Мы видим отца впереди, но он всё больше и больше удаляется от нас. Ты дико кричишь ему вдогонку:
— Шу-у-ра! Шу-у-ра! Отдай, пожалей малых детей! Ведь погибнем все!
Он слышит, оборачивается, воровски оглядывается по сторонам и ускоряет шаг.
Твои слова потрясли всё моё существо, я боялась за тебя, потому что инстинктивно чувствовала, что ты — тот поплавок, на котором мы все держимся в этом мире.
Вот отец уже только маячит вдалеке в сумерках вечера, пока совсем не исчез с поля зрения. Ты поняла, что всё напрасно, пала на середине дороги на колени и завыла волчицею, вцепившись пальцами в свои спутанные волосы.
В твои глаза без содрогания невозможно было глядеть. В них было что-то такое пугающее, это было ужасно, мама!
Я отскочила в сторону от тебя, на достаточное расстояние, чтобы исключить возможность быть тобой пойманной, на случай, если тебе придёт в голову безумная мысль выместить на мне всё твоё отчаяние. Страх сковал моё тело, захолодил сердце.
Прошло семь лет с тех пор, и вот он явился. Мы выросли, и он нам не нужен. Разве можно верить ему и забыть то время, когда мы нищенствовали по его милости?
Вспомни ещё, мама. Ты, ещё не оправившаяся после трудных родов, Майка, твоя старшая дочь, а моя сестра, ей в ту пору было семнадцать лет, но она, как и ты, совершенно не грамотная, это при сплошной вокруг грамотности, не потому, что глупая, а потому что вы меняли место жительства по три-пять раз в год. Мне, болезненной девочке, не было ещё и восьми лет, никто из нас в то время не мог принести заработок в дом.
Я помню, как Славик, мой беспомощный новорождённый братик, лежал на топчане в ветхих тряпках. Он часто плакал и крутил головёнкой во все стороны, голодный, пытаясь открытым наготове ротиком поймать еду — твою ли пустую грудь, висевшую мешочком, тряпицу ли с жёваным хлебом, вместо рожка, или, на худой конец, мой палец.
Благодаря этому младенцу у нас тогда появилась надежда продержаться какое-то время на плаву, за счёт выданного ему приданого от государства. Отец отнял эту надежду у нас.
Поступок отца непростителен. Он поступил с нами так, как если бы выдернул из-под нас плот, на котором мы неслись по опасной, бурлящей реке. Из-под нас всех, и на этом плоту спокойно поплыл один, нисколько не заботясь, что с нами будет — выплывем или утонем.
Маша замолчала. Она выговорилась и теперь уставилась вопросительно на мать.
Анна сидела на расшатанном табурете и всё так же тоскливо глядела в окно.
Маша подумала: «Всё же как она постарела. Навряд ли она помышляет о постели с мужчиной». Дочери мать казалась уже старой, хотя той не многим более сорока лет, но тяжёлая, беспросветная жизнь, полная всевозможных огорчений, отложила на её лицо горестные складки морщин, особенно возле рта. Тощий живот, плоская грудь не украшали её, как и её ситцевые платья, выцветшие, выгоревшие на солнце. Но всё же лицо её сохраняло миловидность, а тёмно-карие глаза всё ещё были хороши и ярки.
— Ну, всё у тебя? — не отрываясь от окна, сказала она и, повернувшись вполоборота к Маше, продолжила: — Ну так вот что я тебе скажу. Мало ты ещё понимаешь в жизни. Мелко плаваешь и задница у тебя наружи. Полуголодной тебе сидеть не надоело. Он раскаивается, и, поди, изменится, ведь старость подошла.
И приняла. Это было настоящим потрясением для Маши. В небольшой комнатке, где жили они втроём без всяких удобств, в тесноте, теперь появился ещё и человек, в сущности, чужой ей, вызывающий у неё чувство гадливости, к тому же навязывающий себя ей в папаши. В подпитии он даже предъявляет на неё свои какие-то права, и если учесть, что у неё ещё с детства слово «отец» ассоциируется со словами «измена», «предательство», то можно понять, в каком положении оказалась Маша.
Она стала как можно меньше находиться дома, когда отец был там. К счастью, он долго не засиделся дома. Станция Самсоново небольшая, предприятий, где можно бы устроиться на работу, мало, и его здесь быстро раскусили после первого увольнения за пьянку. Вскоре ему пришлось искать работу в близлежащих населённых пунктах. Так Александр Акимович докатился до большого поселка Мукры, где на некоторое время и задержался.
А Маша в это время жила в предчувствии больших перемен в жизни. Она сдала последний экзамен в школе на отлично, как и все предыдущие, и намеревалась подать документы в педучилище в город Карши. Это в трёх часах езды поездом. Об этом она давно мечтает — стать хорошей учительницей, как Валентина Васильевна Полякова, её учительница русского языка и литературы, и встретить наконец своего принца на белом коне.
