Офицер замолчал. Молчала и Елена Николаевна и задумчиво смотрела на луну. Смутно и горько разворачивалась перед нею эта страшная, никому не известная драма.
«Что она переживала, эта девушка?.. Почему застрелилась?.. Беременна была… значит, любила?..»
– Господи, Елена Николаевна, – заговорил офицер горько, – ведь… неужели она была счастливее с тем человеком, который даже на похороны ее не пришел?.. А ведь я так любил ее! Я бы всю жизнь молился на нее! Я не знаю… Когда она застрелилась, в моей душе навсегда умерло самое лучшее, светлое, что у меня было. С тех пор у меня точно надорвано внутри что-то… На людях еще ничего, с вами вот… а когда я останусь один, вспомню, так вот и кажется, что здесь вот что-то тихо, тихо сочится… как кровь!..
Офицер еще что-то шептал, и шепот его был горяч и страстен, полон невыразимой скорби. Елена Николаевна с изумлением слушала его, и длинная нелепая фигура офицера все вырастала и вырастала в ее глазах, становилась все чище и прекраснее!.. И уже это не был смешной кавалерийский поручик, а некто большой, чистый и святой своею великою любовью и безысходной печалью. И странным показалось ей, как это та, покойная девушка не поняла великой любви, принесенной к ее ногам.
Она чуть было не подумала: «Если бы я была на ее месте, я бы…»
И тут только заметила, что с офицером делается что-то странное, смотрит в упор на луну, глаза широко открыты, и в них влажно блестят голубые искорки лунного света.
– Иван Кириллович! – дрогнувшим голосом сказала она.
Но в это время зазвенел звонкий женский смех, точно в темную аллею бросили горсть разноцветного стекла, и к ним подбежала гибкая женская фигурка, от которой так и пахнуло вокруг весельем, здоровьем, молодостью и лукавством.
– Леночка, – закричала она, – чего вы тут запрятались?.. Идем скорее… Насилу тебя нашла!.. Что? Поручик опять тебе в любви объяснился? В который раз?
Целый фейерверк смеха, вопросов, острот и шуток посыпался на них и мгновенно унес то хрупкое настроение чистоты и жалости, которое овладело Еленой Николаевной. Скоро обе девушки, смеясь и волнуясь, шли в освещенную часть сада, забыв о поручике. Он остался один на краю скамейки, длинный, серый и унылый, по-прежнему глядя на луну и что-то горько бормоча про себя.
– Знаешь что? – щебетала Валя, как сорока вертя хвостом серой короткой юбки. – Приехал писатель Балагин!
– Разве? – машинально переспросила Елена Николаевна, еще не совсем стряхнувшая тихую мечтательную задумчивость.
– Ей-богу!.. Пойдем посмотрим… Он тут в саду с Пржемовичем сидит… Интересный! Пойдем скорее!
Свежая струя любопытного оживления охватила душу Елены Николаевны. Этим Балагиным были полны умы всех интересующихся литературой. Молодежь постоянно говорила о нем, каждого нового произведения его ждали все. Елене Николаевне никогда не приходило в голову представлять себе его живым, обыкновенным человеком. Таким далеким, совершенно немыслимым в их серой будничной обстановке представлялся ей писатель.
– И мы можем с ним познакомиться… через Пржемовича! – захлебываясь от волнения, трещала Валя.
– Ну, зачем!.. – смутилась Елена Николаевна.
– Как зачем! – удивленно воскликнула Валя и даже приостановилась.
Елена Николаевна и сама не знала. Просто ей стало страшно и неловко, она сразу почувствовала себя глупой и незначительной.
Еще издали они увидели за одним из столиков знакомого студента Пржемовича, возбужденно разводившего руками, и незнакомую фигуру в мягкой светлой шляпе.
– Смотри, смотри… вот он! – шептала на всю аллею Валя, зачем-то цепляясь за руку Елены Николаевны и толкая ее всем телом.
Девушки степенно прошли мимо, бросая смущенно-любопытные взгляды из-под полей своих шляп.
Писатель Балагин сидел боком к столику, довольно красиво положив ногу на ногу и сдвинув на затылок светлую шляпу. Студент что-то рассказывал ему, и по тому, как преувеличенно развязно жестикулировал он, было видно, что он смущается, чувствует себя неловко и изо всех сил старается показаться умнее и естественнее. Балагин слушал его внимательно, но хмуро. Мимо то и дело проходили барышни, студенты и гимназисты, притворявшиеся, что так себе, просто гуляют, и совершенно очевидно не спускавшие глаз с писателя. Балагин иногда взглядывал на них и чуть-чуть отворачивался. Барышни не замечали, что он украдкой следит за ними, и когда, пройдя до конца аллеи, они поворачивают назад, Балагин еще издали встречает тех из них, которые моложе, стройнее и красивее. Молодежи, наоборот, казалось, что писателю неприятно это назойливое внимание. И то же показалось Елене Николаевне.
