем не соединялись. Свой академик обычно держал включенным и все глупости, которые набалтывала ему старуха Европа, заносил в записную книжку.
- Куда же ее теперь?
- Назад, на Кипр. Зря ее вообще сюда прихватили. А теперь ее хатка понадобилась. Призрак этот, что к Сувор Васильичу на преферанс приходил, теперь в ее хатке жить будет. Впрочем, какая теперь у него жизнь. Там, в хатке, вовсе умрет. Европе-то все равно. Хатка у нее под скалой была, а значит - в Азии. В Европе такого второго места нет, чтобы призрак этот больше по ней бродить не мог, но... твой папа приказал, чтобы он и Азию тоже не поганил. Пришлось выселять Европу... по прежнему месту прописки, на Кипр, а Лаврентий смирный - приказали, он и поплыл. Ничего, к середине лета вернется к своим коровам, они без него нам весь Рифей... обмычат.
- А кто ж с ним справился, дядя Гаспар? - Павлик временно забыл, что он уже взрослый, да и академик ничего не имел против такого обращения.
- Нина Зияевна подсказала. Помнишь, к вам другой призрак играть в вист приходил, Дикий Оскар? Вот он и управился, он этого призрака сперва раздел, - костлявое, я тебе скажу, зрелище, - потом в хатку сунул и дверь запечатал. Вечным проклятием. А потом еще дикий мужик приплыл, знаешь, Ильин, и свое добавил, ну, не проклятие, но то самое добавил, что дикие мужики обычно только и говорят. Вот и конец призраку.
- А не жалко его?
Лицо академика окаменело.
- Нет, Павел Павлович. Хватит этого призрака и с нас, и с вас, и вообще хватит. Лишний он. Пусть лежит под Рифейским хребтом, и никакие хозяйки медной горы к нему не ползают. Тарах праздник сегодня по этому случаю устраивает - говорит, от этого призрака у него даже посевы морской капусты с тоски кисли сколько лет. Надоел, словом.
