Савва. Зачем пропадать? И я пропадать не хочу. Еще поживем, дядя! Тебе сколько лет?
Кондратий. Сорок два.
Савва. Ну вот, самые года. Деньги тебе нужны?
Кондратий. А они у вас есть?
Савва. Есть!
Кондратий (подозрительно). Откуда же это они у вас?
Савва. А тебе-то что? Может быть, я убил богатого купца или кого-нибудь зарезал. Доносить ведь не пойдешь?
Кондратий (успокаиваясь). Что вы, Савва Егорович, это дело ваше. А деньги, конечно, никогда не лишнее. Я тогда из монастыря уйду. У меня, скажу вам по совести, давно уже одно мечтаньице есть: сесть при дороге и трактир открыть. Компанию я люблю, и сам я разговорчивый человек; у меня дело пойдет. Трактирщик если и сам выпивает, так это не беда: народу приятнее; у веселого трактирщика и штаны оставишь — не заметишь. По себе знаю.
Савва. Что же, можно и трактир.
Кондратий. И кроме того, человек я еще в полном соку. Чем тут грешить, лучше же я законным браком…
Савва. В посаженые отцы, не забудь, позови.
Кондратий. Молоды еще! А деньги, Савва Егорович, когда — раньше или потом?
Савва. Иуда раньше получил.
Кондратий (огорченно), Ну вот! То сами подговариваете, а то — Иуда. Разве приятно такие слова слышать? Живого человека Иудой называете!
Савва. Иуда был дурак. Он удавился, а ты трактир откроешь.
Кондратий. Опять! Если вы так обо мне думаете…
Савва (хлопая по плечу), Ну-ну, дядя… Разве не видишь, что я шучу? Иуда человека продал, а ты что — вроде как бы дровами торгуешь. Верно, дядя!
Показываются Сперанский и Тюха. Последний заметно покачивается.
Кондратий. Вот еще нелегкая несет. Тут такой разговор пошел…
Савва. Так как же, по рукам?
Кондратий. Что же с вами поделаешь!
Сперанский (кланяется). Еще раз здравствуйте, Савва Егорович. А мы с Антоном Егоровичем были на том конце, на кладбище. Бабу нынче одну схоронили, так посмотреть…
Савва. Не вылезла ли? А его зачем с собой таскаете? Тюха, иди спать, на ногах не держишься.
Тюха. Не пойду.
Сперанский. Антон Егорович сегодня в беспокойстве. Им все рожи представляются.
Савва. Да ведь смешные же?
Тюха. Ну да, смешные, а то какие же? (Мрачно.) У тебя, Савка, очень, очень смешная рожа!
Савва. Ну ладно, иди. Отведите его, нечего таскать.
Сперанский. До приятного свидания! Пойдемте, Антон Егорович.
Уходят. Тюха идет, озираясь на Савву и спотыкаясь. Пропадают в темноте.
Кондратий. И нам пора. А деньги у вас как, свободные?
Савва. Свободные. Так слушай. Праздник в воскресенье. В субботу утром ты возьмешь, значит, машинку и вечером поставишь, за полчаса до двенадцати. Через четыре дня. Я тебе покажу, как заводить и все. Четыре дня еще. Надоело мне тут у вас, Кондратий.
Кондратий. А если я того… обману?
Савва (тяжело). Убью.
Кондратий. Ну вот!
Савва. Теперь если и откажешься, все равно убью. Много, брат, знаешь.
Кондратий. Шутите!
Савва. Что же, может, и шучу. Я, брат, человек веселый. Люблю посмеяться.
Кондратий. Попервоначалу вы веселый были. А что, Савва Егорович (оглядывается), приходилось вам человека убивать живого?
Савва. Приходилось. Купца-то того зарезал-то я.
Кондратий (машет рукою). Теперь вижу, что вы шутите. Ну, прощайте, пойду. Да и вы не засиживайтесь, как бы ворота не заперли. Вот не боюсь, не боюсь, а про коридор подумаешь, так страшно. Тени там теперь. Прощайте.
Савва. Прощай.
Кондратий пропадает в темноте. Зарницы. Савва стоит, опершись на решетку, и смотрит на белые камни кладбища, вспыхивающие при блеске зарниц.
Савва (к могилам). Ну, как-то вы, покойнички: перевернетесь в гробах или нет? Невесело мне что-то, покойнички, невесело!
