мальчишка, кажется, еще больше ей полюбился: она и телефон ему оставила, и адрес, велела Чжан Гану при любых трудостях обязательно с ней связаться. Женщина приехала в город проведать мужа, который вел здесь работу по поддержке левых элементов [116], сама она вместе со свекровью жила в основном штабе, за несколько сот километров отсюда. У них с комдивом было несколько детей, все служили в армии. Она проводила паренька до дороги и только там с ним простилась.
Потом Чжан Гану говорили, что жена комдива спрашивала про него в агитбригаде хунвэйбинов, но к тому времени его из агитбригады уже исключили. Все узнали, что отец Чжан Гана получил высшую меру, и целыми днями шептались за его спиной, а он целыми днями только и делал, что бросал шептунов на лопатки и прижимал к земле.
Публичный процесс проходил на городском стадионе, Сяохуань поехала туда одна, не сказав Дохэ. Приговоренных к высшей мере с немедленным исполнением и с отсрочкой выстроили в три больших ряда, Сяохуань сидела дальше всех и видела только силуэт Чжан Цзяня. Перед Новым годом и другими большими праздниками всегда собирали целую толпу заключенных, чтобы отправить на убой. Вот первый ряд стащили со сцены и затолкали в грузовик — повозят по городским улицам и доставят на место казни. Теперь Чжан Цзянь оказался в середине первого ряда. Сяохуань обеими руками щипала себя за ляжки, пытаясь проснуться, выбраться из этого кошмара. В детстве ей снилось похожее: как японцы связали отца или брата и ведут убивать, и она так же смотрела на них, не в силах ни крикнуть, ни зарыдать.
Когда дошли до приговора Чжан Цзяню, она словно оглохла, слышала только, как что-то катится у нее изо рта в гортань: ху-тун, ху-тун! Потом поняла, что это ее собственная слюна, сдобренная кровью: она не то губу, не то язык себе прикусила.
С ареста Чжан Цзяня прошло почти пол года, за это время Сяохуань ни разу его не видела. Черный ежик на мужниной голове поседел — с тех пор как обрили после ареста, отрос целый цунь волос. Наверное, людей не хватает, некому даже побрить заключенных перед публичным процессом. В прежние времена Чжан Цзянь со своим черным ежиком был парнем, по которому ох как сохли девушки! После ухода свахи Сяохуань, забыв про страх и стыд, написала записку и велела незаметно передать ее Чжан Цзяню. В записке она приглашала жениха на встречу — хотела снять мерку с его ноги, чтобы сшить туфли. Тогда Чжан Цзянь был еще Чжан Эрхаем, и он пришел на встречу не один, а с двумя парнями из поселка. Сама Сяохуань тоже явилась на условленное место с сестрой. В компании всегда начинаешь рисоваться перед остальными и болтаешь все, что в голову придет, и приличное, и неприличное. Чжан Эрхай не сказал в тот день ни слова, но когда друзья наелись и попросили счет, оказалось, он давно за все заплатил. В миг, когда он снял с нее красное покрывало, Сяохуань подумала, что с этим парнем по имени Чжан Эрхай, с парнем, который боится лишнее слово сказать, будто держит во рту золото, она проживет до глубокой старости.
Сяохуань думала, что за два года, на которые отложено исполнение приговора, нужно много всего успеть, она с ног собьется, но найдет, куда подать жалобу. Когда Чжан Эрхай снял с нее красное покрывало, она безмолвно пообещала быть с ним до самой старости. Не могла же она дать ему пустое обещание.
Сяохуань протиснулась к сцене, с которой, словно поклажу, стаскивали мертвенно-бледных осужденных с ослабшими коленями. Лицом Чжан Цзянь казался мрачнее остальных заключенных, но его колени и ноги тоже будто омертвели. Если какой смельчак на этой сцене сказал бы, что ему не страшно, Сяохуань ни за что бы не поверила. Она не плакала и не голосила. не то Чжан Цзяню пришлось бы ее утешать. Только позвала: «Эрхай!» Много лет Сяохуань не звала мужа детским именем. Чжан Цзянь поднял голову и тут же заплакал, увидев, как стойко она держится. Перед ним была прежняя Сяохуань, старшая сестрица, так любившая перебирать его волосы.
— Чего плакать? — крикнула Сяохуань. — Потерпи немножко! Даже Лао Цю уже выпустили!
Лао Цю был соседом из дома напротив. Его посадили по обвинению в шпионаже в пользу военной разведки Гоминьдана — оказалось, руки Лао Цю по локоть в крови подпольных коммунистов. Сначала ему тоже дали высшую меру, но потом почему-то выпустили. Сяохуань продвигалась к выходу со стадиона вместе с конвоирами и подконвойными, переговариваясь с Чжан Цзянем через три рада вооруженных до зубов полицейских: дома у нас все хорошо — и у Дохэ, и у Чжан Те, и у Чжан Гана, и у Черныша! Все передают Чжан Цзяню привет. Чжан Цзянь теперь казался намного спокойнее, кивал в ответ. Руки и ноги осужденных сковывали тяжелые кандалы, и когда пришла пора лезть в грузовик, арестанты в самом деле превратились в груду поклажи, которую конвоирам приходилось затаскивать в кузов. Зато у Сяохуань появилось больше времени, чтобы накричаться.
— Родной, пришло извещение — в лагере тебе разрешат свидания!
— Родной, Ятоу написала, говорит, нашла жениха, он проводник. В прошлом месяце она выслала денег, так что ты не тревожься!..
— Родной, дома все хорошо, к Новому году передам тебе ватные штаны…
Сяохуань замолчала, только когда сама уже перестала верить, что ее крики пробьются сквозь облако желтой пыли и долетят до ушей Чжан Цзяня, до грузовика, который давно уже скрылся из виду. Она накричала целую пропасть лжи и теперь расплакалась. Будь все так, как она наврала, можно жить да радоваться. Но никто ей не говорил, когда Чжан Цзяню разрешат свидания. В письме Ятоу сказала, что ее познакомили с проводником, у которого умерла жена, но денег она никогда не посылала. Только слова про новые ватные штаны могли еще оказаться правдой: Сяоухань добудет несколько чи новой ткани, хоть ограбить для этого придется, хоть обокрасть. Теперь она понимала, зачем были нужны наколенники: если целыми днями стоять на коленях, они эдак и в порошок сотрутся. Когда будет шить штаны, проложит колени спереди еще одним слоем ваты.
От стадиона до дома на автобусе было двадцать с лишним остановок. Билет стоил один цзяо. Туда Сяохуань ехала без билета, встала у места кондуктора и стояла себе, будто заводская работница, которая всю жизнь ходит с проездным в кармане. Дорогой обратно она про автобус