– Ему, должно быть, страшно надоело это глазенье! – тихонько сказала она Вале.
– Мало ли чего! – засмеялась та. – Вольно же ему было делаться знаменитостью!
Из толпы выделились к ним Хлудеков и Котов, учитель гимназии, слабогрудый, озлобленный и уже пять лет влюбленный в Елену Николаевну человек. У Хлудекова был вид преувеличенного небрежения, а Котов язвительно усмехался тонкими, пересохшими от внутреннего жара губами.
– Здравствуйте, – сказал он, – и вы тут! Елена Николаевна инстинктивно обиделась.
– Что за странное замечание?.. Почему мне и не быть здесь… Я каждый вечер здесь гуляю, и вы это отлично знаете.
– Конечно, любопытно! – вызывающе вмешалась Валя. – А вам завидно?
– Удивительно! – мгновенно побледнев, процедил Котов, с ненавистью скользнув по ее лицу глазами. – Я только не понимаю этого провинциализма… смешно, ей-богу!
– Слушайте, не точите яду! – отрезала Валя. – Вы сами нам двадцать раз рассказывали о своем знакомстве с Чеховым!
– Да и что ж тут такого? – сдержанно заметила Елена Николаевна. – Это так естественно… Люди, без сомнения, интересные…
– В каком смысле? – с деланной небрежностью отозвался Хлудеков, неприятным взглядом прищуренных глаз досказывая что-то двусмысленное.
– Как в каком? – с удивлением переспросила девушка.
– Ну да… в каком?
– Я не знаю, чего вы добиваетесь! – с внезапным раздражением сказала Елена Николаевна. – Вы сами прекрасно понимаете, что для того, чтобы сделаться писателем, надо кое-чем отличаться… по крайней мере, несколько глубже понимать и тоньше чувствовать, чем другие…
– Вы, кажется, думаете, что писатели какие-то особые существа, не похожие на простых смертных? – иронически процедил Хлудеков.
– Да… пожалуй, и так! – с подчеркиванием ответила девушка, вызывающе глядя прямо в глаза Хлудекову.
«А ты как! – с угрозой подумал Хлудеков. – Ладно…» Ему страшно захотелось напомнить ей, что все-таки она слишком зависима от него, чтобы говорить таким тоном. Но Хлудеков не нашелся, как выразить это, чтобы не было слишком прозрачно, грубо, по-купечески, и промолчал. Девушка, как бы угадывая его мысли, смотрела ему в лицо горящими глазами и не опускала их до тех пор, пока он невольно не отвернулся.
Тогда отвернулась и она, с презрительной гордой усмешкой. Но это напряжение сразу упало, и девушка почувствовала себя оскорбленной, униженной и жалкой.
– Да чего вы все так взъелись? – вмешалась Валя, стремительно приходя на помощь подруге. – Неужели вам, в самом деле, завидно?.. Стыдитесь, господа! Это мальчишество!
Хлудеков принужденно засмеялся.
– Сами вы еще недавно хвалили Балагина и смеялись над буржуазией, которая его не понимает… А теперь… Надо быть искреннее!
Хлудеков смешался, но Котов, который с наслаждением видел его поражение, тем не менее вдруг вмешался. Он начал хитро и запутанно доказывать, что буржуазия, не понимающая ничего нового ни в жизни, ни в искусстве, как таковая вызывает протест, но что касается этого прославленного Балагина, безотносительно, конечно, то его погоня за новизной, во что бы то ни стало – иногда просто нелепа. Он говорил долго и даже как будто с неподдельным жаром, но все время казалось, что говорит он не о писателе, а просто о человеке Балагине, против которого у него вспыхнуло недавнее личное раздражение. Валя пыталась спорить, но Котов с чахоточной злостью ловко разбивал ее наивные доводы и наконец заставил замолчать. В голосе его звучало торжество, а Хлудеков улыбался молча и язвительно, и нельзя было понять: над кем он смеется – над Валей, писателем или самим Котовым.
Девушки ходили, потупившись, и у обеих было такое чувство, точно они участвуют в чем-то нечестном и некрасивом. Но в ту самую минуту, когда Котов уже начал снисходительно растягивать слова, как бы изрекая всеми принятые истины, Валя вдруг неожиданно вскрикнула:
– Смотрите, Пржемович нам кланяется… Вот бы познакомиться!
Студент, имея гордый и взволнованный вид, который всеми силами скрывал, действительно привстал из-за столика и кланялся.
– Елена Николаевна, Валентина Петровна! Присаживайтесь к нам. Позвольте вас…
Елена Николаевна страшно смутилась, но Валя, отчаянно зарумянившись, с каким-то жадным движением повернула к столику.