Зарницы
Занавес
Парадная комната; три окна на улицу, одно открыто, но занавеска спущена. Открытая темная дверь в комнату первого действия. Вечер, темно. За окнами все время, не прекращаясь, слышны шаги богомольцев, идущих на завтрашний праздник. Идут в сапогах, идут босые и в лаптях; шаги быстрые, торопливые, медленные, усталые; идут группами по двое, по трое, идут по одному. Большею частью идут молча, но изредка доносится сдержанный, невнятный говор. Глухо начинаясь где-то далеко, слева, звуки шагов и разговоров разрастаются, иногда точно наполняют комнату и пропадают вдали.
Впечатление огромного, неудержимого, стихийного движения.
За столом, при колеблющемся свете сального огарка, сидят Сперанский и сильно пьяный Тюха. Бутылка водки, огурцы, селедка. В остальной комнате совсем темно; временами ветерок надувает белую занавеску в окне и колышет пламя свечи. Разговор Тюхи и Сперанского ведется шепотом. После открытия занавеса продолжительная пауза.
Тюха (наклоняясь к Сперанскому, таинственно). Так ты говоришь, может, нас и нету, а?
Сперанский (гак же таинственно). Как я уже докладывал вам: под сомнением, под большим сомнением. Весьма возможно, что в действительности мы не существуем, вовсе не существуем.
Тюха. И тебя нет и меня нет?
Сперанский. И вас нет и меня нет. Никого нет.
Пауза.
Тюха (озираясь таинственно). А где же мы?
Сперанский. Мы?
Тюха. Ну да, мы.
Сперанский. Неизвестно, Антон Егорович, никому не известно.
Тюха. Никому?
Сперанский. Никому.
Тюха (оглядываясь). А Савке?
Сперанский. И ему не известно.
Тюха. Савка все знает.
Сперанский. А этого и он не знает. Нет.
Тюха (грозит пальцем). Тише! Тише!
Оба оглядываются и молчат.
Тюха (таинственно). Куда это они идут, а?
Сперанский. На поднятие иконы. Завтра праздник, поднятие иконы.
Тюха. Нет, а по-настоящему! По-настоящему, понимаешь?
Сперанский. Понимаю. Неизвестно. Никому не известно, Антон Егорыч.
Тюха. Тише! (Кривит весело лицо, закрывая рот рукой и озираясь.)
Сперанский (шепотом). Чего вы?
Тюха. Молчи, молчи! Слушай.
Оба слушают.
Тюха (шепотом). Это — рожи.
Сперанский. Да?
Тюха. Это — рожи идут. Множество рож. Видишь?
Сперанский (вглядываясь). Нет, не вижу.
Тюха. А я вижу. Вот они, смеются. Отчего ты не смеешься, а?
Сперанский. Мне очень грустно.
Тюха. Нет, ты смеешься, все смеются. Молчи, молчи!
Пауза.
Тюха. Слушай: никого нет. Никого, понимаешь? И Бога нет, и человека нет, и зверя нет. Вот стол — и стола нет. Вот свечка — и свечки нету. Одни рожи, понимаешь? Молчи! Молчи! Я очень боюсь.
Сперанский. Чего?
Тюха (близко наклоняясь). Помереть со смеху.
Сперанский. Да?
Тюха (утвердительно кивая головой). Да. Помереть со смеху. Увижу такую рожу и начну хохотать, хохотать, хохотать и умру. Молчи, молчи, я знаю.
Сперанский. Вы никогда не смеетесь.
Тюха. Нет. Я постоянно смеюсь, только вы этого не видите. Это ничего.
Я только умереть боюсь: увижу такую рожу и начну хохотать, хохотать, хохотать. Так, подступает. (Потирает себе грудь и горло.)
Сперанский. Мертвые все знают.
Тюха (таинственно, со страхом). Я Савкиной рожи боюсь. Очень смешная, от нее можно умереть со смеху. Главное дело, остановиться нельзя, понимаешь? Будешь хохотать, хохотать, хохотать! Тут никого нет?
Сперанский. По-видимому, никого!
Тюха. Молчи, молчи, я знаю. Молчи.
Пауза. Шаги становятся громче, как будто в самой комнате.
Тюха. Идут?
Сперанский. Да, идут.
Пауза.
Тюха. Я тебя люблю. Спой-ка ты мне эту, твою… А я слушать буду.
Сперанский. Извольте, Антон Егорыч… (Поет вполголоса, почти шепотом, протяжным и заунывным мотивом, несколько похожим на церковный.) «Все в жизни неверно, и смерть лишь одна — верна, неизменно верна! (С возрастающей осторожностью и наставительностью, жестикулируя одним пальцем, как будто передает тайну.) Все кинет-минует, забудет, пройдет — она не минует, найдет! Покинутых, скорбных, последних из нас, до мошки, незримой для глаз»…