Скоро перемены стремительно надвинутся, увлекут её в водоворот событий, из которых и сложится её дальнейшая жизнь, далёкая от той жизни, которую она себе желала и о какой мечтала. Как сложится у неё жизнь, над этим немало потрудился её отец, явившийся в их семью будто бы только за тем, чтобы изменить ход событий в худшую сторону, выполняя, быть может, роль рычага в руках кого-то могущественного, влияющего на судьбы людей.
Машу немного огорчало, что она не может уговорить никого из своих близких подруг поступать вместе с ней в педучилище — их пугал большой конкурс. Поступали кто куда: на путейщиков в Сталинабад, на медсёстер в Чарджоу. И вообще, дружба между девочками-одноклассницами заметно ослабла. Прежде они целой группой ходили вечером по единственной на станции аллее. Пели, шутили, смеялись. Теперь это случалось редко. Все разбрелись по двое-трое, по своим интересам. Между собой шушукаются. Многие завели себе кавалеров.
Завели себе ухажёров и лучшие её подруги — Нина Голощенова и Люба Кручинина. Жили подружки близко, поэтому и вечера проводили, как правило, вместе, но это было раньше. Теперь же Нина и Люба уединяются со своими ухажёрами где-нибудь в укромном месте. А Маше приходится идти домой и скучать на скамейке возле дома одной. Впрочем, скучать долго — это было не в её характере. Она с интересом наблюдает за парочками, прохаживающимися по аллее.
Аллея усажена с обеих сторон деревьями, приносящими в своё время горькие, шарообразные, крупные, но несъедобные плоды, свойства которых не известны никому на станции. Здесь светло от электрических лампочек на столбах. Маша сидит в тени деревьев, прогуливающиеся парочки её не видят.
Маше тоже хочется, чтобы в её жизни появился настоящий друг, а впоследствии возлюбленный, но она не видит его в мальчишках, которых всегда много возле неё. Последние три года в школе она была комсомольским вожаком, и мальчишки считают её своим товарищем, а её подружки уже дружили в последнем классе с мальчишками и признавались ей, что даже целовались с ними.
И всё же опыт первой влюблённости, правда, неудачный, у Маши есть. Маша училась в предпоследнем классе, когда она впервые заинтересовалась мальчиком из выпускного класса Геной Ивановым. Он был заносчивым, насмешливым и задиристым, но Маше казался самым умным, красивым и смелым. Её неудержимо тянуло к нему. Она старалась чаще попадаться ему на глаза и на переменах между уроками стояла где-нибудь в стороне и незаметно, как ей казалось, наблюдала за ним. А вечером, когда она с подружками прогуливалась по аллее, всегда настаивала доходить до дома, где жил с родителями Гена, хотя это самый конец аллеи, и подруги туда противились идти. Когда они проходили возле дома Гены, Маша пела громче всех и, как ей казалось, лучше всех, но это продолжалось недолго и закончилось неприятным для неё образом.
Однажды вечером, когда Маша стояла в очереди за билетами в кино, к ней подошел Гена и попросил её отойти с ним в тень деревьев, где стояли несколько мальчиков. Она тут же согласилась, ничего плохого не подозревая, так как она и сама могла в любое время подойти к мальчишкам, всегда уверенная, что они к ней отнесутся с уважением. Так было всегда.
Маша шла с ним рядом, и сердце учащённо билось в груди. Наконец-то симпатичный ей мальчик обратил на неё внимание, но это была западня — сговор. Как только они подошли к группе мальчишек, они взяли её в кольцо, правда, на расстоянии, не приближаясь, а Гена, «самый лучший из мальчиков», подошел к ней и, не произнося ни слова, ударил её по щеке ладонью, не сильно, но это было оскорбление, принародный позор.
Маша ойкнула. Мальчишки трусливо побежали кто куда, а она, потрясённая случившимся, стояла в полном одиночестве, закрыв лицо ладонями, пылающими от гнева и стыда.
«За что? За что? — задавала она себе вопрос — Что я тебе плохого сделала? Вот, оказывается, какая ты подлая тварь! Ну, пусть тебе будет хуже. Ты мне больше не нужен!»
И правда!.. Она вдруг ощутила, что то радостно-тревожное томление, в котором она пребывала в последнее время, куда-то исчезло без следа. Она вычеркнула мальчишку из числа своих друзей-товарищей, и хотя по комсомольской линии, так как он являлся комсомольцем, могла бы потребовать объяснений по поводу случившегося, Маша не сделала этого. Просто с тех пор она его не замечала. Для неё он стал пустым местом.
